Страница 66 из 77
Более сложными были перевозки войск с Ханко и с островов, организованные штабом флота. Они требовали боевого обеспечения и прикрытия. Продолжались эти перевозки до декабря, пока не стала Нева. Не все, конечно, проходило гладко в этих тяжелых зимних походах. Некоторые потери в кораблях и в людях были неизбежны в такой обстановке.
Помню, рано утром 4 ноября ко мне в кабинет ворвался вице-адмирал В. П. Дрозд и уже с порога радостно воскликнул:
— Адмирал, поздравляйте! Привез подарок фронту… Четыре с половиной тысячи боевых матросиков сейчас высаживаются на вашем берегу!
Я уже знал, что 12 кораблей с первым большим эшелоном гарнизона Ханко благополучно прошли Морской канал и вошли в Неву. После ухода из Таллина нашего флота это был самый большой отряд боевых кораблей, прошедший тем же путем.
— Ну, а как было в походе с минами? — спросил я контр-адмирала.
— Не напоминайте мне о них! Финский залив сейчас — это чертова уха. Мы их обнаруживали десятками…
— Боюсь, что эта мерзость нам еще попортит немало крови…
К сожалению, он оказался прав. Потери от мин были. И все же флот перевез тогда с Ханко около шестнадцати тысяч бойцов.
Зима пришла раньше обычного. Мы больше всего опасались замерзания Невской губы. Во льду корабли могли идти только за ледоколами и только по Морскому каналу. Шли на небольшой скорости на виду у противника.
Встреча конвоев на подходе к Ленинграду и проводка их лежали на Ленинградской военно-морской базе. 5 ноября утром командир ОВРа капитан 3 ранга Богданович доложил мне:
— Катера уже пробиться во льду не могут.
Неизбежное пришло: Невская губа стала покрываться льдом. Пришлось снять дозоры. Наступило самое тяжелое время — и плавать по воде мелким кораблям нельзя, и ходить по льду на лыжах еще рано.
Огневой щит
А корабли все идут и идут… Прикрывать их дымовыми завесами уже нет возможности. Это сразу сказалось. Все чаще и чаще корабли в Морском канале стали попадать под артиллерийский огонь. Приходилось нажимать на контр-адмирала И. И. Грена:
— Иван Иванович! Пойми, пожалуйста, дымовых завес больше ставить некому, авиация не всегда может в нашей обстановке быстро вылетать. Вся надежда на твои батареи. Нажми крепче…
Грен сердито возражал:
— Я тебе ежедневно докладываю об уничтоженных батареях фашистов. Что еще требуется?
— Но кто-то все же стреляет по нашим транспортам! Вот об этом я и толкую…
Грен, конечно, понимал всю серьезность обстановки, нервничал, но быстро отходил.
— Вот, давай поедем сегодня же на батарею к Меншуткину, — сказал он мне однажды. — Там на месте тебе будет ясно, как мы обеспечиваем переходы кораблей.
Я с удовольствием согласился. Это была наша отличная батарея. Стояла она на северном берегу залива, в уютном дачном поселке, близ станции Лахта, на специально построенной флотом железнодорожной ветке. 120-миллиметровые морские пушки почти ежедневно вели огонь по батареям противника в районе Стрельцы, обстреливавшим наши корабли. У немцев радиолокации тогда еще не было, поэтому ночью они могли обнаруживать наши корабли только прожекторами. Наша батарея немедленно открывала по прожектору огонь и буквально через несколько минут гасила его.
Поразительная точность стрельбы лахтинской батареи не раз нас изумляла. Замаскирована она была прекрасно, и даже с ближнего расстояния мы не сразу могли разглядеть ее орудия.
Батареей командовал старший лейтенант Я. Г. Меншуткин, скромный, призванный из запаса офицер, в прошлом аспирант Ленинградской лесотехнической академии. Общая эрудиция и высшее образование позволили ему быстро освоить правила стрельбы. Но это комбата не удовлетворяло, и при решении любой артиллерийской задачи он проявлял инициативу, оценивая все результаты с научной точки зрения. (Замечу, кстати, что ныне Яков Григорьевич Меншуткин кандидат технических наук, доцент Лесотехнической академии имени С. М. Кирова в Ленинграде.)
