Страница 2 из 39
— Ну? — удивился свояк.
— Да, брат. У нас тут непросто...
Я постоял у двери, послушал. На лестничной площадке молодежь занималась отдыхом. "Опять, сволочи, лампочку вкрутили", — пожаловался один. — "А ты ее кокни!" — посоветовал другой. Звон стекла и хихикание.
Мы подождали, пока кто-то не подъехал на наш этаж и одним броском заскочили в лифт. Вслед полетели свист и окурки.
— "Мальборо", — заметил я, доставая у свояка из-за шиворота горящую сигарету. — Любишь "Мальборо"?
— Ну, — одобрил свояк, пытаясь погасить воротник.
Окурок я отдал пьяному слесарю у выхода. Он всегда сидит вечерами под батареей, и если не дать закурить — сильно обижается. Считается, что это слесарь нашего ЖЭУ. Почему он тогда не починит свою батарею, из нее вечно капает? Не понимаю.
Свояк сразу молча повернул в сторону вокзала.
— Стоп-стоп, через собачью площадку нельзя: загрызут. Надо в обход, через школу. Там, брат, никого. Только дог бегает, общительный такой… И два ризеншнауцера. Знаешь, с коротенькими хвостиками? Как слоны...
Через слонов мы прошли без потерь. Свояка, впрочем, немножко потоптали, а дог откусил ему хлястик.
— Пусть подавится своим хлястиком! — весело сказал я. — В мужике не хлястик важен. Правда, Саш?
— Ну, — согласился свояк, отирая с лица и шубы собачью слюну.
Мы перелезли через забор и продолжили экспедицию.
— Тут опять два пути. Через овощехранилище недостроенное или через "моржей". У нас, брат, "моржи" есть! — похвастался я.
— Ну? — удивился свояк.
— Да. Моржовое движение. Там источник бьет горячий, из трубы. В доме воды нет, они купаться и ходят. Или, скажем, посуду помыть, постирать. Вообще, погреться. В морозы, знаешь ли, топят редко... Вот они и приспособились. Закалились жутко! Говорят: никто не болеет, кто жив остался...
Двинуться решили через овощехранилище. В народе это место издавна считалось нехорошим: огоньки, дымки, песни... Одни утверждали, что здесь водится нечистая сила. Другие прямо говорили: привидения...
Мы миновали опасную зону бегом. Привидений не встретилось, а нечистая сила была. И не просто нечистая, а прямо-таки удивительно грязная. Свояк все понять не мог: откуда столько грязи на одном человеке? А ты вот поночуй пару годиков в недостроенном овощехранилище, поглядим на тебя!..
Ущерба практически не было — только со свояка сорвали шапку.
— Эт-те, брат, не Тогучинский район, — сказал я, когда мы отдышались.
— Ну, — согласился свояк, утирая рукавом слезу.
Хлебный магазин уже виднелся сквозь туманную дымку. Железный свояк мерно шагал рядом. Его обледенелая лысина отсвечивала сталью. Мы вступили на привокзальную площадь. До цели оставалось метров сто...
И тут раздался взрыв! Еще один! Потом тоненько запищало и шарахнуло два раза подряд! Ба-бах! Дом-дом-дом! Фиу-у-у!..
— Петарды! — закричал я. — Пригнись, беги зигзагом! Торговцы гуляют!
Мы побежали зигзагом. Каменные уши свояка со свистом рассекали воздух. Сквозь дым я видел мрачную решимость на его измученном лице. Над площадью гремел салют в честь окончания трудового торгового дня...
— Силен, брат, — похлопал я свояка по закопченному плечу, когда мы ворвались в хлебный магазин. — Ты можешь жить в городе!
И тут моему верному свояку изменило его обычное немногословие.
— Н-ну и ну... — трудно выговорил он и опрокинулся в обморок.
Честное крестьянское сердце не выдержало последнего удара. Полузакрытые глаза свояка были устремлены на ценники...
...Ужинал он, впрочем, с аппетитом.
ПРИЕДУ к вам домой и плотно покушаю.
Тел. 96-57-451. Василий Семенович.
