Пуховик

С того дня Мишаню словно подменили. Он стал задерживаться после работы, ссылаясь на чрезмерную загруженность. Дочерью почти не занимался, развенчав общепризнанное мнение подружек, что отцы дочек любят больше. Несколько раз не ночевал дома, уведомив заранее, что будет у мамы, Людмиле и в голову не приходило его проверять.

Олеся, в отличие от Андрея, была «голосистая», часто и пару часов не давала поспать, привлекая к себе внимание криком. Как-то Мишаня, разбуженный очередным криком вскочил, раздосадованный ударил пальцами по лицу дочь, словно закрывая маленький ротик. Затем дважды наотмашь шлепнул младенца по тельцу, приговаривая:

– Ты будешь спать или нет! Маленькая дрянь! Будешь! Будешь! …

Людмила, оттащив мужа от кроватки, влепила ему смачную затрещину, чтоб привести в чувство. Мишаня отскочил в сторону, потирая щеку, выдал тираду, смотря, как супруга нянчит зашедшуюся в крике дочь:

– Ах, вот ты как! Да! Вот, значит, как! Не зря, значит, моя мама говорит, что я зря твоих выблядков кормлю!

– Пшшел вон! Дурак! – Вне себя крикнула Людмила.

– И уйду, – словно ожидая этих слов, кинулся одеваться, – еще как уйду! …

По прошествии недели, пришла Светлана Андреевна с предложением дать развод сыну. Получив согласие, удалилась, прихватив вещи Мишани.

После развода Людмила подала на алименты только на Олесю, упрежденная свекровью о неминуемом скандале, если она попытается повесить им на шею еще и сына. Мишаня, словно зомбированный, при встречах молча опускал глаза в пол, укрываясь мамой, которая следовала за ним неотступно. Позже выяснилась причина – мама «выдала его» за экстравагантную, обеспеченную дочь своей подруги. Людмила случайно увидела их у магазина. Расфуфыренная особа в шляпе, заметно старше Мишани, указывала тому, как уложить покупки в багажник. Затем, передав ему с рук пекинеса, сама уселась за руль «Ровера», и молодожены укатили. Людмила с Олесей в коляске, оперевшись о стену магазина, стараясь быть незамеченной, проводила взглядом машину. Придержала Андрея, узнавшего Мишаню, впервые сказав сыну:

– Не папка он тебе.

4.

До года Олеся часто болела. Детских пособий и смешных алиментов от Мишани катастрофически не хватало. Если б не помощь родителей, Людмила не представляла, как бы она выкручивалась.

Мама, видя бедственное положение дочери, настаивала, чтобы та перебралась в деревню домой. Уговоры Людмила отвергла, работы для нее в деревне не было. Мыть полы, подрабатывая, она могла и здесь, не подвергаясь насмешкам. В городе, где соседи по лестничной клетке порой не знали друг друга, она была никому не нужна. Другое дело в деревне. Вернуться потрепанной кошкой с двумя детьми на родительскую пенсию… Встречать осуждающие взгляды селян, или саркастические улыбки отвергнутых ухажеров… А что потом? Кому она нужна, кроме родителей? У брата своя семья, да и отношения с невесткой – женой брата у них не заладились. Нет.

Родителей Людмилы не стало, когда Олесе шел третий год. Они попали в аварию, возвращаясь на машине от дочери в дождливую погоду. Заляпанный грязью джип, обгоняя вереницу машин, подрезал их на ночной трассе. Отец, уходя от столкновения, вильнул, зацепил колесами мокрую обочину, машина, потеряв управление, крутанулась, и ее занесло под встречный грузовик. Очевидцы не разглядели номеров скрывшегося виновника ДТП.

После поминок золовка, оставшись с Людой наедине, заявила, что «это она виновата в их смерти, она извела их постоянными заботами о себе и своем выводке, и родители, во всем себе отказывая, все деньги и продукты перли ей». Людмила проглотила обиду, возразить особо Лидии было нечего.

Наступили тяжелые времена.

