Места

Добавления

1984

В связи с поступившими в наш адрес начиная от 1917 г. по 1984 г. многочисленными пожеланиями как от организаций, так и от отдельных лиц, имеющихся в наличии, или уже не имеющихся, считать необходимым, целесообразным и естественным принятие следующих добавлений:

Добавление читать как: между годами 1917 и 1918 считать наличествующим год 1917-бис, год надежды, ожиданий, предвидения в будущем нечеловеческого света озаряющего, связанного с небывалым озарением земли светом почти нематериальным, исходящим из некой аккумулированной в недрах мирового и космического процесса энергии, сметающей все нынешние необъяснимости роковые и гибельные, слезы и ужасы, порожденные темнотой непонимания сути человеческих проявлений, вырывающиеся из недр земных и облекающиеся плотью почти драконовой, струящейся, взблескивающей нестерпимым блеском прельстительным, стальным взлязгиванием, хрустом и дроблением костей с мясом, кровью, сукровицей, жижей и слякотью человеческой перемешиваемой, растекающейся, все заполняющей, ядовитым жжением все изничтожающей до дыр, провалов, пропастей головокружительных, откуда дышит сумрак и тьма хладнокипящая, вроде бы все собой на века отменяющая, отсекающая, усекающая, пресекающая, но не могущая в то же время превзойти сияние тепла и доброты, мысли и разума, духа и озарений нам всем отроду благопровозглашенных, до времени в точку малую, тяжелую и преизбыточествующую сжатые, в определенный момент до предела упругости дошедшие и обратным порывом неимоверным вназад себя изливающие, опрокидывающие и чистотой сиятельно все обмывающие, слезы все утирающие, голосом нежным и решительным утешающие, плотью и именами неведомыми еще облекающиеся, фамилиями неведомыми под чудачествами воображения, душу от полноты и веселия, развлекающими, подписывающиеся: Рубинштейн ли, Кабаков ли, а, может, некая прекрасная Ахмадулина, или Шварц неуяснимобудущая, Монастырский (фамилия, правда, странная, да отсюда ведь не уследишь все в точности), или вовсе, скажем, под фамилией Солже, Сожиже, как это там, не разобрать, Солженицино-Сахаров, кажется, а то и Кривулин хромоногий, кажется, неозлобленный некоему Бергу (гора – по-немецки) или Айзенбергу (железная гора – по-немецки), или Пригову улыбается, или балет Большого театра златоногокрылый в раю яркоосвещенном и красками кипящий сладостно миротворный, над бездною, пленкой упругой и жесткой, усмиренной, но вскидывающейся, спиной позвоночно-острой, в пол дощатый бьющейся, выйти внаружу через люк хотя бы пытающейся, с кулис затемненных спрыгнуть силящейся, огнем изо рта извергаемым все облизать тщащейся, ревущей, мычащей, кликающей, зыкающей, гукающей, рявкающей, звякающей, притворным голосочком нежным прельстительно и слезно молящей , лапами перепончатыми по внутренней поверхности гроба невидимо очерченного, окаймляющего скребущей, попискивая, повизгивая, когти обламывая и проклятия извергая: Ужо, ужо вам!

Добавление второе читать как: между годами 1937 и 1938 считать наличествующим год 1937-бис, год отдохновения от мук и злобы, поля, холмы, долины, вершины горные, корней древесных достигающих, птиц пролетающих в воздухе сжигающих, год минутной прелестью взгляда от них оторванного, заполненный свежестью полей, трав, цветов, сиянием небес небыстро пробегающих, отдыха полуденного, дачного веселья жаркого сетью словно миражной все объемлющего, любовью семейной, дружескими привязанностями и признаниями с шутками и шалостями перемешанными, чаепитием на веранде летним вечером, теплым и обволакивающим плотью присутствия неземного за чашкою чая сладкого, самоварного, прелестью лица детского заплаканного, взывающего к женской ласке моментально-ответной: детка милая, сиротка брошенная, с ножками застуженными, ручками коростами поросшими, ротиком запекшимся, забудь, забудь, рыбка моя, пташка ясная, забудь горечи, не по твоей силе детской тебе отпущенные, родителей в гроб-могилу прежде срока-времени уложившие, вот я – мать твоя нынешняя и навечная, прижмись ко мне тельцем своим исхудавшим, дрожащим от стужи и сиротства твоего непосильного, от холода и голода исстрадавшимся, спрячь головку свою льняную, шелковистую на грудь мою мягкую, теплую, молоком горячим дышащую, тебя ожидающую, по тебе в ожидании истомившуюся, возьмем книжечку яркую с картинками и зверюшками живыми, остроглазыми, лапками пушистыми перебирающими, голосочками нежными приветствия нам поющими, в постельку мягкую, чистую ляжем, созовем братиков и сестричек, стишки, стишки почитаем: «умер вчера сероглазый король», или нет, нет, это хорошо, но твоему неподготовленному сердечку еще не внятно по смыслу глубинному, тайному, это Ахматова Анна Андреевна, она в Петербурге прохладно-прозрачном живет, выходит на набережную реки полноводной Невы яркой летнею ночью, вдаль вод залива Финляндского серебряного глядит и нас тихих улыбающихся видит, отмечает в сердце своем исстрадавшемся и успокоенная сама идет в свой торжественный дом с колоннами под «Домини анно», или к другу-поэту Борису Леонидовичу Пастернаку, который сбегает к ней по лестнице, через ступеньки, как воробей веселый, перескакивая с самой верхотуры и кричит, как голубь от полета задохнувшийся: «Я вздрогну, я вспомню» (Господи, это он про нас!) союз шестичередный (это ты, я, папа и сестренки твои), прогулки (да, да, ты помнишь, как неделю назад, еще гроза надвигалась, мы ходили в Ахметьево, где старая белая церковка пустая на холме в вечернем предгрозовом небе, словно пузырик из-под воды вынырнувший, светилась), купанье и клумбы в саду (это наша клумба, за домом, с георгинами лохматыми и розами поразительными), а Боженька смотрит сверху и радуется на комнатку нашу чистую, салфеточки, супчик, котлетки в кастрюле попыхивающие, на утро чистое, ясное с криками петухов, ночью простудившихся и кричащих смешными хриплыми голосами, на курочек, яички в ручках своих белых несущих к крылечку нашему, где отец наш папенька стоит в лучах солнца восходящего и разные разности на радость и веселие нам замышляя, гостей к вечернему празднику созывая, вокруг елочки украшенной плясать и веселиться, подарки неожиданные и удивительные получать, о науках тайных и поездках дальних размышляя, руками теплыми друзей ласково касаясь, словно некой защитной пленкой прозрачной, но прочной непорочной, не прогибаемой, не прорываемой, друг друга покрывая, не пропускающей вспыхивания пламени из недр земных, с небес, из каждой точки пространства чреватого, прорывающегося, зубами острыми ядовитыми в кожу, в мясо, в кости впиться алчущего, каждого своим заместителем, своим представителем загубленным, на этом месте поставить, пытающегося им жить, глядеть, рычать, смехом безумным вскидываться, рычать и пожирать окрестности досягаемые замысливающегося, раскачивающегося, мятущегося, рвущегося, воющего от невозможности вырваться за пределы круга, очерченного нашим взаимным соучастием, тихой привязанности и сострадания, глаза в глаза друг другу взглядывания, смеха сочувственного, слез очистительных, детишек веселых навстречу солнцу несения на берег реки струящейся как драгоценности неземные, чтобы песочком мелким, сыпучим, щекочущим играясь, посыпать их тельца безвинные и песни громкие и тихие распевая, распевая, петь на берег взглядывая дальний противоположный, где небо почернело вдруг от грозы собирающейся, вот полыхнуло страшным стволом разветвленным, вот и сзади дико грохнуло и пламень где-то вдали за спиной стеною огромною сошел – Господи, Господи, как им там, уцелели ли – вот и справа и слева, и спереди вспыхнуло все огнем неземным, испепеляющим – Господи, Господи, как им там!

