Страница 25 из 56
Офицер произнёс имя Снейпа, и Гермиона вздрогнула так сильно, что едва расслышала вопрос.
— Что, простите? — сказала она.
— Дело возбуждать будете? — повторил офицер. — Он вам что-нибудь сделал, как-то вас обидел?
— Нет, — солгала Гермиона с таким чувством, будто у неё кишки выдрали. — Ничего он не делал.
Как только офицер ушел, она раскрыла на столе дневник и крепко сжала в кулаке любимую шариковую ручку. В ручке кончалась паста, поэтому на кончик пришлось нажимать так сильно, что след от написанного слова выдавился даже на нескольких нижних страницах.
ПРЕДАТЕЛЬ.
Огромные буквы на всю страницу.
Следующую страницу заняло слово «ЛЖЕЦ».
Она ведь доверяла ему. Она столько ему рассказала, почти всё. Она считала его другом. Отмахивалась от всех мелких несуразностей: ни семьи, ни друзей и — пусть он и утверждал, что занят в академической сфере — никаких реальных доказательств, что у него вообще есть хоть какая-то работа. Снейп ничем ей не навредил, не покалечил её и не совершил ничего противозаконного. По всей видимости, он отбыл свой срок. Он был свободным человеком… которому ничто не мешало появиться в её жизни, втереться к ней в доверие, внушить, что наконец, наконец, она повстречала кого-то, кто понимает, кому не всё равно, кто…
Сидел в тюрьме за убийство.
ПРЕДАТЕЛЯ она сожгла в камине, с полки которого свисал её уже наполовину полный рождественский чулок.
Что-то в ней не поверило диктору новостей. Лицо женщины на телеэкране было странного бело-голубого оттенка и ничего не выражало, будто произносимые ею слова ничего не значили — просто сопроводительные строчки к двум лицам, на которые общественность должна обратить внимание: бедная девушка и чудовище-похититель. Чудовище, которое она поцеловала…
ЛЖЕЦ сгорел дотла.
Была в этом штампе доля правды… ей, пусть и незначительно, стало легче, когда она сожгла написанные слова. Гермиона предпочла бы перестать думать, особенно о том вечере, о том, что она сделала, что она спровоцировала. Она просто оплакивала несуществующего парня, напоминала себе Гермиона, она просто не отошла от того, что выкинул её мозг в Неверном Доме. Она нуждалась в утешении, и Снейп был рядом. А она ведь наблюдала за ним много дней, пытаясь не думать о том, что что-то влечёт её к Снейпу…
«Ещё бы не влекло, — яростно думала Гермиона. — Он же псих».
Видимо, только ей одной не хотелось говорить о Снейпе. Она вдруг обнаружила, что пользуется популярностью на вечеринках — родители брали её с собой на корпоративы и коктейли, хотя Гермиону, собственно, никто не приглашал, и на неформальные встречи в пабах, смотреть регби. Гермиона носила шапки с помпонами и выпитым ею глинтвейном можно было наполнить ванну — такое количество вина плохо бы взаимодействовало с её лекарствами, если бы она принимала свои лекарства. А когда остальные пропускали по несколько стаканчиков тоже, и их лица разгорячались и розовели, вопросы сыпались сами собой.
— Всё это ужасно увлекательно, — сказал доктор Дженкинс, коллега родителей. Это было на первой же после Гермиониного возвращения рождественской вечеринке. Доктор держал в руке уже, кажется, пятый стакан, и пуговицы на его бархатном жилете так и рвались из петель. Гермиона всегда избегала смотреть на его рот: для стоматолога у него были подозрительно плохие зубы. — Беглянка и преступник…
— Я не убегала, — перебила его Гермиона. — Я достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения.
Дженкинс промокнул потный лоб бумажной салфеткой.
— Я помню тебя ещё вот такой. — Он махнул рукой где-то в области своих колен.
— А по-моему, мы познакомились, когда я была уже подростком.
— Тем не менее, — рассеянно отмахнулся Дженкинс, заглядевшись на причудливые пятна света, рисуемые на лепном потолке хрустальной люстрой. — Ну, и что же это было? Высокий, мрачный, это я понимаю, но красавец? И уби—
— Заткнитесь, — оборвала его Гермиона. Дженкинса перекосило.
— Прошу прощения? — возмутился он.
