Страница 6 из 11
Надо сказать, что воображение входит во все психические и ментальные функции здорового человека. Оно позволяет нам чувствовать огорчение или радость за друга. У воображения такие возможности, что благодаря ему мы желаем, надеемся, боимся, верим, строим планы. Но воображение может быть как продуктивным, так и непродуктивным: оно может подвести нас ближе к правде о нас самих (как это часто бывает в сновидениях), а может и увести от нее. Оно может обогатить, а может и обеднить наши реальные переживания. В этом и есть отличие здорового воображения от невротического.
Оценивая грандиозные планы, которыми грешат столь многие невротики, или фантастическую природу их самовозвеличивания и требований, легко поддаться искушению и поверить, что они более других одарены королевским даром воображения и что по этой самой причине оно легче сбивает их с пути. Мой опыт не подтверждает эту гипотезу. Невротики так же разносторонне одарены, как и здоровые люди. Но я не нахожу доказательств тому, что невротик per se от природы одарен большим воображением, чем другие.
Это предположение – неверное заключение, но основанное на верных наблюдениях. Воображение действительно играет ведущую роль при неврозе. Однако за это ответственны не конституциональные, а функциональные факторы. Воображение невротика работает, как и воображение здорового человека, но выполняет дополнительные функции, которые не должно выполнять в норме. Оно ставится на службу невротическим потребностям. Это убедительно демонстрирует случай погони за славой, которую человек начинает под воздействием могущественных потребностей. В психиатрической литературе порожденные воображением искажения реальности известны как «мышление, управляемое желаниями» (wishful thinking). Это в настоящее время официальный термин, хотя и несколько некорректный. На мой взгляд, он недостаточен: правильнее было бы говорить не только о мышлении, но и о «желающем» видении мира, «желающих» убеждениях и в особенности о «желающих» чувствах. Более того, правильнее говорить о мышлении (или чувствах), детерминированном не желаниями, а потребностями. Именно существование этих потребностей вынуждает воображение заиметь те цепкость и силу, которыми оно обладает при неврозе и которые делают его столь плодовитым – и неконструктивным.
Роль, которую играет воображение в погоне за славой, безошибочно и непосредственно прописана в мечтах. В подростковом возрасте они иногда имеют неприкрыто грандиозный характер. Так, например, робкий и замкнутый школьник мечтает стать величайшим спортсменом, или гением, или Казановой. Люди постарше примеряют образ мадам Бовари, постоянно мечтая о романтических переживаниях, мистическом совершенстве, непостижимой святости. Иногда эти мечты принимают форму разговоров, в которых воображаемые собеседники поражены или пристыжены. В других мечтах, более сложной структуры, человек видит себя благородным страдальцем, жертвой жестокости и унижения. Часто мечты не сочиняются с нуля, а являются скорее фантастическим сопровождением повседневной рутины. Например, ухаживая за детьми, играя на пианино или укладывая волосы, женщина может одновременно видеть себя самой нежной матерью на свете, гениальной пианисткой или умопомрачительной красавицей, рожденной блистать на киноэкране. В некоторых случаях такие мечты настолько всепоглощающи, что человек может, как Уолтер Митти, постоянно жить в двух мирах. Некоторые люди, столь же увлеченные погоней за славой, но мечтающие урывками и боязливо, могут со всей субъективной честностью утверждать, что они не фантазируют. Излишне говорить, что они заблуждаются. Даже картины возможных неприятностей, которые могут свалиться на них, рисует их же воображение.
Но мечтать все же не самая вредная работа воображения. Ведь мечтающий человек вполне сознает, что он мечтает, то есть воображает то, чего никогда не происходило или не произойдет, как он переживает это в фантазии. Во всяком случае, он не заблуждается в том, насколько его мечта имеет нереалистичный характер. Более вредная работа воображения состоит в тонких, но всепроникающих искажениях действительности, которые человек осуществляет, не осознавая этого. Идеальный образ Я не рождается навечно, как итог единственного акта творения: однажды созданный, он нуждается в постоянной подпитке. Для воплощения образа в действительность человек должен непрестанно трудиться, фальсифицируя эту действительность. Он должен превратить свои амбиции в добродетели или хотя бы в оправданные ожидания. Он должен превратить свои устремления быть честным или участливым в признанный всеми факт – да, он честен и участлив. Удачные идеи, ставшие основой для статьи, делают его великим ученым. Возможные достижения превращаются в действительные. Знание «истинных» норм морали делает его нравственным человеком, часто даже образцом нравственности.
