Мысли

Приступая же к основному повествованию, к основной теме своего краткого, насколько это возможно, сообщения, я хотел бы обратить внимание, что темы глобализации и мультикультурного мира и есть те самые Львы Толстые и Анны Каренины нашего времени, без которых вряд ли что-либо может быть решено и разрешено в гуманитарной сфере. Во всяком случае, любые дискуссии и обсуждения вертятся вокруг них, пусть даже и не называя их поименно. Естественно, я и не пытаюсь что-либо решить или разрешить, но только указать тоненьким указательным лучом не столько на их наличие, которое не нуждается в моих особых напоминаниях, но на некие черточки и знаки их взаимного неразрывного соположения. Именно это и есть основная тема и смысл моего нынешнего сообщения. А также мне хотелось привести некие сугубо личные соображения, обретенные на сугубо личном художническом опыте, по поводу культурных стратегий, направленных, если и не на овладение, то на сосуществование с этим феноменом и существование внутри него.

Для ярких апологетов как самой идеи мультикультуральности, так и радикального отстаивания какой-либо одной из ее составляющих (ну, всем известны элементы ее наполнения, которые приводятся в качестве наиболее презентативных, – субкультуры религиозных, национальных и сексуальных меньшинств и сообществ) данная проблема предстает в их или ее самодостаточности и противостоянии, антагонизме с другими, в особенности с идеей унификации и глобализации. Сами страсть и сила противостояния и выдвигаемых обвинений вполне культурно и психологически объяснимы и могут быть приняты в качестве достаточно веского исторического аргумента. Как правило, в противостоянии доминирующим культурам и дискурсам новые или репрессируемые вынуждены прилагать гиперусилия, скатываясь порой к неимоверному радикализму, в противопоставлении себя огромной противостоящей им, давящей и подавляющей массе – доходят до стрельбы порой, взрывают все вокруг себя и порой вместе с собою даже. Ужас, что бывает! Мы не утверждаем, что это простительно и допустимо, но это вполне может быть понято. И вообще, если мы не сможем понять всю страсть нынешнего радикализма, а также, к слову, пристрастие к наркотикам как новый, пусть и во многом перверсивный, вызов всесилию разрастающейся и меняющей конфигурацию и способы овладения обществом власти (вспомним исследования Фуко), как вызов личности этому всесилию – мы ничего не поймем в проблемах современного мира. Но это небольшое отступление. Теперь продолжим прерванную мысль о противостоянии субкультур культурам и дискурсам доминирующим. Так вот впоследствии же, сами приобретя достаточную массу и не испытывая прежнего сильного давления, эти радикальные стратегии борьбы и противостояния, унаследовав атавизмы радикализма и гипернапряжения предыдущего периода, предстают уже в некотором карикатурном образе неадекватности и, как ни печально, но в общем-то, закономерно сами являют несомненные черты и амбиции тоталитарности.

Однако, думается, что нынешний развитый, даже местами переразвитый, мультикультуральный мир вполне уже есть предмет вполне спокойного рассмотрения и академического исследования. И дело не в том, что все субкультуры выросли и образовались в полноценных и равноправных партнеров. Нет. Просто сам принцип, способ зарождения, стратегии выхода наружу и борьбы за власть в новом мультикультуральном мире вполне уже известны и прогнозируемы. Уже вполне явлен тип культурного поведения и стратегии, хотя конкретные социальные и политические цели и могут еще подвигать людей на те же самые поступки и подвиги, воспроизводя, являя как бы некий «культурный промысел» данного рода социокультурного, извините за выражение, производства.

И именно в драматургическом взаимоотношении с идеей и процессом глобализации проблема мультикультуральности обретает пафос истинного, неложного противостояния и дает исследователю некую остраненную точку если и не прохладного, то взвешенного наблюдения и возможности достижения верифицируемых результатов.

