Страница 5 из 23
Увы, несмотря на многочисленные сказания о Каабе, ее происхождение остается лишь объектом спекуляций. Единственное, что ученые могут констатировать наверняка, – к VI в. это маленькое святилище, построенное из земли и камня, стало центром религиозной жизни доисламской Аравии: эпохи язычества, заманчивой и пока недостаточно определенной, которую мусульмане обозначают словом Джахилийа – «Период невежества».
Традиционно Джахилийа определялась мусульманами как эра морального разврата и религиозного раздора – время, когда сыны Измаила затмили веру в одного истинного бога и повергли Аравийский полуостров во тьму идолопоклонства. Но затем, подобно восходящему рассвету, в начале VII в. в Мекке появился пророк Мухаммад, проповедовавший идею об абсолютном монотеизме и бескомпромиссной твердой морали. Распространяя знание о чудесных откровениях, полученных от Бога, Мухаммад положил конец язычеству арабов и ознаменовал переход от «Периода невежества» к господству универсальной религии ислама.
В действительности религиозный опыт арабов доисламской эпохи был гораздо более сложным, чем о том рассказывает предание. Справедливо утверждение, что до восхода ислама на Аравийском полуострове доминировало язычество. Но само слово «язычество», или «паганизм», представляет собой бессмысленный, пренебрежительный всеобъемлющий термин, придуманный теми, кто не относит себя к этой традиции, для упорядочивания того, что на самом деле представляет собой почти бесчисленное разнообразие верований и конфессиональных практик. Слово «паганус» (paganus) означает «сельский житель», «мужик» и изначально использовалось христианами для обозначения тех, кто придерживался другого, нежели они, вероисповедания. В некотором смысле это уместное название. В отличие от христианства паганизм представляет собой не столько унифицированную систему убеждений и практик, сколько религиозную перспективу на будущее, восприимчивую к многочисленным влияниям и интерпретациям. Как правило, хотя и не всегда, политеистический паганизм не стремится ни к универсализму, ни к моральному абсолютизму. Не существует таких понятий, как языческое вероучение или языческий канон. Не существует также и того, что можно было бы назвать «языческой правоверностью» или «языческой ересью».
Более того, обращаясь к религиозным традициям арабов доисламского периода, важно проводить различие между кочевыми бедуинами, которые скитались по аравийским пустыням, и оседлыми племенами, которые устраивались в таких густонаселенных центрах, как Мекка. Язычество бедуинов в Аравии VI в. могло заключать в себе разнообразие верований и практик – от фетишизма до тотемизма и манизма (культ предков), но оно не было настолько сосредоточено на метафизических вопросах, которые культивировались в более крупных общностях Аравии с оседлым образом жизни, в частности на вопросах о загробной жизни. Это не означает, что бедуины практиковали только примитивное идолопоклонство. Наоборот, есть все основания полагать, что бедуины доисламской Аравии были носителями богатой и разнообразной религиозной традиции. Однако специфика кочевого образа жизни такова, что требует от религии обращения к текущим запросам: какой бог может привести нас к воде? Какой бог может исцелить наши болезни?