И конечно же, его воображению приходится работать «сверхурочно», чтобы избавиться от всех нелестных доказательств обратного[10].
Воображение меняет и убеждения невротика. Он придумал себе, что другие – замечательные или гадкие, – и полюбуйтесь! Вот они на фестивале отличных ребят или ужасных чудовищ. Воображение играет его чувствами. Он хочет чувствовать себя неуязвимым суперменом – не вопрос! Его воображение достаточно мощное, чтобы заглушить боль и страдание. Ему требуется острота и глубина чувств – море доверия, жалости, любви и страдания – и воображение раздувает испытываемые им жалость, доверие и т. п.
Мы оказываемся перед нелегким вопросом, анализируя восприятие искажений внутренней и внешней реальности, которые может произвести воображение, поставленное на службу погоне за славой. Где воображение невротика заканчивает свой полет? В конце концов, он же не теряет полностью ощущение реальности, есть же грань, отделяющая его от психотика? Если и воздвигнута какая-то граница проделкам воображения, она, конечно же, почти не ощутима. Нам только очевидно, что психотик ревниво рассматривает процессы, происходящие в его сознании, как что-то исключительное, как единственную реальность, с которой следует считаться, тогда как невротик (причины могут быть любые) сохраняет явный интерес к внешнему миру и своему месту в нем и, следовательно, продолжает в нем неплохо ориентироваться[11]. Его воображение не знает преград, тем не менее он твердо стоит на земле, и в его функциональных процессах очевидных нарушений не наблюдается. Можно утверждать, что это самая яркая черта погони за славой – она сияет в мире фантастики, в царстве неограниченных возможностей.
Неотъемлемой частью влечения к славе является тяга к знаниям, мудрость, добродетель или сила, причем большие, чем те, которыми может обладать человек, потому что цель здесь – абсолютное, неограниченное, бесконечное. Невротик одержим славой, и ничто меньшее, чем абсолютное бесстрашие, гениальность или святость, его не привлекает. Следовательно, он видит себя как полную противоположность истинно религиозному человеку. Для верующего – один Бог всемогущ; версия невротика – нет ничего невозможного для Меня. Его сила воли должна являть чудеса, его разум должен быть непогрешимым, его предвидение – безошибочным, знание – всеобъемлющим. И здесь самое время появиться теме сделки с дьяволом – она будет проходить по всей книге. Невротик – это Фауст, которого не устраивает то, что он знает много; он должен знать все.
Старт на взлет в безграничное определяется силой потребностей, стоящих за влечением к славе. Потребности в абсолютном и неограниченном так сильны, что они берут верх над сдерживающими факторами, которые обычно не дают нашему воображению оторваться от действительности. Для успешного функционирования человеку нужно в равной степени представлять себе возможности, бесконечно удаленную перспективу и осознавать наличие ограничений, необходимости, конкретного. Если мысли и чувства человека сконцентрированы в основном на бесконечности, на созерцании возможностей, он теряет чувство реального. Он теряет способность жить здесь и сейчас. Он стремится выйти за рамки внутренней необходимости, «того, что можно назвать пределом человеческих возможностей». Он не видит, что на самом деле необходимо для достижения цели. «Самая маленькая возможность требует времени на то, чтобы стать действительностью». Его мышление может стать слишком абстрактным. Его знания могут стать «родом бесчеловечного знания, ради которого его человеческое Я расточается точно так же, как расточались человеческие жизни при строительстве пирамид». Его чувства к другим могут выхолоститься до «абстрактного сочувствия человечеству». Но если, с другой стороны, человек не заглядывает за узкий горизонт конкретного, необходимого, конечного, он становится «узко мыслящим и подлого духа лицом». Получается, перед нами не вопрос выбора – «или – или», а вопрос объединения «и – и». Признание ограничений, законов и необходимости препятствует тому, чтобы унестись в бесконечное, и тому, чтобы лишь «барахтаться в возможном»[12].
10
Это очень напоминает работу Министерства правды в романе Джорджа Оруэлла «1984».
11
У этого различия неоднозначные причины. Имеет смысл исследовать, не является ли решающим различием между ними более радикальный отказ психотика от подлинного Я и более радикальный сдвиг к идеальному Я.
12
В данной философской дискуссии я лишь приблизительно следую мыслям работы С. Кьеркегора «Болезнь к смерти», написанной им в 1844 году. Все цитаты в данном абзаце взяты из нее.