Страница 1 из 3
14 июня
Утром на берегу нашли утопленника. Впрочем, почему утопленник, он же очнулся, я думаю, выживет. Но все равно, вспоминать жутковато, как он лежал там, весь мокрый и… Честно говоря, я еще ночью страху натерпелась, вот это была буря! Ветер хлестал по стеклам так, что только звон стоял, я думала, все, выбьет, полночи просидела в углу кровати, подушку обняла и молилась Святой Деве. Потом вроде стихло, и я сама не заметила, как уснула. А потом Марго принесла мне умываться и, пока шнуровала платье, только что не приплясывала от нетерпения, так что я уж разрешила ей говорить. Она и рассказала, что ночью у Сорочьего мыса разбило о скалы корабль. Большой или нет – никто не знает, спасся ли кто-то из команды – тоже непонятно, но говорят, что на берег вынесло обломки дерева и вроде бы даже какие-то сундуки. И девушки сразу после утреннего правила хотят тайком бежать посмотреть, а вдруг – золото или каменья, но боятся, вдруг – покойники. Я еще пошутила, мол, чего больше боятся, покойников? Или что мать-настоятельница узнает и поставит поклоны бить? Марго тут же надулась, дурочка, конечно-де, вам-то ничего не будет, а с нами кто бы церемонился… Напозволялась она у меня, не будь она мне молочной сестрой, иной раз отходила бы по щекам, за длинный-то язык. Но тут мне, честно говоря, самой интересно было сбегать на берег. Еле отстояла службу, мать настоятельница на меня все смотрела и головой качала недовольно.
Вышли мы через заднюю калитку в саду, вокруг монастыря здесь сад большой, в основном апельсинные и лимонные деревья, но есть и пара пальм. Ряды посадок тянутся почти до самой воды, и калитка далеко от центрального входа и служб, так что сразу не хватятся. Если что, потом всегда можно сказать, что в саду предавалась размышлениям. О вечности. На берегу, кстати, было довольно скучно, не знаю, чего уж они ждали, но тут ничего приятного: грязь, пена, дохлые морские звезды, водорослями воняет… Ну, действительно, пару кусков дерева мы нашли, но сундуков никаких не было, тем более, с богатствами.
И тут мы увидели его.
Вернее, первая увидела Марго и заорала дурным голосом: «Покойник, покойник, ой, божечки, покойник!..» Эти дурехи завизжали и бросились врассыпную, а я только и успела заметить что-то белое в полосе прибоя у самого утеса. Приказала им молчать, пока нас не услышали, а сама пошла поближе. Это был юноша, совсем мальчик, ровесник Анны Д.Х. или около того. Белый, как полотенце, хотя волосы черные… Наверное, потому что был без сознания. Не знаю, я как-то сразу поняла, что он не мертвый, Марго потом все спрашивала, как же я не испугалась, а я просто не думала, что делаю, делала, да и все. Подошла к нему, за плечи вытянула из воды на песок; он не очнулся. Попыталась развязать ему воротник рубашки, но бесполезно: мокрый шнурок затянуло так, что я чуть пальцы не обломала. Достала из волос заколку, ту, с острием, перерезала завязки, полотно разорвала, ухо к груди приложила – да ведь бьется же сердце, слабо, но бьется!.. Кричу девчонкам: «Не орите, дуры, он живой, зовите людей скорее!..» А звать никого не надо было. Оборачиваюсь – а матушка Апраксия вот она, тут как тут, и взгляд у нее… Ух, какой. Она меня даже ругать не стала, показала только рукой так, мол, ступайте, позже поговорим. А утопленник мой тут глаза и открыл. Смотрит на меня, как щенок на мамку, лепечет что-то, но я уже себе не хозяйка – тут уже и девушки, и охрана, меня под белы руки и в келью. Что мне потом мать-настоятельница говорила и как распекала, и что подобает молодой госпоже, я и писать не хочу, ну ее совсем. Пропал бы он пропадом, монастырь этот и все его порядки. Я, может быть, с пяти лет ни в чем отказа не знала и сама решала, куда мне идти и что делать, а теперь вот, изволь, терпи морали. Право, папенька, удружили.
