Страница 56 из 77
Я случайно встретил возле дома писателя Всеволода Вишневского, он внимательно подсчитывал количество попаданий и сосредоточенно все это записывал в своем блокноте…
23 сентября 1941 года отмечено в моем дневнике как «небывало тяжелый, поистине трагический день нашего бытия…». Не случайно родилась эта короткая, из души вырвавшаяся запись. Такие дни оставляют крепкую зарубку в памяти на всю жизнь.
Опять чудесное, тихое, солнечное утро золотой осени. Воздух ароматен и свеж. Я сказал «тихое утро», ибо на непрерывную канонаду тяжелых орудий линкоров, крейсера и фортов мы не обращали внимания. Показалось бы просто странным, если бы ее не было слышно.
Не знаю, в ответ на наш огонь или независимо от этого, но противник начал интенсивный артиллерийский обстрел города, преимущественно Морского завода и кораблей на рейдах. Мы ставили дымовые завесы, огонь фашистов редел. В отличие от обычного не появилась воздушная разведка.
Звонит из Ленинграда контр-адмирал И. И. Грен, проверяет и уточняет, какие корабли и форты ведут огонь. Пользуясь случаем, спрашиваю:
— Как дела в Ленинграде?
— Спасибо, хорошо. Корабли в Неве стреляют…
Сейчас начался сильный встречный обстрел города, особенно Торгового порта и крейсера «Максим Горький»… Была уже одна воздушная тревога. Ожидаем больших налетов.
— А как дела на фронте?
— Видимо, остановили. Выуживаем все его тяжелые батареи. Но еще пытается атаковать, мечется…
Голос у Ивана Ивановича куда бодрее, чем прежде.
После разговора с Греном я доложил комфлоту утреннюю обстановку на театре, получил его указания, но вице-адмирал задержал меня.
— Я все же добьюсь истребительной авиации для Кронштадта, — решительно сказал он. — Поезжайте сейчас на «Бычье поле» и проверьте, готовы ли там к приему истребителей и размещению летчиков.
Я передал текущие документы для исполнения начальнику оперативного отдела, а сам на маленьком «олимпике» отправился на аэродром. Он находился за городом, в западной части острова, бывшей до революции дачным местечком. Никакого аэродрома там раньше не было и в помине. Война заставила его создать.
Едем медленно. Асфальтовых мостовых в Кронштадте тогда не существовало, а мощенные крупным булыжником улицы были совсем в плохом состоянии.
Вблизи слышны тяжелые разрывы, машина чуть вздрагивает, молодой шофер матрос Моисеев заметно нервничает, озирается по сторонам, опасается, как бы не попасть под немецкий снаряд.
Едва мы выехали за город, как вижу: один за другим поднимаются ввысь наши «воздушные силы» — все шесть истребителей.
— Видимо, воздушная тревога, — говорит мне адъютант лейтенант Петухов.
Я не успел ответить, как разом на берегу и на кораблях, стоявших вдали на рейде, затрещали зенитки. Солнце слепило глаза, и фашистских самолетов не было еще видно, хотя было предчувствие, что, вероятнее всего, они появятся именно из-под солнца. Так оно и случилось. Прошло еще две-три минуты — и в небе, между белыми облачками разрывов зениток, появилось несколько десятков бомбардировщиков. По звукам разрывов и по густому черному дыму я понял: опять бомбят Морской госпиталь и Морской завод. А шофер кивает в сторону моря:
— Смотрите, товарищ адмирал, какие большие «свечки» вон там, в стороне от Большого рейда!..
На полном газу мы влетели на аэродром. На командном пункте дежурный офицер доложил: над Кронштадтом до сорока пикирующих бомбардировщиков.
Наблюдаем за ними. Два «юнкерса» отвернули в море и, с черным дымом, горящие, врезаются в воду.
Дежурный офицер с торжествующим видом докладывает, что оба самолета сбиты нашими истребителями.
Земля продолжает вздрагивать. Бомбардировщики налетают волнами: как только одна группа самолетов отбомбила, подходит другая, и вновь летят бомбы, вновь слышны глухие взрывы.
Налет длится долго. Отбоя тревоги еще нет, но мне кажется, зенитки стреляют реже и постепенно замолкают.
