Американская мечта

— С Рождеством, — Эд целует меня в щеку, губами скользя к моим губами. Его ладонь ложится на мой живот поверх моей руки, переплетая наши пальцы.

— С Рождеством, — шепчу ему в губы. Я ловлю звезды на кончиках его ресниц, любуюсь всполохами нежности в ненастно-голубых глаза. Но мои веки наливаются тяжестью и смиренно закрываются, стоит Эду накрыть мои губы своими.

Нас теперь трое.

С Рождеством, малыш. С твоим первым Рождеством.

========== Вместо Эпилога ==========

Нашла свои записи и решила-таки дописать. Как-никак не хочется бросать историю вот так, да и вам наверняка интересно, что же было после этого сказочного Рождества в кругу английской половины нашей с Эдом семьи.

Как выяснилось, материнство это тяжелый труд и, став мамой, я не устаю поражаться, что меня в своё время не сдали в детдом или школу-интернат. Эд тоже удивляется тому факту, что родители не сбагрили его куда-то. Кто у вас родился? Мальчик или девочка? - спросите вы. И мальчик, и девочка. Два неуемных рыжих ураганчика - в штанишках и в платьице. И как бы не было порой тяжело с ними сладить, я ни о чем не жалею. И надеюсь, что Эд тоже.

Сейчас, когда детям уже почти три года, мы с мужем потихоньку возвращаемся к работе. За время декрета я успела соскучиться по фотосессиям и беготне в попытках успеть за один день отснять материал для трех изданий. Эд же записывает альбом, большую часть которого составляют колыбельные, коих за последние годы он накропал уже под пятьдесят. И все без единого повтора!

Соня и Антон тоже времени не теряли. Соня, взяв псевдоним, несколько лет успешно издает подростковые романы здесь, в Америке. Два года назад российское издательство купило права на издание её книг и угадайте кого пригласило главным переводчиком? Правильно, Антона! Все до сих пор поражаются скорости, с которой он “переводит” тексты, даже не догадываясь, что ему и переводить-то ничего не надо - Соня пишет изначально на русском.

У Себастьяна и Маргариты все прекрасно. Недавно они оба снялись в каком-то мега крутом фильме, но пока не говорят о чем кино. Я бы начала пытать друга, да ему и так досталось в последнее время - у их младшей дочки начали резаться первые зубки.

А еще… Черт, надо бежать, дети снова что-то не поделили…

До новых встреч!

========== Глава 20 ==========

Комментарий к Глава 20

Закончив основную работу я написала еще две с половиной главы, и, думаю, они заслуживают того, чтобы мир все-таки их увидел. Я вложила в них себя и была эмоционально истощена после написания, потому что многое в них достаточно личное

Приятного прочтения

Привычный нам мир пошатнулся незадолго после трехлетия Нины и Огги. На моей памяти это был один из тех редких хороших дней за следующие восемь месяцев. Сейчас я частенько пересматриваю сделанные тогда фотографии, пытаясь вспомнить все детали: от цвета бантиков на хвостиках дочери до жирного пятна от крема на рубашке мужа.

— Миссис Ширан, вы сегодня что-то очень тихая. Вам нехорошо? — тихонько спрашивает меня полная темнокожая медсестра. Её волосы цвета горького шоколада собраны в пучок на макушке, да такой тугой, что кожа на висках натянулась и внешние уголки глаз поднялись. Мне хочется спросить, не причиняет ли ей это неудобство. Но я отвожу взгляд и качаю головой.

— Все в порядке, я просто устала, — голос мой и не мой разом. Глухой и хриплый. Сколько часов ты истошно кричала в Тот день, Полина? Слишком много, чтобы связки восстановились за неделю.

Медсестра ради приличия задерживается у барометра на стене. Поправляет его толстыми, похожими на небольшие колбаски, пальцами. У нее белые ладони. Мне кажется, что они белее моих. Потому что все, что я вижу, опустив глаза на собственные руки, это кровь. Густая. Цвета вишневого сока и ржавчины. И пахнущая… окислившимся металлом. Как руки после старого школьного турника. Знаете этот запах? Я знаю его слишком хорошо.

