Невеста проклятого

ГЛАВА 1. Видение

– Ксс-ксс, где ты, рыжая? Вылазь немедля! – шикнула Росья и на всякий случай вцепилась в замшелое дерево – мосток хлипкий, уже и мхом оброс, а ну как рухнет, ноги переломать можно.

По мосту этому уж почитай как век не хаживали – деревенские в лес далеко не забираются, побаиваются. А живность так и повадилась, вот и кошка бегает, будто её тут прикармливает кто.

– И чего ты тут ищешь? Разве мест нет поудобнее? Ну, негодная, поймаю, усы то повыдергиваю. Что же ты тут забыла, рыжехвостая? Забралась-то как глубоко.

Солнце уж скрылось. Быстро нынче деньки заканчиваются, на подходе Листопад – месяц девичьих венчаний. Через луну зима будет на пятки наступать, гнать люд по избам, к печам, руки греть, а она всё босой бегает, да всё в одном льняном платье – ей и не холодно. Мороз нипочём, иной раз голышом с истопки выскочит, да в реку бросится, только и слышен с берега визг Станиславы. Вспомнив о старшей сестрице, Росья поторопилась. Нужно вернуться в избу до темна да на трапезу успеть, а то ж влетит от отца.

Рухнув на колени, она потянулась рукой в холодную глубь. Внезапно дощечка под ней хрустнула, девица прямиком-то и ухнула вниз, в сухой папоротник, только охнуть успела. Стукнулась об острые камни, счесав колени, но боли не почувствовала, только страх объял, что платье испортила. Сестрицыно платье-то, за косы оттаскает, если испортить. Не видать ей тогда нарядов больше, донашивать старое до дыр придётся. Росья торопливо ощупала подол и замерла – ткань влажная то ли от сырости, то ли от стёсанных коленей – в темноте не разобрать. Если кровь, то не выстирать. Поджав досадливо губы, полезла дальше – чего уж теперь терять. Сырость и темнота окутали, но как глаза привыкли к мраку, заприметила кошку. Мутно блеснули зелёные глаза в тусклом жёлтом свете, что сочился через щели. Протянув руки, Росья таки нащупала меховой комок, потянула за мохнатые лапы, но тут из дебрей дремучих раздался треск, будто подкрался кто. Сердце дёрнулось да забилось галопом, она резко руки одёрнула, прижала к груди. Перепугавшись до онемения, задышала часто и глубоко, вдыхая еловую смолу и сырость земли. Завертела головой, но кругом никого, только густой полог леса. Не успела Росья опомниться, как поплыл из-за деревьев мутный туман, да не белый, как надо, а синий. Он тут же оплёл пояс. Так и заледенело всё в груди, и беспамятной сделалась от страха. Туман, словно чьи-то широкие ладони, скользнул по оголённым лодыжкам, будто ощупывал, и вдруг беспутно нырнул под подол. Росья попыталась отпихнуться, одёрнуть платье, но словно к земле приросла. Оплетая поясницу, туман хлынул морозцем вверх по спине, сжал шею – не вздохнуть, а в горло будто ледяных осколков насыпали.

Из ямы послышалось злое шипение и клёкот Рыжей. Хвоя над головой зашуршала, ветви вниз склонились, будто норовили схватить. Вздрогнула Росья, сбрасывая невидимые оковы, подскочила на ноги и стрелой вылетела из замшелого оврага.

Неглядючи пустилась через заросли, и заметив в густых сумерках тропку, по ней и поспешила бегом к деревне. Следом колыхнулся в листве ветерок, ринулся с веток и окатил моросью. Росья ещё пуще-то и припустилась, выбежала на вспаханное поле и прямиком к огонькам.

За окоёмом отгорал закат. Солнце пыхнуло, озарив алым светом деревья да холм, по которому девица бежала, но тучи скрыли его быстро, ещё больше страха напуская.

"Говорил же дед Лытко в лес далеко не уходить!"

Странные случаи происходят в последнее лето. Толкуют люди, что Лесной Хозяин разъярился сильно, разгневался, поговаривают, обидел его кто-то, да так, что не одному волхву ещё не удалось его задобрить ни словом, ни жертвой, ни щедрым даром. Морок напускает, тропки путает, а иной раз девиц крадёт. Вон из деревеньки уже одна побывала в его заточении. Нашли бедную, а она только глазами хлопает. До сей поры не вспомнила ни родичей, ни подруг любимых, ходит в беспамятстве и поныне. Никто так и не узнал, что с ней было. А как замуж отдали, оказалась и порченная девка, и кто теперь знает правду. Гуляла ли, или же леший что сотворил?