18 июня
Ну наконец-то, наконец-то избыто мое наказание и я вновь могу вернуться к этим запискам. Кому сказать – не поверят, на три дня меня заперли в пустой келье, отобрав все, что могло бы хоть как-то помочь скоротать время. Не оставили ни зеркала, ни рукоделья, ни даже клочка бумаги и карандаша – только четки, библию да Трактат о благочестии для нравственного просвещения добродетельных девиц. Как уж я только ни хитрила перед матушкой Апраксией, как ни вымаливала принести мне хоть огрызок уголька, чтоб я могла делать на полях заметки!.. (Дабы потом перечитать строки трактата, которые более других тронули мое сердце, конечно.) Все тщетно, с таким же успехом можно было умолять камень.
Ох и тоска же там была!.. И словом не с кем перемолвиться, ни одного живого человека все три дня! Ну поесть мне, конечно, приносили, но уж, конечно, не Марго! А с сестрами разговаривать бесполезно, тем более, когда у них приказание от матушки – молчать. Губки поджали, поставили миску на стол и вышли. Тоже, праведницы. Тихони. Одно утешение: в тишине я могла сколько угодно думать о Ф… И еще немного играть в опальную принцессу, которую недруги сослали в монастырь, на хлеб и воду, и хотят заморить в неволе. Хихи, ну да, в общем, я ведь в некотором роде и есть – опальная принцесса. Как папенька разгневался, когда узнал о нас с Ф.!..
А что такого, я не понимаю. Он высокого рода… Да уж ничуть не ниже моего собственного, по известным причинам. Он богат. Он холост, вернее, вдов. Дети?.. Малютка Иоланта – ангел, я уже теперь люблю ее как родную. Ну и что, и что с того, что он старше меня на 15 лет? Мужчина должен быть мужчиной. Как бы я хотела пропустить сквозь пальцы эти русые пряди, припорошенные на висках серебром… Как бы я хотела невесомо коснуться губами его лба, такого высокого, обвести дыханием каждую морщинку… Его не портят ни они, ни даже шрам на шее – ведь это его жизнь, его годы, это он сам. А когда он берет мои ладони в свои и говорит: «Ивон, драгоценная…», я готова отдать за него свою жизнь.
А то, что Старый Николаус, его отец, приходится двоюродным дядей моему царственному папеньке, так это и подавно не причина! Марженка Данская – вышла замуж за своего кузена. Ничего, счастливы. Бабка Елизавета, по маминой линии, если мне не изменяет память, тоже была в каком-то дальнем родстве с дедом. Да испокон веков при дворе все женились на двоюродных и ничего, никто не умер. Вообще не понимаю, от чего тут приходить в бешенство…
Предлагала же я ему бежать и тайно венчаться, предлагала же!..
Но нет, ведь Ф. хотел все по-хорошему. Ты, говорит, малышка, романов читаешь слишком много, нельзя так, не по-людски… А так – по-людски?! Он официально просил моей руки и вот, пожалуйста: его на год – наместником в Пятую провинцию, а меня – в монастырь. Поучиться манерам и благонравию (ненавижу это слово!), подобающим молодой госпоже. И только потом, если мы не передумаем, объявят о нашей помолвке.
А год – это так долго!..
Но я выдержу это испытание, не будь я Ивон-Аделаида Майнцская, Принцесса крови!.. Я дождусь тебя, любимый… Хорошо еще, что есть почтовые голуби. Иначе совсем (зачеркнуто).
24 июня
Забавно, в прошлый раз пришлось прерваться как раз на строчке о почтовых голубях, и с них же начинаю сегодня: получила весточку от Ф. Как жаль, что я не могу хранить его писем! Если матушка Апраксия проведает, что я состою в переписке с кем-либо, кроме Их Величеств – маменьки и папеньки, несдобровать мне, опять запрут с Библией и велят молиться день и ночь. И не поспоришь: ведь папенька разрешил им воспитывать меня, как сочтут нужным, по всей строгости! Так что все письма от Ф. я скорее сжигаю в очаге, только прочитаю сперва от начала до конца, раз и другой, и третий, пока не затвержу наизусть… Как бы я хотела хранить их у сердца, эти милые строки! Впрочем, в сердце у меня сохранится все до последней буквы.