СРОЧНО приму ванну. Тел. 03-43-34
КОЛОДРЫГА
(автобиография озябшего человека)
Я, Одноносов Николай Федорович, родился суровой зимой 1957 г. на холодном юге промерзшей Западной Сибири в студеном городе Новосибирске.
Стояли трескучие декабрьские морозы. В роддоме два месяца не топили. Когда иззябший акушер, дуя на стынущие ладони, вытягивал меня из тепла на холод, я отбивался со всех сил — пищал, толкался, пихался ножками, бодался головкой... Я чувствовал: отныне всю жизнь мне придется мерзнуть.
Так и вышло.
Детство мое было тяжелым. Оно состояло из непрерывного чередования ОРЗ, ОРВИ, ангины, бронхита, плеврита и тонзиллита. В промежутках я болел свинкой.
Зимой батареи в квартире были такие холодные, что приходилось заматывать их тряпками. Иначе в радиусе 5 метров всё обращалось в лед.
Весной тряпки снимали, но потом сразу мотали обратно, потому что в апреле как раз начинали топить и жарища стояла невыносимая.
В 1977 г. я вырос, заболел фарингитом и переехал на другую квартиру, в заледенелом, занесенном снегами краю — на Затулинском жилмассиве.
Там было еще холодней. Соседи поставили у себя в комнате "козёл", украденный с родного завода, где он обогревал сборочный цех. Под вой пурги и жуткий рёв "козла" я прожил неделю, но "козел" коротнул и сгорел вместе с комнатой, соседями, квартирой и всем подъездом.
Тут я заболел трахеитом, осложненным бурным гайморитом и переехал на другую квартиру, в далекую суровую Гусинку.
Это было гиблое место. Суров и страшен Гусинковский климат! Редкий человек зимой добредёт до середины Гусинки.
С 1981 г. я жил в мрачном обледенелом доме и спал на кухне, в духовке. Мои соседи завели обычай разводить в коридоре костер и греться вокруг него, напевая печальные чукотские песни. Там я приобрел стойкое посинение всех конечностей и привычку жевать ягель.
В 1986 г. я заболел прогрессирующим артритом и бежал от соседей-оленеводов на юг, в район пединститута.
На этих ледяных метельных просторах живут смелые и стойкие народы! На последние гроши они покупают холодильники и греются в них по ночам.
Когда мой холодильник сломался (1992 г.), я заболел воспалением околоушных желез, трехсторонним воспалением легких и в студеный январский вечер переехал на ул. Фабричную в дом, где со стен падали замерзшие тараканы.
После этого я не снимал шапку даже летом.
Так я переезжал с квартиры на квартиру, пока в 1996 г. не попал в лапы страшного ЖЭУ-4. Кошмарное ЖЭУ-4 славилось среди других ЖЭУ тем, что сумело добиться в квартирах температуры, близкой к абсолютному нулю.
Там я болел отитом, спал в тулупе и валенках, жёг на кухне костры, и в их неровном свете писал жалобы по всем инстанциям, включая ООН.
Кофи Ананд рыдал, читая мои заявления.
Борис Ельцин и Геннадий Зюганов обнялись и заплакали, вспоминая мои скорбные письма.
Совет Безопасности промок от слез.
Однажды в студеную зимнюю пору из ЖЭУ-4 пришла мастер Тапкина. Когда я вылез из шкафа, где в куче тряпок обитал последние два месяца, Тапкина заявила, что мои батареи не греют, ибо расположены слишком низко от пола.
Я хотел сказать, что к полу они просто примерзли, но розовощекая мастер Тапкина ушла обратно в свое жуткое ЖЭУ и погасла, как луч света в холодном царстве.
В ту же ночь я скончался от общего переохлаждения организма.
Меня похоронили на промерзшем, продутом всеми ветрами Заельцовском кладбище. Теперь мне хорошо! Правда, моя душа попала не совсем туда, куда хотелось, но я не в обиде.
Жарища у нас тут — милое дело!
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Уважаемые жильцы!
С 29 сентября по 4 октября в доме будет отключена горячая вода. Убедительно просим заранее сделать себе запасы горячей воды на месяц. ЖЭУ.
СМЕРТЬ ОМОНОВА
(истинный случай)
Омонов умер на операционном столе.