— Может, принести вам чаю? — еще одна робкая попытка разговорить меня. Она очень старается побороть свое любопытство и не смотреть на меня дольше положенного. Несколько секунд, не больше. Потом чернично-черные глаза перебегают на смятое одеяло в изножье больничной койки. Но я знаю, что стоит мне сделать вид, что я поглощена изучением журнального глянца, она будет смотреть дольше. Они все будут смотреть дольше. Ведь всем интересно, как именитый фотограф и жена одного из самый известных музыкантов оказалась в психиатрической клинике с цветастым диагнозом. И мне не в чем их винить.

— Просто посиди со мной, Миранда, — одариваю её той же улыбкой, что видят Нина и Огги, когда мне приходится что-то долго им втолковывать. Эдвард называет её Гримаса Терпения.

Медсестра садится на стул рядом с постелью и даже отваживается взять меня за руку. Моя ладонь — узкая, с выступающими суставами и ленточками вен — в её коричневых руках. Голосок сына в моей голове сравнивает эту конструкцию с печеньем Орео. Это его любимое лакомство после бутербродов с Нутеллой, маршмэллоу и мармеладными мишками, которые готовит по воскресеньям на завтрак Эд.

— Поразвели вы тут бедлам, миссис Ширан, — она кивает на раскрытый фотоальбом, лежащий на моих коленях, и десятках снимков, раскиданных по всей постели вместе с ножницами, клеем, декоративным скотчем и цветными ручками. Пожимаю плечами. Что поделать, если оформление альбома — практически единственное занятие, которое отвлекает меня от мыслей? — Это ваши…?

Миранда поднимает двумя пальцами снимок и держит его за самый уголок, боясь оставить свои отпечатки на тонком глянце. С фотографии на неё смотрят пухлощекие мальчик и девочка. У обоих рыжие кудри и щербатые улыбки. Оба одеты в одинаковые джинсовые комбинезончики и белые футболки. И если бы не заколки с блестящими звездочками, призванные сдерживать буйную копну волос ребенка с правой стороны, то малышей было бы трудно различить с первого взгляда. Никто обычно не замечает, что у Нины веснушек на кончике носа больше, а у Огги под внешним уголком левого глаза есть крошечная родинка — такая же как и у меня.

— Да, это мои дети, — отвечаю ей, а сама поглядываю на детей на снимке. — Нина и Огастус. Им здесь два с небольшим.

— Такие славные, — Миранда аккуратно кладет снимок обратно на простынь. Её взгляд бродит вдоль моих ног — вверх, вниз, вверх, вниз — и находит другой снимок. На нем мы вчетвером: дети, я и Эд. Наш традиционный Итальянский Четверг, когда мы все вместе готовим что-нибудь новое из итальянской кухни, но в итоге — примерно в семидесяти процентах случаев — заказываем пиццу. Эти же четверги мы в шутку зовем День Кулинарного Провала. Но в тот вечер ужин был выше всяких похвал. Да и трудно испортить пасту с сыром и ветчиной. Это было три месяца назад. Первый Итальянский Четверг за последние месяцы.

— Доктор Корнел говорила, почему я здесь? — мне не нравится звук собственного голоса. Он и раньше-то не был мелодичным. Хорошо, что дети лишены возможности слышать меня сейчас. Пусть лучше помнят мамин голос громким и звонким.

— Это врачебная тайна, мэм, — Миранда внимательно разглядывает фотокарточку в своих пальцах. Строящие рожицы двойняшки. Тепло улыбающийся мужчина с редкими нитями седины в рыжей бороде обнимает за плечи комично приоткрывшую рот рыжеволосую женщину, такую хрупкую рядом с ним.

— Но диагноз тебе известен? — приподнимаю одну бровь, любовно гладя подушечками пальцев шероховатую страницу альбома.

— Посттравматический синдром с вытекающими из него большой клинической депрессией и неврозом, — хмурится медсестра. Все верно. Если не знать, что это значит, звучит почти красиво. Дерзко. Интригующе.

— А тебе не интересно узнать истоки этого всего?

Мне нужно выговориться. Но сегодня суббота. У моего психиатра выходной.

— Врачебная тайна, мэм, — повторяет Миранда.

— А если я сама расскажу? — допытываюсь я, упираясь в неё взглядом. Пожалуйста, согласись. Выслушай меня. Я не дотяну до понедельника, когда смогу увидеть доктора Корнел, или Эда, или еще кого-то. В выходные дни посетителей не пускают.