Страница 5 из 11
Гауптвахта части располагалась на большом пустыре, прямо за автопарком, закрытая от всех взоров высоким забором. Впервые Иван шел по дорожке к караулке без ощущения дискомфорта, сопутствующего каждому заступлению в караул, и глухой тоски от того, что на целые сутки выбываешь из привычной жизни и имеешь дело только с четкими инструкциями и милостью различных проверяющих. На этот раз и утреннее солнце казалось более приветливым, и голоса птиц веселее, и краски вокруг ярче. Ивану дышалось легко и свободно. В отличие от тех, кому пришлось сидеть за этим забором.
Вход на территорию караулки преграждали большие железные ворота. Рядом с ними примостилась открытая кирпичная будка, в которой стоял полевой телефон. При приближении Ивана за забором послышался нестройный и бодрый лай многочисленных собак, которых добросердечные бойцы кормили своей часто малосъедобной пайкой.
Сняв трубку, Иван крутанул ручку и проговорил:
– Смольный! Всю геволюцию пгоспите!
– Помощник начальника караула сержант Шульцов слушает, – отозвалась трубка.
– Ты не слушай, ты открывай, – сказал Иван весело.
– А, товарищ лейтенант, – обрадовалась трубка. – А чего к нам? Освоить отремонтированную офицерскую камеру? Будем очень, очень рады.
– Я тебе сейчас освою, радость моя, – хохотнул Иван, – если ты сей момент не явишься сюда с ключиками.
– Намек понял, товарищ лейтенант.
Через минуту из караулки вышел улыбающийся контрактник Шульцов, бог знает по каким таким резонам пришедший в армию «с гражданки». Все вроде у него было хорошо. Жил с матерью в собственной квартире. Как коренной горожанин мог найти себе работу повыгоднее, но, судя по всему, любил служить. Служить бескорыстно, держась за одно только осознание своей необходимости здесь.
Шульцова, казалось, ничто не могло смутить. Ни скудная зарплата контрактника, ни хамство некоторых начальников, ни постоянные задержки с выдачей обмундирования, ни бесконечные наряды, ни пресловутая формулировка о «ненормированном рабочем дне». Такая терпимость не могла не вызывать подспудного уважения. Как и чувство юмора Шульцова.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – улыбался он, открывая калитку.
– Здорово, бездельник, – поздоровался Иван с контрактником за руку. – Федя спит?
– Начальник караула отдыхает после завтрака, – ненавязчиво поправил его сержант, словно говорил об августейшей особе.
– Понял. А начгуб?
– Проводит строевую подготовку с арестованными.
– Ага, даже так… Типичные видовые армейские признаки – хлебом не корми, дай только походить строем.
– Удивительно точное наблюдение, коллега. Два часа без передыху! А чего стоит инстинктивное вытягивание носков в шаге! А оригинальные махи верхними конечностями! Нет, это надо видеть и изучать, коллега.
– Так где они теперь, голубчик? – поддержал Иван его шутливый профессорский тон.
– В естественной среде, конечно же! В естественной среде! – округлив глаза, словно удивляясь недогадливости «коллеги», проговорил Шульцов. – На маленьком, чудном, освещенном палящим солнцем асфальтовом плато. У них самый разгар игрищ. А командные крики вожака – просто верх совершенства!
– Что ж, идемте, идемте, голубчик. Понаблюдаем, – напустив на себя серьезный вид, сказал Иван.
Они прошли здание караулки, повернули за угол и оказались у ограждения, шедшего по периметру небольшого плаца и отделявшего внутреннюю зону гауптвахты от территории караулки. Маленький плац был любовно оформлен специальными квадратными разметками, по которым усиленно вышагивали трое бойцов, двое из которых были Подоляко и Самсонов. Третий боец – маленький, тщедушный веснушчатый паренек по фамилии Чижик старался больше всех.