— Как стреляете? — спрашиваю его.
— Не особенно хорошо, — неожиданно отвечает он. — Цели-то мы накрываем, но не с первого залпа, а так вот с третьего…
— Так это же отлично! — вставляет контр-адмирал Грен.
— Это верно, но снарядов-то вы нам даете мало, все они на учете, — спокойно продолжает комбат. — Поэтому мы решили попадать с первого же выстрела.
Не ожидая наших дальнейших расспросов, Меншуткин доложил, что уже давно стремится установить, почему не первым залпом поражается цель. Совместно со своими помощниками комбат настойчиво проверял все расчеты, но они были верны. Причина же крылась в некотором падении начальной скорости снаряда из-за износа канала ствола. Меншуткин хорошо владел математикой и сам быстро составил таблицу поправок для своих орудий. Это дало, конечно, хороший эффект. В дальнейшем лахтинская батарея, за малым исключением, накрывала цель действительно с первого залпа.
О контрбатарейной борьбе в те дни говорили по радио и писали в газетах часто. Но у многих складывалось об этой борьбе упрощенное понятие: мы, мол, стреляем по батарее противника, а она стреляет по нашей, вроде как бы артиллерийская дуэль. К сожалению, так о контрбатарейной борьбе часто пишется и сейчас в нашей литературе. И только артиллеристы знают, что на деле это совсем не так. Они помнят, сколько упорства, мастерства и мужества требовалось от командиров дивизионов и батарей, от всех бойцов орудийных расчетов, чтобы заставить замолчать вражеские пушки и тем самым сохранить жизнь многим ленинградцам.
Контрбатарейная борьба началась с 4 сентября, как только фашисты стали обстреливать город. Для борьбы с их батареями создана была специальная артиллерийская группа. В нее входили батареи армии, флота и орудия кораблей. Руководили этой огневой мощью командующий артиллерией фронта генерал-майор В. П. Свиридов (с 1942 года — генерал-майор Одинцов) и начальник артиллерии флота контр-адмирал И. И. Грен.
Прежде всего надо было организовать сеть корректировочных постов. Первые из них появились на большом здании Кировского райсовета, на здании Дворца Советов и на мясокомбинате за Московской заставой, а также на других высоких строениях. Однако в осеннюю ленинградскую погоду и с этих высоких зданий часто не видны были разрывы снарядов. Ведь нам-то надо было попадать в отдельные орудия, а враг стрелял просто по огромной площади Ленинграда — знал, что все равно попадет в город, нанесет ему вред. Батареи фашистов большей частью были подвижными, часто меняли свои позиции. Прежде чем по ним стрелять, надо было точно определить их местонахождение. А первое время наши батареи, открывая ответный огонь, иногда вынуждены были стрелять по площади, то есть по участку, на котором должна была находиться вражеская батарея. Но для уничтожения фашистских пушек этим методом требовалось большое количество снарядов. Бывало и так: фашисты перестанут уже стрелять, а мы только-только начинаем.
Много раз артиллеристы армии и флота собирались, чтобы сообща подумать над тем, как повысить эффективность контрбатарейной борьбы. Во многом помог нам тогда опытнейший артиллерист нашей армии генерал-полковник, ныне Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, прибывший в Ленинград как представитель Ставки.
Наблюдение за противником, детальный анализ его действий помогли нашим артиллеристам научиться довольно точно определять так называемые «дежурные» батареи врага. Широко стали применяться методы инструментальной разведки батарей и их аэрофотографирование. К концу 1941 года мы уже достигли больших успехов. Едва враг открывал по городу огонь, как несколько наших батарей сразу обрушивали свои удары на заранее засеченные «дежурные» батареи, а затем вели методический огонь в течение 20 минут. Враг замолкал. Если раньше огневые налеты врага продолжались в общей сложности до четырех часов в сутки, то теперь они сократились до 15–20 минут. В ясную погоду немцы уже почти не стреляли. Они выбирали преимущественно периоды плохой видимости и производили при этом шквальные огневые налеты.