Страница 7 из 16
Элеонора просовывает большой палец между губами лошади, в горячую едкую слюну, животное вздыхает, и она ловко заправляет мундштук. Лошадь переступает задними ногами, но покорно принимает упряжь. Отец поправляет лямку при свете большого фонаря, стоящего на одной из тумб колодца и золотящего шею кобылы. Тяжелые хлопья снега медленно опускаются на черные волоски гривы, задерживаются на кожаных шнурах и шлейках, тают на посиневших губах Элеоноры. Девочка пытается согреть окоченевшие пальцы в по-зимнему густой шерсти животного. Просмоленные деревянные сабо скрипят на снегу, выпавшем за ночь. Легавая резвится, наматывая вокруг людей широкие круги, а когда отец, одетый в шерстяную накидку, садится в тележку, щелкает лошадку кнутом и трогается с места, Элеонора с Альфонсом бегут следом, по колеям, оставленным колесами, обитыми металлическими обручами. Она кричит: «Папа! Папа!» – а он удаляется по каменистой дороге и наконец исчезает из виду. Задохнувшись, Элеонора останавливается, упирает кулачки в бока, поднимает угловатое личико и смотрит, как чернота ночи уступает место глубокой синеве, которая возвращает холмам материальность.
Девочка возвращается тем же путем, смотрит по сторонам, на смутные волнистые очертания косогоров, а по впадинам между долинами стелется недолговечный туман. Горизонт отделяется от заснеженной земли, как будто вдруг порождает свою противоположность, отрекается от грязного оттенка, набухает от ожидания, и небо выгибается, озарившись пурпурным сиянием на фоне стрельчатого свода, где еще блестит несколько звезд. Каждый глоток ледяного воздуха раздражает носовые пазухи и бронхи Элеоноры. Альфонс прыгает через скованные ледком канавы, с лаем гонится за кроликом – тот неожиданно, как черт из табакерки, появился в середине поля, – потом возвращается и подпрыгивает, пытаясь лизнуть сопливое личико хозяйки. По двору растекается бледно-серый дневной свет. Девочка придерживает пса за ошейник. Сквозь туманные стекла она видит, что в доме горят лампы и тень матери движется по обмазанным известью стенам. Элеонора ведет собаку к будке, уговаривает устроиться на «ложе» из соломы и старых рогожных мешков, а потом, то и дело украдкой оглядываясь через плечо, начинает подниматься по лестнице на сеновал. Ее сабо скользят на перекладинах, украшенных ледяными сталактитами.
Под балками висят карликовые нетопыри, закутавшиеся в хрупкие кожистые крылья. Домовые пауки неустанно плетут паутину, на которой оседают пыль от травы и опилок, хитин насекомых и полупрозрачные останки многих поколений арахнидов. В закутке, между двумя кучами сена, окотилась дикая кошка, и Элеонора подкармливает поздний выводок остатками из миски Альфонса и пахтой, «позаимствованной» на кухне по секрету от матери. Девочка осторожно ступает по разъехавшимся подгнившим доскам, под которыми просыпаются, встряхиваются, опорожняются животные. Кошка сначала рычит, готовая в любой момент сбежать, но, когда Элеонора ставит перед ней миску с едой, оставляет малышей, чтобы утолить голод. Девочка слышала, что котята и дети, появившиеся на свет в начале зимы (как она сама), отличаются хилым здоровьем. Она усаживается рядом с кошачьим гнездом, хватает одного за другим, новорожденных с гноящимися веками и круглыми животиками, из которых все еще торчат остатки сухой коричневой пуповины, подносит их на ладони к глазам. Каждый котенок рефлекторно пытается засосать кончик ее пальца; от теплой, вылизанной матерью шерстки пахнет слюной и молоком. Сеновал подобен слою гумуса и дубовых листьев, это закрытый параллельный мир, в котором Элеонора могла и хотела бы жить, но вырывается она сюда ценой самоотречения. Девочка осторожно спускается по шаткой лестнице и вздрагивает, оказавшись лицом к лицу с матерью: та стоит неподвижно, смотрит строго, недоверчиво.
– Что это ты там делала? – спрашивает она, и Элеонора чувствует дурной запах ее пустого беспокойного желудка.
Не дождавшись ответа – дочь стоит упрямо потупившись, – женщина говорит:
– Надеюсь, ты не повторяешь свои ошибки, не кормишь этих чертовых кошек? Иди в дом, пока не замерзла до смерти.