Мать уволокла Гермиону в сторону за руку. В любой другой день миссис Грейнджер посмеялась над густо багровеющим Дженкинсом. Но в этот раз они все вместе ушли домой задолго до окончания вечеринки.
Оно того стоило.
Однако мыслей было не избежать. В канун Рождества Гермионе пришлось хуже всего, потому что ей сдуру взбрело в голову представить, каково это было бы сейчас, если бы она осталась со Снейпом. Может быть, они отправились бы на всенощную в церковь очередного городка на их маршруте. Оделись бы потеплее, втиснулись вместе на узкую скамью и читали вслух из потрёпанных книжечек чинопоследования под полночный перезвон колоколов. В Рождество магия витала в студёном воздухе. Они бы шли по морозу домой впотьмах. Если бы она не узнала правду, они уже стали бы друзьями. Может быть, он поцеловал бы её в ответ. Может быть, рассказал бы ей всё сам, объяснил бы, и всё было бы ясно и правильно…
А может быть, он и её убил бы.
Нет, хорошо, наверное, всё-таки, что она сейчас дома. Рядом тетя, дядя и три кузины, самая младшая из которых совершенно не горела желанием ночевать с Гермионой в одной комнате.
— Вы что, типа поженились? — Табита зарылась под одеяла в Гермиониной кровати. Гермиона тщетно пыталась устроиться поудобнее на материнском коврике для йоги на полу.
— Нет, — буркнула она.
— Но ты сбежала из дома.
— Я не сбегала, — возмутилась Гермиона. — Я сказала родителям, что кое-куда уезжаю, и уехала. Мне двадцать пять лет. Когда тебе двадцать пять, всё можно.
— Это если ты не сумасшедшая.
— Спокойной ночи, Табита.
В ту ночь Гермионе снились странные сны. Холодные, но радостные — раскрасневшиеся носы, снежки, сладости в стеклянных банках на полках в магазине, в котором пахло корнуолльской помадкой и корицей. Кажется, там был и Рон — даже во сне её жгло чувство вины за то, что она осмелилась и подумать том, чтобы поцеловать кого-то кроме Рона, тем боле этого…
Проснулась Гермиона продрогшая. С края матраса на неё смотрела Косолапка. Кузины в комнате уже не было.
Они сели завтракать без неё.
— Как спалось, малютка Тим[1]? — спросил отец, когда Гермиона появилась в кухне. Он мыл посуду, нацепив Гермионин фартук с изображением валлийского дракона — хвост дракона обвивал ему шею.
Она моргнула, не поняв папину попытку пошутить.
— Что, прости?
— Хромаешь.
Гермиона посмотрела на свои ноги. Кровь из пальца просочилась сквозь фиолетовый носок.
— А. Наверное, во сне кровать пнула.
— До крови? — удивился отец.
— Нет, я просто несколько дней назад пыталась ногой перевернуть мусорную урну.
Сейчас тот глупый порыв было стыдно вспоминать. Гермиона пыталась изгнать из своих мыслей всё связанное с временем, проведённом со Снейпом, с Дином, но каждая волна пульсирующей боли в пальце пронзала её насквозь, распирая криком вены, как напоминание, что она так и не решила проблему, только отмахнулась от неё. Что она так и не получила, что хотела. Что оставила книгу Батильды Бэгшот Снейпу и каждый день испытывала от этого величайшее облегчение и величайшее сожаление одновременно.
— Пойди лучше, промой, — сказал папа. — Не хотелось бы оттирать кровь с ковров. — Он надул губы, пытаясь рассмешить её. — Только не в Рождество.
По крайней мере, они не стали открывать без неё подарки. Гермионе подарков досталось гораздо меньше, чем кузинам. Впрочем, она и не просила много и думала, что не получит ничего вообще. Вот бы хихикала тетя: «Кто-то плохо вел себя в этом году!» … Тем не менее, рядом с горами подарков кузин выросла скромная кучка Гермиониных. В ней были несколько маленьких свертков, два из которых явно содержали традиционные коробки шоколада Milk Tray, и одна продолговатая помятая коробка в коричневой бумаге, на которой знакомым почерком было написано её имя.
Они открывали подарки по очереди, и все с интересом смотрели, как Гермиона берёт в руки продолговатую коробку, оставленную напоследок, и осторожно отгибает обёртку.