Страница 7 из 15
Здесь у кабака стоит огромная толпа мужчин и женщин, среди них много пьяных. Они смотрят, как два старика саженей на десять расходятся и потом вдруг изо всей силы бегут один к другому и лоб об лоб бодаются между собою. Не успела эта картина промелькнуть в воображении, как выступает другая картина ― это весь зимний кулачный бой села на село, одной части села на другую. И вот этот кулачный бой представляется твоему детскому воображению в очень сильных красках: здесь вспоминается, как не раз батюшка с крестным ходом разгонял бьющихся крестьян, как много от этого кулачного боя прежде времени сошли в могилу, как у того или другого молодого юноши выбиты ребра, а то и глаз. На смену этой картине выступают в памяти и другие бесчисленные картинки.
Все это вспоминаешь только сейчас, когда в селе так тихо, тихо кругом стало. И только лишь заунывно звонит колокол: бо-о-ом, потом минут пять снова наступает тишина, потом опять слышится: бо-о-ом! На душе хорошо. Вот смиренно, точно в чем-нибудь провинившиеся, тянутся люди то оттуда, то отсюда поодиночке в церковь. В церкви батюшка в черном облачении произносит: «Господи и Владыко живота моего». Народ делает земные поклоны.
Никифор Степанович Забиларов ― и он уже как-то себя иначе чувствует, ведь все время пьянствовал! А теперь он стоит на клиросе и читает часы. Ах, как же хорошо! Вот дети с колодками на ногах пришли в церковь. Это ученики нашей школы. Стоишь и любуешься ими. Вдруг кто-то слегка ударяет тебя по плечу и говорит: передай свечку Божией Матери. Наступила суббота. Все готовятся к причащению. Исповедуются, друг у друга просят прощения, некоторые плачут. Благовестят уже в большой колокол. Народу много. У каждого по просфирке и у меня в руках просфирка. Я жду, когда я причащусь, то я ее тут же съем, чувствуется голод. А тут уже мама принесла вместе с другими из дома мне кое-какую пищу в церковь. Причастники после причащения Тела и Крови Господа садятся по сторонам около стенок и молитвенно едят принесенную им из дома пищу. Наконец запричастили всех и кончилась литургия. Все идут домой со светлыми лицами, в душевном покое и с радостным сердцем. В это время такие набегают светлые мысли, что хочется плакать, и всех целовать, и всех жалеть, и всех любить, и всем делать только одно добро, добро! На следующий день воскресенье! После сего дня опять наступает другой понедельник Великого поста, и снова слышишь опять-таки тот же самый покаянный призыв колокола, который с точно таким же самым умилением грустно зовет грешников к покаянию: бо-о-ом! Через минут пять опять то же самое: бо-о-ом! А тут снег тает; земля показывается, повсюду лужи, ручейки текут, уже жаворонки поют, уже и молодая травка появилась на бугорках обнаженной от снега земли, тепло, грачи кое-где появились. Ах, как же все это хорошо-хорошо! В это время хочется куда-то бежать, странствовать, идти на богомолье, хочется быть каким-то подвижником и т. д., и т. д.
Пост продолжается. Весна все более и более развертывается. Вот уже грачи вьют свои гнезда. Люди все постом делаются добрые как-то. Скот на дворе стал чаще ржать, мычать, блеять, похрюкивать… Куры уже кудахчут, а петухи все чаще и чаще дерутся. У голубей самый полет становится уже с аплодисментами, воробушки все веселее чирикают. Все люди с вербами идут в церковь. В церкви живой лес, освещенный свечами. Мое детское сердце все превратилось в одно радостное умиление. Стоило в это время кому-нибудь спросить меня ― ты что плачешь? ― и я бы тогда не удержался, я бы от радости разрыдался! Так я каждый год переживал пост в себе самом. Вот наступила последняя, Страстная неделя. Мужики в эти дни энергично берутся за чистку гумен, дворов. В Великий четверг все наше село усеивается кострами. Мужики в этот день на целый год режут свиней и палят их. В этот же день женщины начинают красить яйца. Ах, как все это становится радостно на сердце! В эти дни я прямо-таки часто изнемогал от радости ― ведь это рай ― думал я. Все как-то ликует, все радуется и все как бы становится невообразимо радостной весной! И вот теперь на пятидесятом году жизни все это вспоминаешь, и, вспоминая свое раннее детство, хочется пасть к ногам Распятого и обливать их слезами радости.