Густо покрыла темнота землю. Запыхавшись и едва не валясь с ног от непрерывного бега, Росья перешла на шаг, прижав руки к груди, унимая сбившееся дыхание, но спокойней не стало.

"Кто же это был там, в лесу? И Рыжая осталась ночевать", – горестно подумала девица, но обернуться побоялась.

Запустила руку в связку оберегов, сжала, какие попались. Железо в ладони быстро потеплело. Всё одно глубоко вкралось предчувствие недоброго. Оторвав глаза от окоёма, Росья повернула в сторону деревни. Елица погрузилась во мрак. Избы просели в землю, что видны были только кровли и тлевшие в окнах лучины.

Решив сократить путь, снова свернула и пошла через высокие заросли лопуха. Пусть и цеплялось за колючий бурьян платье, и рвали косу сухие ветви, а быстрее хотелось оказаться рядом с отцом и матушкой. Приблизилась к отшибу, откуда доносились уже голоса деревенских да блеяние коз, и страх схлынул. Теперь Росья ощутила, как колени от ушиба жгло. Глянула вниз – на подоле разводы бурые.

"Вот достанется от Станиславы, и матушка полезет в спор, выругает на чём свет стоит".

Выбралась на тропу – тут до родного терема и рукой подать, пошла шагом. Земля под ногами мягкая, ещё тёплая. Залаял грозно цепной пёс из двора деда Лытко. Кошка бы ощетинилась, испуганно бы смотрели жёлтые, как подсолнухи, глаза в сторону подворья. Но Рыжая осталась в лесу…

Повернула за плетень, и показалась высокая кровля. Хоромы широки, просторны, у других скромнее будут. Проскользнув к задворкам, чтобы быть никем незамеченной, Росья тихонько вошла в калитку и, миновав старый яблоневый сад, добралась до порога. Щёлкнула задвижкой и за дверцу нырнула. Поднявшись в полной тиши по лестнице, оказалась пред дубовой дверью. Взявшись за ручку и осторожно толкнув скрипучую дверь, нырнула за неё и почти впотьмах прокралась по переходу. Из глубины терема загудели, как из трубы, голоса – видно, уже за стол родичи сели. Всё-таки опоздала, теперь лучше и не попадаться на глаза. На этот раз не повернула в кухонную клеть, чтобы пустить кошку по полу, а та не поднимет хвост трубой да к миске молоко лакать не пустится, и не слышно будут громкое, раскатистое мурлыканье.

Горестно вздохнув, Росья поднялась в девичью светлицу, юркнула в просторную хоромину, понадеявшись, что сестрица в трапезной со всеми. Переодеться бы успеть, платье спрятать, а с зари попробовать отстирать.

В светлице, слава матушке Макоши, не было никого, тлела в светце лучина, освещая прибранные постели. И уж, было, выдохнула спокойно, как скрипнула за спиной дверь. Росья с испугу вздрогнула, обернулась. На пороге, уперев руки в бока, возвышалась Станислава, раскрасневшаяся, в глазах искры.

– Где тебя злыдни носили, Росья? Матушка все глаза проглядела, тьма какая на улице.

– Так светло ещё.

– Тебе что день, что ночь, – фыркнула Станислава. – Бродишь, что отшельница бездомная. Не страшно тебе в лесах околачиваться? Батюшка же запретил. Вот попадёшься лешему, будет тебе тогда!

– Не страшно, – буркнула меньшая, припомнив странный туман. – Это вы за засовы крепкие прячетесь, а в лесу куда спокойнее, нежели слушать днями напролёт бабью болтовню да сплетни.

Соболиные брови сестрицы сначала выгнулись, а потом грозно сошлись на переносице, в глазах серых гнев сверкнул, обжёг.

– Вот как значит! А как сама уши греть – так не прочь!

Росья, знамо дело, вспыхнула: "Когда же это я уши грела? Что за клевета беспутная?"

Но только она хотела возразить, как Станислава замерла, а потом шагнула вглубь светлицы, обходя Росью стороной. Та, не будь вольна над собой, сжалась.

– Росья, что с платьем сделала?! – охала старшая, вертясь вокруг, осматривая.

Младшая глаза закатила, взывая к заступнице Макоши. Всё за платье сестра волновалась, а что под ним колени разбитые нетерпимо саднили – это её не трогало. Вот уж горе-девка, только тряпьё на уме. Но Росья от чего-то почувствовала себя виноватой, голову пригнула.