Завод барахтался, доживая свои последние дни. Под постоянные сокращения как мать-одиночка, воспитывающая двоих детей, она не попадала. Задерживаемая на месяц, а то и более заработная плата в виду частых простоев уменьшалась, а цены в магазинах росли. Алименты на Олесю стали приходить символические. Мишаню сократили одним из первых, он перебивался случайными заработками, верно существуя на содержании новой жены. Людмила снесла в ломбард все свои более-менее ценные вещи без надежды выкупить их обратно. Квартиру пришлось освободить, сняла дешевую комнату, тогда еще не сильно загаженной общаги. Через год завод окончательно встал, и женщина пополнила ряды безработных.

Месяца три Людмила ходила на биржу, вакансий не было. Перебивалась, подрабатывая дворником, мыла полы в подъездах. Как-то рано утром, отгребая снег от подъезда, она нечаянно кинула снег на проезжавшую мимо иномарку. Машина остановилась, и из машины грубо окликнули:

– Что ослепла? Не видишь куда кидаешь?

Людмила обернулась на голос. В «Мазде» за приспущенным стеклом сидела ее сокурсница по институту, подруга, жившая с ней в студенческой общаге. Бесшабашная, чернявая Мила была похожа на сценический образ актрисы Самохиной из кинофильма «Воры в законе», и за ней закрепилось прозвище Марго.

– Марго? – Искренне удивилась Людмила, увидев старую подружку.

– Вы кто? – Мила всматривалась в замотанное платком лицо бесформенной фигуры дворничихи, и когда Люда потянула рукой край платка с носа вниз, узнала. – Ты? … Люда?

Марго, завизжав, выскочила из машины, кинулась к стушевавшейся подруге, крепко ее обняв. Бибикнула не весть откуда взявшаяся машина, требуя освободить проезд. Эффектная Мила в коротенькой расстегнутой шубке с копной черных волос, отстранившись от подруги, развернулась на звук. Добавив грубости в голосе, выдала:

– Че сигналишь? – Заметив опускающееся стекло, добавила, пресекая перепалку. – Варежку закрой, а то щас народ разбудишь, бутылка или еще чего на крышу прилетит. Видишь, девушки общаются? Вот и давай…, двигай задом.

В довершение показала водителю срамной жест холеным средним пальчиком с безукоризненным маникюром. Повернулась к Люде, давая водителю понять, что разговор окончен. Торопыга благоразумно прикрыл окно и, покачав головой, двинулся задом.

– Марго, ну ты в своем репертуаре …

– Да пошли они… – Мила беззаботно махнула рукой, отправляя всех в преисподнюю. – Ты куда пропала? Ни слуху, ни духу, сто лет тебя уже не видела. Пошли ко мне в машину, а то я уже замерзла.

Освободив проезд, они долго болтали в машине, пока Люда не вспомнила о времени, пора было вести детей в детский сад. На прощание Марго вытащила из сумочки две свеженькие, не так давно пущенные в оборот, сложенные пополам пятитысячные купюры, протянув, добавила заартачившейся подруге:

– Бери, не выеживайся. Ты здесь за месяц и половины, поди, не заработаешь. Это шальные деньги, за ночь срубила, своим что-нибудь купи, скажешь – от тети Марго. Я к тебе обязательно заеду, покажешь… – Чмокнувшись на прощание с подругой, добавила. – Людка ты не представляешь, как я рада, что тебя встретила.

Марго работала в эскорте у Алика. Алик, в прошлом криминальный авторитет, гроза 90-х, легализовался в бизнесе. Имел строительный магазин, несколько ресторанов, две заправки, отель и эскорт для определенных услуг. Может, и еще чего, Мила не распространялась, а про эту часть айсберга знали все.

Мила заявилась под вечер на следующий день, громогласно известив о своем визите жителей общаги. Может, не всей, но проживающих на 3-м этаже, это уж точно. Убирая со стола посуду после ужина, Люда услышала через звукопроницаемую дверь комнаты дробный стук каблуков, затем непонятный шум и неповторимый голос Марго.

– Че пасть раззявил? Захлопни, говорю…, не то муха залетит.

– …

– Чаво-о? Двигай…, а то наподдам коленом для ускорения, в форточку стрижем вылетишь…

Люда открыла дверь, на пороге стояла фотомодель, шагнувшая с обложки глянцевого журнала. Через три комнаты в щели приоткрытой двери виднелась изумленная физиономия приставучего, но безобидного местного забулдыги Феди, неосторожно зацепившего Марго. Стали открываться другие двери, народ с интересом выглядывал из комнат, вдыхая аромат Франции, оставленный после себя шумной визитершей.