Вот, для примера, опишу простую ситуацию из своей почти каждодневной жизни обычного странствующего художника. Для начала, садишься где-нибудь в машину, неотличимую от подобных же машин по всему свету. Добираешься до аэропорта, похожего на все аэропорты мира. Привычно погружаешься в самолет, подобный всем самолетам, облетающим планету во всех направлениях. Наблюдаешь приятных, но совершенно неразличимых стюардесс, поедаешь неидентифицируемую пищу, ведешь беседы с незапоминающимися, впрочем, в своем большинстве вполне приятными антропоморфными существами. Нераспознаваемые небеса за окнами и несколько часов выключения из привычной рутины жизни нисколько не добавляют ситуации разнообразия и специфичности, что, собственно, вполне укладывается в общую тенденцию развеществления пространства и окружающей среды. Имеются в виду совместные мощные усилия экономики и производства, размывающие границы государств, чьим основным определением и идентификацией до недавнего времени были жесткие географические границы и территориальные приобретения. Я уж не поминаю интернетные контакты, лишенные не только телесных, половых, возрастных, географических и прочих примет, но и лишающие возможности личностных фиксаций – ты можешь иметь корреспондентом коллективного автора, а можешь общаться со многими корреспондентами, являющимися просто одной раздвоившейся или даже размножившейся в киберпространстве личностью. Но это так, отступление. Вернемся к нашему бескачественному путешествию. Значит, приземляешься на привычный и легко спутываемый с подобными же аэропорт. Садишься в знакомую машину и добираешься до гостиницы, напоминающую любую подобную же в любом городе мира. Поутру и несколько последующих дней в неразличаемом общеинтернационального вида выставочном зале или аудитории сооружаешь привычную инсталляцию, которую ты привычно сооружаешь по всему свету, или читаешь собственные, набившие оскомину стихи. Всему этому внимает обычная интернациональная публика, изъясняющаяся на таком же, как и твой, условном английском. После этого – ритуальный итальянский или китайский ресторан во всех странах света. Затем – гостиница, машина, аэропорт, самолет, аэропорт, машина, гостиница… Где был? Был ли? Помню, в ходе одного из таких вояжей, в некой неразличимой институции я обратился с извинениями к местным кураторам: Извините, но я не изъясняюсь по-шведски. – Мы тоже, – был мне ответ. Оказалось, я прилетел в Данию. Долетался!

Ну, естественно, все это немного утрировано.

Однако, во всех странах мира структура урбанистической жизни настолько унифицирована, что, попадая в любой новый город, заранее знаешь, что обнаружишь там полицейских, пожарных, скорую помощь, телефон, телеграф, почту, вокзалы, рестораны с меню и, возможно, официантами, городской транспорт, продовольственные и промтоварные магазины, кино, концертные залы, стадионы, парки, дискотеки, туалеты. В домах обнаружишь двери, окна, стекла, замки, лифты, кухни, туалеты, телевизоры, радио… Господи, что еще? Да, молодежь, детей, стариков. Рекламу и ночное освещение. Влюбленных, бомжей и криминальный элемент. И много-много-много всего иного, чего просто и не упомнишь по слабости памяти и быстротечности жизни.

И все это является не проявлением деятельности какого-либо злодейского центра с его коварными глобалистическими идеями и устремлениями, но как раз наиболее ярким и простым проявлением глобализма в его простоте, обусловленного несомненной тенденцией развития мировой урбанистической культуры как самой по себе, так и в аспекте фундирования ее уровнем общеантропологических оснований.

Именно утопия, вера в этот уровень общеантропологических оснований в момент нынешней дискредитации всех остальных социальных и культурных утопий и является последней утопией, основой и возможностью нынешнего существования общечеловеческой культуры. То есть в пределах этой утопии есть основание верить и полагать, что все, сказанное одним человеком, в результате может быть понято другим. Именно это и есть основание возможности существования мультикультурального мира. Вкупе с тенденцией к поносимой и попрекаемой глобализации оно предполагает пространство существования и возможность конвертации одного в другое. То есть предположение возможности страстного и пафосного говорения на любом культурном языке, знающего заранее, что оно может быть дешифровано как адресатом инвективы, так и возможным инокультурноговорящим соратником. Вечная драматургия свой—чужой приобретает несколько другую конфигурацию. Если раньше чужой всегда постулировался и проецировался за границы фратарного, племенного, государственного и религиозного сообщества, то есть отторгался в зону культурного небытия, то ныне он проецируется уже за пределы просто антропоморфного. И даже больше – в последнее время посредством проигрывания предельных антропологических и антропоморфических утопий (в основном в зоне фэнтези, и кино) способность мобильности и переводимости экстраполируется и за пределы антропоморфного существования, поделив уже мир на хороших и доступных людей и элиенов (монстров) и на плохих людей и монстров. Как и незыблемость и истинность мифологемы Франкенштейна уже не столь однозначна в наше время, во всяком случае, в той ясности и почти неоспариваемости, в какой она на протяжении многих веков являлась человечеству в разного рода модификациях от Голема до бесчисленных киберсуществ. Неведомо, конечно, насколько это представляет собой реальную утопическую картину ближайшего будущего, но идеологически и гносеологически расширяет космическое пространство людских возможностей и доверительности. Естественно, в данном случаем мы говорим об основной тенденции рыночно-ориентированных стран с достаточно развитым гражданским обществом. Вполне возможно, даже более всего вероятно, что большая часть человечества вообще не живет подобными идеями. Но при всем притом она является несомненным субъектом данного процесса, как раз и жестко вычленяющего полюса этой драматургии, разрешаемой зачастую не вполне мирно, даже вполне немирно. Но мы ведь с вами люди науки, мы ведь следим тенденции, отслеживаем процессы, выявляем закономерности, ошибаемся в результатах, меняем направления, не замечем реальности, погибаем в деталях, обманываемся в причинах, обнаруживаем сокрытое и достигаем результата.