Метро 2035: Черноморье

Миша морщит нос, совсем по-детски получается в сочетании с его юным лицом.

– Я те поморщусь, думал, я всю грязную работу делать буду? Трудись, и воздастся тебе сторицей. Что особого ума не требует, с тем и сам справишься, – я хлопаю парня по плечу, – а потом я подключусь.

Миша нехотя приступает, а я лишь тихо усмехаюсь, пока перебираю принесенный инструмент, отбирая необходимое. Когда-то отец брал меня в гараж и поступал так же – взваливал на еще неокрепшие плечи тяжелую работу, покрикивал, когда у меня что-то не получалось, – не от злобы, а скорее, по привычке, но я был только благодарен ему. За всем этим крылось нечто большее, чем желание взвалить все на плечи того, кто моложе и не сможет отказать. Это была школа жизни, в которой нужно заработать свое место под солнцем.

– Эу, ты где витаешь? – Начальник цеха пощелкал пальцами перед лицом чужака. – Слышишь вообще, что я тебе говорю?

Пелена спала, он проморгался, пожал плечами.

– А зови меня Ган.

– Ган? Это что за хрень? Такого имени не бывает. Да мне срать, как тебя звать, лишь бы отзывался. Ган так Ган, ну, и хуй с ним. Значит, сегодня поговорю с Адмиралом, завтра он закрепит тебя за мной, понял? Ты сам-то этого хочешь?

– Пусть, – неопределенно ответил Ган.

Ему хотелось побыстрее сбежать отсюда, воспоминание волновало. Или не воспоминание. Было ли с ним такое в реальности? Самовнушение? Сон или чужая история? Чем больше он думал, тем сильнее болела голова. И как ни старался, никакие новые подробности не всплывали. Если это эпизод из его прошлой жизни, то понятно, откуда он разбирается в движках.

Ладно, он подумает об этом потом. Сейчас Ган слишком устал, чтобы ворошить воспоминания, похожие на кисель. Точнее, одно воспоминание. Память поиздевалась над ним – подкинула обрывок, и гадай теперь, где это было, когда, и почему у него такое странное имя.

Спокойного вечера не вышло. Когда круг солнца коснулся воды, зазвучал сигнал тревоги.

Гул колокола резанул по ушам, отозвался в голове – боль еще не прошла толком и вновь запульсировала в черепушке. Ган потер лоб, подскочил на влажной койке. Он только-только задремал после тяжелого трудового дня. В каюте было душно, и он едва-едва смирился с этой духотой и почти привык к ней, стал уже проваливаться в небытие, когда набат выдернул из липкого сна.

– Бляха-муха. – Ган глотнул вонючей, застоявшейся воды из мятой алюминиевой кружки на тумбочке и встал на ноги. Качнуло, но он удержался на ногах.

– Давай приходи в себя, – бормотал он сам себе.

Как будто квасил сутки! Чуть не стошнило, но вовремя переключился на другие мысли. «Так, надо вылезать из берлоги на воздух». За дверью каюты тянулся узкий длинный коридорчик с рядом дверей, за которыми располагалось такое же жилье. Вообще тут обычно селили тех, кто представлял бо́льшую ценность для общества, а ему выделили сразу, потому что не хотели помещать в один из блоков, расположенных прямо в пустом резервуаре судна, или танке, как его еще называют, откуда и получил корабль свое название. Мало ли, буйный окажется, порежет там кого или драку устроит. Но ножик вернули, посчитав, что в Черноморье, если захотеть, можно любую железяку найти. Кукри удобно лежал в ладони и был единственной зацепкой и связью с его прошлым, но Гану ни о чем пока не говорил. А должен ли был говорить?

Он взял нож и вывалился из одиночной каюты в душный коридор, пробрался по нему, цепляясь за выступы и дверные ручки. А потом по лестнице – наверх, к свежему воздуху. Люк был открыт, наверное, все уже вылезли давно, кто не испугался тревоги. Последний рывок – Ган подтянулся, выбросил тело и уселся на палубе.

Вокруг царила паника, носились с оружием черноморцы, орали, на другой стороне слышался рев, танкер немного качало. Может, поэтому его мутило – от качки?