Объехав аэродром, осмотрев все его землянки и хатки, уточнив все возможности приема дополнительных самолетов, мы решили быстрее возвращаться.
— Можем принять хоть целый полк, — напутствовали летчики. — Только давайте быстрее. Досадно, что противник нахально летает, а мы ничего сделать не можем. Силенок не хватает.
Они правы — шесть «ястребков» против десятков бомбардировщиков! Обидно за наших скромных героев. Я ничего не мог им обещать, ибо знал, что так получается «не от хорошей жизни»…
Надо было заехать к начальнику тыла генералу Москаленко и с ним уточнить все, что касается материального обеспечения и бытового устройства летчиков, если их пришлют в Кронштадт.
Город заметно опустел, люди прониклись сознанием дисциплины, служба МПВО теперь работает более четко и организованно. Жители уже беспечно не расхаживали по улицам. Проносились лишь комендантские машины, пожарные, санитарные и военные грузовики. Печать мрачной деловитости лежала на старом городе, во всем ощущалась напряженность.
Около 11 часов мы подъехали к управлению тыла флота. На кораблях в Военной гавани вновь загрохотали зенитки, а затем их подхватили дальние батареи.
Укрываться во время бомбежки в простом старом доме, да еще стоявшем почти около кораблей, было не резон, и мы на «олимпике» въехали прямо в Петровский парк. Где-то там должны быть щели. Но где они? Мы застали пустующий парк и никаких щелей найти не могли. Бешеный треск зениток и совсем близкие разрывы бомб завладели нашим вниманием.
Фашисты совершали самый большой налет на Кронштадт. Под ногами уже не вздрагивала, а ходуном ходила земля. Когда бомбы падали на Морской завод, то кроме гула разрывов доносился еще лязг железа и грохот обвалов.
Мы стояли недалеко от памятника Петру Первому, под большим деревом, украшенным осенней позолотой.
Над головой вдруг слышу тревожный детский крик:
— Дядя адмирал! Смотри, к нам летят! Летят!..
Я поднял голову и обомлел. Довольно высоко на ветвях сидели несколько мальчуганов, они протягивали руки в сторону приближающихся к нам самолетов.
— Немедленно слезайте, чертенята! — крикнул я, но мои слова не произвели никакого впечатления, и только карапуз, что сидел ниже всех, важно ответил:
— Нет!.. Внизу ничего не видно и страшно!..
Я подумал: вот они, наши мальчишки, воспетые Гайдаром. Из таких вырастают герои. Где их только не встретишь!..
Большая бомба упала в воду близко от завода. Гигантский водяной столб с шумом взлетел в воздух. «Юнкерсы» налетали группами, одна бомбила Морской завод и госпиталь, другая — корабли на Большом рейде, а третья, самая большая группа, висела над Военной гаванью, образовав замкнутый круг, который наши летчики прозвали «чертовой каруселью». Самолеты по очереди вываливались из круга, пикировали и бомбили корабли.
А с дерева опять слышались ребячьи голоса:
— Дядя адмирал! Смотрите, падает!
— Загорелся!
— Это наши сбили!..
Я не видел падающий «юнкерс», но в душе радовался.
Несколько десятков самолетов, кружащихся среди массы белых облачков зенитных разрывов, по одному начинают пикировать на линкор «Марат». Взрывы один за другим… Пламя вырвалось из носовой части корабля. Опять взрывы, и опять огромные клубы огня.
Отчетливо вижу, как громадная фок-мачта с трапами, рубками, мостиками и площадками, сплошь усеянными фигурами в белых матросских робах, медленно отделяется от корабля, не очень быстро валится в сторону, а затем разделяется на части и с грохотом обрушивается в воду… Чуть ниже мачты так же медленно поднялась и орудийная башня, ее три 12-дюймовых орудия разламываются и тоже летят в воду. Бухта кажется кипящей от массы брошенной в нее раскаленной стали…
Исчезла носовая часть линкора, не видно его первой трубы. Сотни голов плавают в воде, над ними висит облако дыма. И как бы яростно ни били зенитки, отчетливо слышу нарастающий гул человеческих голосов.
Страшно!
Кидаюсь через дорогу в управление тыла, звоню на БФКП, приказываю немедленно все санитарные машины направить к Рогатке и в Петровский парк. Шлюпки, катера, буксиры уже поднимали из воды моряков.