Боже мой! Я и теперь люблю Тебя, но это мне мало. Я хочу не только любить Тебя, моего Творца и Бога, но и всем моим существом абсолютно превратиться, без всякого остатка в себе самом, превратиться в самую сущность любви к Тебе. И только тогда я буду чувствовать себя, что я живу и существую, когда я действительно весь превращусь для Тебя в одну чистую абсолютную любовь к Тебе. О, сердце, мое сердце! Отныне будь одним пламенем любви моей к Богу моему. О, ум мой, ум мой! И ты отныне будь одним огненным творчеством моей любви к Господу моему. О, воля, моя воля! И ты отныне будь всесовершенной силой моей пламенной любви к Духу Святому. О, разум, мой разум! И ты отныне будь горным потоком моей любви к Триипостасному моему Божеству. О, рассудок, мой рассудок!
И ты отныне будь энергией любви моей к Творцу моему Богу. О, мысли, мои мысли, и вы отныне будьте чистой динамической любовью моей к моему Спасителю и Господу. О, чувства, мои чувства! И вы отныне будьте молниеносными крыльями моей любви к вселюбящему моему Господу Богу Вседержителю. О, плоть моя, и кровь, и кости мои! Отныне будьте носителями в себе любви моей к Искупителю, Творцу моему Богу. О, ты, мое «я»! Отныне будь всей душой любви моей к святейшей Триипостасной Троице Богу. О, и ты, наконец, вся сущность моей личности! Будь отныне чистейшей, без всякой примеси в себе самой, совершенной любовью к триединому моему Богу, Творцу всего сущего.
О, пребожественная Троица! Я хочу любить Тебя, и любить всем моим существом! Я хочу славить Тебя и славить Тебя всеми силами моей души. Я хочу воспевать Тебя и воспевать Тебя всеми свойствами всей моей сущности. Я хочу день и ночь созерцать Тебя, но созерцать только одною всеобъемлющею все мое существо моею любовью к Тебе, Бог мой! Спаситель мой, Дародатель мой, не оставляй меня, будь всегда со мной, ибо без Тебя я не живу, я умираю, я превращаюсь в безусловное небытие. Ты, только Ты один моя жизнь, Ты только один вся моя полнота всякого неизреченного блага!
§ 5. [Наши крестные ходы]
Опять из раннего моего детства. Не могу я умолчать еще и о том, что на мою детскую душу очень благотворно всегда влияли особенно два крестных хода, обычных в нашей Козинке: в день святого Преполовения и осенью, в день святых мучеников Фрола и Лавра.
В день святого Преполовения. Этот праздник особенно глубоко запечатлелся в моей душе. В этот весенний день после Божественной литургии идут крестным ходом с развевающимися хоругвями, с многочисленными крестами и иконами в ярких облачениях священник, диакон, псаломщики при большом стечении богомольцев, при двух довольно больших и гармонических хорах; под торжественный трезвон колоколов вся эта дивная процессия движется по полю, где при радостном торжественном пении жаворонков, дивном щелканье соловьев, задорном и ревнивом перекликании перепелов, при лесном звонкоголосом пении дроздов, ворковании горлиц, флейтовом свисте иволг, куковании кукушек, рассыпчатом и раскатистом пении зябликов и других певучих лесных и степных птиц совершаются молебны то там, то в другом месте.
В это время душа замирает от восторга радости. Крестьяне же нашего села Козинки в это весеннее время все одеты в праздничное платье. Мне, ребенку, это очень нравилось, особенно тонички из чистой шерсти самодельной работы. Сильно нравилась мне и вся пестрота женского одеяния: платки, шушки, паневы[14] ― все это бесконечно увеселяло мое детское сердце. А колокола в это время все гудят и радостно переговариваются между собою. Вдруг слышится приятный баритон. Это батюшка о. Василий Скрижалов читает во время молебна святое Евангелие. Слезы навертываются на глаза от такого сладостного чтения Евангелия, и думаешь: вот если бы у меня был такой хороший голос!
14
Шушка – верхняя туникообразная девичья одежда, надевалась на рубаху. Панёва (понёва) – верхняя юбка из шерстяной ткани, иногда на холщовой подкладке.