Мысль о пиратах, не первый раз нападающих на закате, растаяла без остатка, когда Ган собрался с силами и обежал один из резервуаров. Там, зацепившись за борт, качалось нечто, отдаленно напоминавшее осьминога, только более бесформенное. Шлепали по палубе отростки – мерзкие, желейные, оставлявшие смрадный след. Еле уворачивались от них черноморцы, отпрыгивали в стороны. Стрелы гарпунов вязли в студенистом теле, сверху командовал Адмирал, уже расчехляли и разворачивали МТПУ. Рядом с Ганом с противным звуком врезалось в стену тело моряка, он глянул – помогать было уже бесполезно, бездыханный черноморец с переломанными костями сполз на палубу, на лице застыла гримаса боли. Рука еще цеплялась за железный прут – Ган с трудом разжал пальцы, подбросил арматуру, прикинул вес. Затем перевел взгляд на спрута. Тот щелкал клювом в десяти метрах, одно из щупалец уже подбиралось к человеку, тыкалось во все подряд на палубе, сшибало анкерки, разбрасывало сложенные в углах канаты.

– На, сука! – Импровизированное копье засвистело в воздухе, описало дугу и с чавканьем вошло в единственный фасетчатый глаз над клювом. Вышло хорошо, Ган сам себе удивился. «Копьеносец, бля». Клюв раскрылся в утробном крике, полетела слизь, забрызгала рядом стоящих. Черноморцы уже вовсю работали баграми – спихивали мерзкое тело спрута в воду, тот трепыхался, норовя захватить кого-то с собой, но на сегодня смерть забрала уже достаточно жертв.

Спрут сполз в море, еще какое-то время бурлил внизу, шлепал по борту танкера, агонизируя, а потом налетела всякая хищная мелочь и принялась рвать останки твари. Внизу, в чернеющих водах, разгорался на полную катушку пир.

На палубе лежали убитые – с размозженными головами, переломанными телами. С десяток где-то, Ган не стал считать. Просто отошел немного подальше и шлепнулся на пятую точку там, где почище было. Вернулась боль, в азарте боя и с приливом адреналина отступившая вглубь. Он не сразу заметил, как рядом присел человек, обнаружил только, когда тот осторожно тронул его за плечо.

– Спасибо, – врач похлопал Гана по плечу, – четко ты его.

– Повезло, – отмахнулся тот. – Врачи тоже участвуют в боевых действиях? – Он хмыкнул, получилось жалобно и слишком похоже на поскуливание. – Слушай, у вас тут в заначке цитрамона или другой дряни от головной боли не найдется?

– Найдется. – Степашин озабоченно посмотрел на чужака.

– Ган, – представился тот и протянул руку. – Не спрашивай, что это, прозвище, наверное. Или вообще ко мне отношения не имеет, просто память подкинула хрень и издевается.

Андрей Викторович устало обмяк в высоком кресле. Чуть ли не впервые в своей жизни он подумал, что неплохо бы сейчас оказаться подальше от всех этих кракенов, будь они неладны, пиратов и прочей гадости. Как будто на дворе средневековье какое, хотя водились ли кракены в Средние века, он не знал.

«А этот найденыш оказался полезным малым, – подумал он. – Начальник цеха хвалил и просил к себе пристроить, а сейчас с этим дерьмом разобрался. Все же ошибался в своих предчувствиях первый помощник. Если бы было что темное за душой у человека, то у него было полно времени и возможностей это темное вытащить наружу».

Им отчаянно не хватало технарей – таких, чтобы руки росли из нужного места. Все-таки пассажиры лайнера в большинстве своем не были инженерами, механиками, ремонтниками и прочими полезными сейчас людьми. Они, конечно, многому научились – захочешь жить, не так крутиться начнешь, но все же. «Если выразит желание, надо ему показать нашу лабораторию, где биотопливо из водорослей делаем, и на ферму подводную пусть сгоняет. Такие люди нам нужны».

Ган. Это имя ничего не говорило Адмиралу, не слышал он никаких упоминаний о нем, но ведь и находился вдали от берега. И раз именно так назвался сегодня чужеземец, значит, быть ему Ганом. Звать-то надо как-то. «Надеюсь, он не выстрелит в последнем акте в неподходящий момент»[6]. – Адмирал усмехнулся и потянулся к дверце, за которой скрывалась пузатая бутылочка. «Пятьдесят грамм – и спать».

6

В данном контексте обыгрывается английское слово «gun», которое переводится как «ружье». «Gun» произносится так же, как имя героя.