Добавление третье читать как: между годами 1949 и 1950 считать наличествующим год 1949-бис, год утешения, с небес спускающегося, все обнимающего, обвивающего, крыльями тихими укрывающего, зрением чистым, неоскверненным, непререкаемым и всепрощающим нас награждающего, года отошедшие, темной стеной непроницаемой на крови и страданиях замешанной, доселе немыслимыми и подвластными мыслимые, в некий кристалл сложностроенный и магический образуя, в наши руки дрожащие, обрубленными, выжженными, иссохшими и выкорчеванными казавшиеся, вручить на суд и рассмотрение участливое, голос небесный, суд и прощение в себе несущий, в наши немые рты вселяя, землю утоптанную, изрытую, голую, провалами испещренную, колючками и сорняками острыми покрытую, им покрывая: спите, спите, братики, на зов наш тишайший встаньте, поднимитесь, отрясите прах вам не данный, идите к нам как небывшие в позоре и ужасе, соучастников и сопротивников своих вспомните и Супостата, Супостата своего вспомните – вот он еще в Энрофе ходит в сапожках мягких, но уже чиккарвы покачивают телесное облачение его, в разные ареалы растягивая, вот он еще ходит, трубочку матово-поблескивающую ссохшимся ртом потягивая, ручкой когтистою потрагивая, а уже в иных сакуалах Брамфатуры он есть несомый семью Чуграми, пытаясь миновать светлых Охранителей пороговой кармы, Урпарпом ревностно и тайно следимый, еще железною пятой своей продавливая нежные беззащитные слои Алагалы и Дилурии, отекает, стекает нога его, уже каплет каплями жгучими пылающими, прожигая двенадцать слоев Шидра и крылатых Агроев их воспламеняя, вот Друккарг последним усилием неистовым серых исполинских крыл своих хочет удержать его, не допустить падения в невозвратимый Шим, но растекается, распадается тело его на множество осколков огненных и с ревом, воем, потрясающим все верхние и нижние этажи затомисмов, с ревом, воем и криком: сволочи, гады, суки, вот я, я, я, я, я, вас в рот, в нос, в уши, в печень, в желчь, в образ ваш, в Бога душу ма-а-а-а-а-а-ть! … – рушится, рушится, увлекая за собой соратников пепельных своих, уже сопровождаемых каждый тремя Гродумарами и Свекшами чиккарв и пралы, сакку и шывс у них по дороге высасывающими, отчего в Энрофе поднимаются ветры, тучи, бури пыльные, к нам их остатные частицы кайдосов доносящие, но мы судить судом их будем праведным, как и самих себя судить будем, жизнь нам неотъемлемо данную крепко держа, поля и равнины взглядом обмеривая и точкой, знаком, крестиком отмечая, где есть почва животворящая, жизневозможная, не сейчас, так на будущее, нам всем обещанное, а коли нет таковой, братия – берите нас в объятья крепкие и летим, летим, летим в вам одним ведомые места заселения и проживания нового, обновленного, ждущего нас терпеливо, могущего ждать и до года 1952-бис, и до года 1956-бис, 1984-бис, 1990-бис, и прочих-бис, и иных-бис, и иных, и иных, и иных.