Боец Чижик из второй роты сидел уже седьмые сутки (из десяти объявленных) из-за своих родственников, приехавших к нему на прошлые выходные целой делегацией. Те с деревенской простотой и настойчивостью, видимо, уговорили его отведать продукцию домашнего винокурения. За встречу, надо полагать. Сколько там Чижик отведал, неизвестно, только по пути к казарме имел он несчастье встретиться на одной дорожке с замом командира части по тылу Логиновым, которого никто никогда не видел отправляющимся куда-либо без своего уазика, но которому взбрело в голову пройтись по лесочку от банно-прачечного комбината до столовой пешком. Сердобольный майор, встретив солдата Чижика, бредущего по лесу к казарме и с шумом извергавшего из себя домашние закуски, выказал теплое участие к его нелегкому состоянию и предложил проводить. Так они и пришли, держась за ручки, к самым воротам гауптвахты.
Старательный деревенский парень, чувствуя свою вину и явно раскаиваясь, был идеальным арестантом. Его ходьба на плацу напомнила Ивану телевизионные кадры, демонстрировавшие смену караула у мавзолея Ленина. Ивановы же филоны тоже старались под бдительным взглядом начгуба, но без всякого энтузиазма.
– Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Подоляко, ножку выше-е! Носочек тяну-у-ть! – командовал прапорщик Юрочкин голосом, бившим по ушам, словно звук низко пролетавшего реактивного самолета. – Чижик, не машите руками, как мельница. Кулачок должен подниматься чуть выше ремня, а он у вас совершает движение чуть ли не до самого подбородка. Рука назад и до отказа, а не в сторону! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Круго-о-м… арш!
Арестанты дружно развернулись и пошагали в противоположную сторону.
– Отвратительно! – морщась, констатировал Юрочкин.
– Да. Хомо армиус оригиналис, – тихо сказал Иван. – Вне всякого сомнения.
– Вы заметили эти характерные для данного вида телодвижения? – подхватил Шульцов. – Какая строгая грация, какое своеобразие!
– Чудно, – согласился Иван.
– Блеск, – причмокнул Шульцов.
– Еще раз убеждаюсь, насколько богата и щедра природа, создавшая такие замечательные экземпляры.
– Да, пусть они живут только благодаря инстинктам и условным сигналам, – с плутоватой искрой в глазах проговорил сержант, – но для природы ведь важен каждый вид.
– И я того же мнения, голубчик. Ах, как идут, как идут! – восхитился Иван. И крикнул в решетку, пытаясь привлечь внимание Юрочкина, словно нарочно их не замечавшего: – Товарищ прапорщик! Выделите мне, пожалуйста, на несколько минут двоих созданий из этой великолепной троицы для изучения. Хочу открутить им бошки и посмотреть, что там внутри.
Скосив в его сторону взгляд, Юрочкин скомандовал несчастным:
– На месте-е-е… Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Стой! Раз-два!
Бойцы замерли, вытянув подбородки. Куртки у всех на спине потемнели от пота.
– Рядовой Шевко! – окликнул начгуб конвойного, томившегося с автоматом в тени здания. – Проведите арестованных Подоляко и Самсонова к месту допроса.
– Куды, товарыш прапаршык? – со скрытой обидой переспросил конвойный, который в данную минуту если куда и хотел двигаться, так только в тихую, прохладную и спокойную комнату отдыха.
– На кудыкину гору! – с армейской четкостью пояснил прапорщик Юрочкин. – А для особо одаренных поясню – к месту для курения. Понятно, рядовой Шевко?
– Так бы и гаварыли… – со скрытым негодованием пробормотал конвойный.
Шаркая подкованными сапогами, он вывел из куцего строя двух бойцов и препроводил их за решетку к лавочкам, расположенным полукругом в тени разлапистого клена. Подоляко и Самсонов с видимым наслаждением опустились на лавочки. Иван подошел к ним, сел рядом и снял фуражку.
– Ну, что, дурики, доигрались?
Оба арестованных угрюмо промолчали.
– Вот так, значит. С родным начальством говорить не желаете?
– А чего говорить? Все всё уже знают, – отозвался наконец более говорливый Подоляко, черноволосый и высокий молодец, чем-то напоминавший цыгана. Блондинистый Самсонов, являвший собой полную физическую и характерную противоположность своему дружбану, продолжал молча затягиваться сигаретой. Он, казалось, не проявлял ни малейшего интереса к предстоящему разговору, а рассеянно смотрел куда-то в сторону Чижика, снова отправившегося в поход по квадратам под руководством начгуба.