В противоположность этому язычество оседлых сообществ Аравии прошло развитие от более ранних и простых проявлений к сложной форме неоанимизма, выделяющего роль божественного и полубожественного посредника, который стоит между богом-создателем и его творением. Этот бог-создатель был назван Аллахом. Данное слово – не имя собственное, а сокращенная форма от арабского аль-илах, что обозначает «бог». Как и Зевс в греческой традиции, Аллах исконно считался повелителем неба, грома и молний и также был возведен в роль высшего бога арабов в доисламский период. Благодаря своей могущественной природе чрезвычайно высокий статус Аллаха в арабском пантеоне ставил его, как и большинство высших божеств, в положение, исключавшее возможность обращения к нему с просьбами обычных людей. Только во времена величайшей опасности осмеливались взывать к нему. В других случаях гораздо более целесообразно было обратиться к менее значимым, но более доступным божествам, которые действовали как заступники перед Аллахом. Наиболее могущественными из них были три дочери Аллаха: аль-Лат («Богиня»), аль-Узза («Великая») и Манат (богиня судьбы, чье имя, вероятно, происходит от ивритского слова мана – «частица»). Эти божественные посредники не только были представлены в Каабе, но имели свои святилища на Аравийском полуострове: аль-Лат – в Таифе, аль-Узза – в Накле, Манат – в Кудайде. В этих храмах арабы молились о дожде и о здоровье больных детей, молились перед началом войны или отправляясь в странствие в глубь коварной пустыни, где жили джинны – умные, не воспринимаемые ни одним из человеческих органов чувств существа из бездымного пламени, которых на Западе называют духами и которые в арабской мифологии действуют как нимфы или волшебники.
В доисламской Аравии не было ни священников, ни языческих писаний, но это не означает, что боги оставались безмолвными. Они регулярно обнаруживали свое присутствие во время экстатических практик, совершаемых группой служителей культа, известных как кахины. Кахины были поэтами-предсказателями, которые за определенную плату, впадая в транс, передавали божественные послания в виде рифмованных двустиший. Поэты на тот момент уже играли важную роль в доисламской Аравии как барды, племенные историки, общественные комментаторы, распространители моральной философии и, по случаю, распорядители правосудия. Но кахины имели более духовное предназначение, нежели поэты. Представленные выходцами из каждой экономической и социальной страты, включая женщин, кахины занимались толкованием снов, раскрытием преступлений, нахождением потерявшихся животных, урегулированием споров и разъяснением этических постулатов. Исполнявшие такие же функции, как дельфийские оракулы, кахинские прорицатели, однако, изъяснялись очень пространно и намеренно неточно – так, чтобы решение о том, что же боги имели в виду, принимали в итоге сами вопрошающие.
Хотя кахины считались связующим звеном между человеком и богом, они напрямую не вступали в контакт с богами, а предпочитали получать доступ к ним через джиннов и других духов, составлявших неотделимую часть религиозной палитры Джахилийи. Несмотря на это, ни кахины, ни кто-либо еще в этом отношении не имели доступа к Аллаху. Фактически Он, создавший небо, землю и человека по своему образу и подобию, был единственным богом, не представленным в языческом пантеоне Каабы. Хотя Аллаха называли Королем Богов и Властелином Мира, Он не был центральным божеством в Каабе. Эта честь принадлежала сирийскому богу Хубалу, традиция почитания которого появилась в Мекке за несколько веков до возвышения ислама.
Несмотря на незначительную роль Аллаха в религиозном культе доисламской Аравии, его высокое положение в арабском пантеоне служит наглядным свидетельством того, как далеко язычество на Аравийском полуострове ушло в своем развитии от простых анимистических практик. Возможно, в качестве наиболее яркого примера такого развития можно рассматривать обрядовую песнь, которую, как гласит предание, исполняли языческие паломники при приближении к Каабе:
Эти знаменательные строки, имеющие очевидное сходство с мусульманским свидетельством о вере – «Нет божества, кроме Аллаха», обнаруживают в доисламской Аравии ранний отпечаток традиций того, что немецкий филолог Макс Мюллер назвал генотеизмом – верой в одного верховного Бога без необходимого отрицания существования других подчиненных богов. Самое раннее свидетельство генотеизма в Аравии можно обнаружить, обратившись к истории племени амир, проживавшего вблизи территории современного Йемена во II в. до н. э. и поклонявшегося Верховному Богу, которого они называли Зу-Самави («Господь Небес»). В то время как подробности религиозной жизни амиров в истории утрачены, большинство ученых убеждены, что к VI в. н. э. генотеизм стал органичным убеждением значительного большинства оседлых арабов, которые не только приняли Аллаха как Верховного Бога, но и настаивали, что Аллах – это тот же еврейский бог Яхве.