Она не двигается с места, так что малышка боязливо обходит ее по широкому кругу, оставив на снегу неверные следы маленьких ног. Крестьянка остается у подножия лестницы и не отрываясь смотрит наверх и прислушивается. Она все знает о проделках дочери, видит, что та упорствует в непослушании, хитрит, как все дети, и с самым невинным видом нарушает правила и запреты. Альфонса кормят остатками, все остальное идет скоту, который потом превращается в мясо, – и так до бесконечности. Хозяйка и помыслить не может о том, чтобы выбросить увядшую ботву от редиски или свеклы и уж тем более уделить половник пахты бродячим котам. Все должно доставаться свиньям. Даже содержимое горшков она рано утром выливает на навозную кучу – это доля земли-кормилицы, которой все пойдет впрок! Шагая назад к дому, мать раздосадованно качает головой: девчонка ластится к отцу и предпочитает его общество, как будто ждет, что он ее защитит и позволит передохнуть. С возрастом мать перестала относиться к Элеоноре как к чужой, привыкла к существованию ребенка, смирилась с мыслью о кровной связи, но между ними возникла враждебность. Они вместе начищают кастрюли, драят каменный пол, стирают белье рядом с соседками, кормят цыплят, ощипывают их, но Элеонора скрытничает, ведет себя, как детеныши хищных зверей: инстинкт добавляет им храбрости, они воруют еду у родителей, умеют предвидеть вспышки гнева старших и вовремя от них уклоняться.
Время в отсутствие отца – несколько дней кажутся ей неделями – проходит в атмосфере взаимного недоверия и привычного молчания, которое нарушают только шум ветра, крики животных и распоряжения матери, отданные приказным тоном. Женщина прекрасно видит, что Элеонора каждый день отирается рядом с чуланом, где готовится масло, а потом улучает момент, зачерпывает немного сливок и со всех ног несется на сеновал. Каждый вечер мать велит девочке читать вслух Священное Писание – ей важно, чтобы дочь была набожной и грамотной, – и Элеонора читает, ведет пальчиком по строке, спотыкаясь на слогах и словах. Мать закрывает глаза, складывает руки на груди и слушает, приобщаясь к тайне Книги. Между тем на исповедь ни она, ни Элеонора не ходят: мысли о том, чтобы доверить даже самые безобидные мысли и мелкие грешки падре Антуану, который не протрезвляется даже в праздник всех Святых, кажется ей нелепой. Между матерью и Богом нет посредников, себя же она полагает самым надежным проводником для слова Элеоноры к прощению Господа. Женщина уговаривает дочь довериться ей, покаяться, рассказать обо всех запретных мыслях. Девочка чувствует, что должна удовлетворить материнское любопытство и побыстрее с этим покончить, поэтому сочиняет истории: сквернословила, завидовала, привирала – совсем чуть-чуть. Мать упивается детскими сказками, негодует, а в конце приказывает Элеоноре произнести молитву:
«Боже мой, искренне раскаиваюсь во всех грехах, которыми я оскорбила Тебя. Я отвращаюсь от них, ибо грех Тебе противен, о Всеблагий и достойный любви Господи. Смиренно прошу Тебя: будь милостив ко мне, грешной, и прости меня. Помоги мне Твоей благодатью впредь не оскорблять Тебя и прославлять всей своей жизнью Твою святость. Аминь».
Однажды снежным утром Элеонора выскальзывает из дома, пока мать умывается, и бежит на сеновал. Холодные котята лежат на соломе, кошка вытянулась и застыла около миски с отравленными кусочками сала, рядом растекается лужица крови. Мертвые соски все еще полны молока… Элеонора прячет котят под платьем, пытаясь отогреть их у себя на животе и вернуть к жизни, а когда ничего не выходит, складывает все семейство в полотняный мешок, завязывает его веревочкой, убирает лестницу, идет на опушку рощи, выкапывает руками яму, укладывает туда мешок и засыпает землей, то и дело дуя на онемевшие грязные пальцы. Альфонс появляется в тот момент, когда она украшает холмик гладкими камнями и ветками остролиста взамен траурного венка. Пес поднимает голову, нюхает ледяной воздух и бежит по дороге в сторону деревни. Элеонора смотрит ему вслед, потом замечает вдалеке лошадь с повозкой. Она вытирает грязные ладошки о платье, начинает махать и вдруг замирает. Лошадью правит мужчина, и девочка решает, что это отец – кому же еще быть? – рядом лежит-трясется какая-то поклажа. Двуколка приближается, и оказывается, что вожжи держит незнакомец, а груда тряпья и есть отец. Он поворачивает к ней измученное посеревшее лицо, и она, преодолев оторопь, идет следом во двор. Незнакомец спрыгивает на землю, разбитый дорогой отец с трудом вылезает из двуколки, опираясь на руку крепкого парня, после чего тот распрягает лошадь и ведет ее в стойло, на которое устало махнул рукой фермер. Покрасневшее от холода лицо незнакомца, опушенное мягкой рыжей бородой, выглядит молодым, нижняя челюсть у него квадратная, руки сильные, с выступающими жилами. Маленькие, глубоко посаженные глаза зорко смотрят из-под бровей, зрачки едва различимы на фоне радужки глубокого карего цвета, волосы грязные, давно не стриженные. Отец знаком подзывает Элеонору к себе, и чужак подмечает, какие у нее шершавые руки с въевшейся под ногти грязью. Фермер касается ледяной ладонью головы дочери, чтобы приласкать ребенка (на большее он сейчас не способен), и произносит слабым голосом: