Страница 11 из 18
– Он же с ножом напал на человека, – кивнул начальник Главка. – Неконтролируемая агрессия, травма головы. Классика. И повод для убийства классический – ревность, месть. Собирался жениться на подруге детства, в доме, который считал родным, а ему отказали. Угрожал девушке, напал на нее, бросился с ножом на того, кто пытался ее защитить. Потом, спустя два месяца, снова угрожал в соцсетях смертью. И что? Выполнил свою угрозу. Совершил тройное убийство в доме. И даже тот способ, каким была убита Клавдия Первомайская, вписывается в эту версию – эта его бешеная ярость. Она же, старуха, выгнала его мать, уволила ее с работы. Нанесла смертельное оскорбление. После убийства семьи явился разбираться с тем, кому угрожал, с Лебедевым. Хорошо, что вы, Федор Матвеевич, там на месте оказались вовремя. А то был бы у нас четвертый труп. И то, как Титов себя повел, тоже вполне вписывается в логику версии его виновности в убийствах. Он попытался сбежать.
– И сам стал четвертым трупом, – тихо сказал Гущин. – Оружия нет. При нем ничего не нашли. Ни пистолета, ни ножа. Дома при обыске тоже ничего.
– Когда убивают троих, от оружия избавляются сразу.
– Да, но он же явился убивать того, к кому ревновал. А при нем ничего не было.
– Он мог нож выбросить там, на территории клуба, когда убегал, или позже, когда на мопеде ехал. Мы обыщем территорию клуба и кюветы дороги в Горках. Но это уже частности, – сказал начальник Главка. – Вообще же это классический случай.
– Вы так считаете? – глухо спросил Гущин.
– Да, – начальник Главка выдержал многозначительную паузу. – И пример успешного раскрытия такого громкого резонансного преступления по горячим следам. Учитывая всю картину.
– Но нет ясности…
– Учитывая ВСЮ картину, Федор Матвеевич, – повторил начальник Главка. – Весь тот резонанс, который связан с именем Клавдии Первомайской. Учитывая всю ту дрянь, весь тот мутный шлак, который всплыл и на телевидении, и в прессе, связанные с ее именем, ее неоднозначным прошлым, ее юбилеем в Большом театре, учитывая весь этот скандал, распри, вражду, многолетние кляузы. Весь этот наш исторический позор, снова выставленный на показ. Учитывая все это и само жестокое убийство семьи, будет лучше, если эта версия станет основополагающей. А дело – раскрытым по горячим следам.
Гущин хотел что-то возразить. Но начальник Главка поднял руку в повелительном жесте.
– Ваши сомнения, Федор Матвеевич, остаются при вас. И я ни в коем случае не стану ограничивать ваши действия как шефа криминального управления. Но это может продлиться долго – все ваши личные изыскания. И может закончиться вообще ничем. А висяк в таком резонансном деле – гибельная вещь. Это бьет не только по нашему престижу – областной полиции. Это удар по государственному престижу. Поэтому «раскрытие по горячим следам» и этот молодой идиот Титов – это подарок судьбы.
Полковник Гущин молчал.
– Здесь присутствует сотрудник Пресс-службы? – спросил начальник Главка.
Катя поднялась со своего места.
– Вам понятно, в каком ключе писать пресс-релиз, чтобы новость уже этой ночью, точнее, завтра ранним утром прошла по всем каналам и стала нашим официальным комментарием происшедшего?
– Да, все понятно. Сейчас же займусь.
– А если эта версия ошибочна? – спросил Гущин.
– А тогда мы с вас спросим, как с руководителя оперативной группы, – отрезал начальник Главка. – В конце концов, это же вы допустили, чтобы этот парень Титов погиб при попытке задержания.
Это был удар под дых. Катя поняла, что начальник Главка сделал это намеренно. Публично и вот так жестоко.
Чтобы ему не возражали. Чтобы убийство Клавдии Первомайской, ее дочери и внучки отныне считалось раскрытым по горячим следам.
Катя написала краткий пресс-релиз за час. Честно говоря, она пока не знала, что думать обо всем этом. Она испытала шок там, на дороге, и пока не могла от него никак оправиться. Но в версии виновности Ивана Титова имелась своя логика. И это был действительно классический случай.
Она с содроганием вспомнила, как вопила: «Это он! Я нашла его! Я нашла убийцу!», потрясая айфоном Анаис. Что толку врать себе самой? Надо быть честной. А это значит, надо целиком разделить вину с полковником Гущиным за гибель Титова.
Только вот он не хочет ни с кем делиться своей виной.
Катя отправила пресс-релиз по электронной почте. Забрала свои вещи и спустилась в розыск. Приемная Гущина была темна. Его кабинет закрыт. Катя прильнула к замочной скважине.
Свет в кабинете. Он заперся там. Она постучала.
– Федор Матвеевич!
– Иди домой, Катя.
– Откройте мне.
– Я сказал, иди домой. Оставь меня.
– Два часа ночи, – жалобно воскликнула Катя. – В такую поздноту одной шляться! Да вы что?
Тишина. Потом внутри повернулся ключ.
Полковник Гущин возник на пороге. Он даже не умылся – кровь засохла на его щеке. Ссадина словно черная отметина.
– Пойдемте, Федор Матвеевич, – настойчиво сказала Катя. – Поздно уже. Все разошлись.
Он помедлил, потом вышел, закрыл кабинет. Они спускались по лестнице. Катя пыталась вспомнить – где его плащ? В кабинете оставил, что ли? Или он в машине? Гущин сунул руки в карманы пиджака.
Холодный промозглый ветер. Огни Никитского переулка. Гущин пешком направился к Тверской, словно забыв о машине. Катя плелась следом.
Ночь, мокрый асфальт, Тверская.
Они перешли по подземке на другую сторону к Камергерскому переулку. Катя вдруг поняла, что Гущин не просто бредет, он куда-то направляется – у него есть какая-то цель. А какая цель в Камергерском – этом бессонном оазисе, где неоновые вывески баров, пабов, ресторанов и кафе слепят глаза?
– Хуже нет сейчас напиться.
– Поговори у меня.
– Не поможет это, Федор Матвеевич.
– Поучи, поучи меня жить.
– Я не учу. Я плачу. Ни в чем вы не виноваты. Это я вас навела на этого Титова. А вы его даже сейчас полностью виновным в убийствах не считаете. А я, когда его мейл Анаис прочла, посчитала, что это он и есть убийца.
Гущин медленно брел мимо баров Камергерского переулка.
– Но это может и он быть, Федор Матвеевич. А его мать вас ударила. И я… я злая на нее сейчас. Хотя мне ее и жаль до слез. Потому что все это несправедливо.
– Ее единственный сын мертв, – Гущин обернулся.
– Дайте я хоть кровь вам сотру. А то вид жуткий, – Катя забежала вперед и достала из сумки пакетик влажных салфеток.
Гущин остановился. Она начала стирать кровь с его разбитого лица. За ними из темной арки наблюдали, хихикая, две размалеванные проститутки. В Камергерском орали пьяные.
Гущин двинулся в сторону Петровки. И вот уже они бредут по ней. Здесь магазины, бутики закрыты, рестораны тоже, а вот бары работают.
Знаменитый бар «Менделеев».
И дверь в дверь с ним столь же знаменитый бар «Горохов» – тайная богемная дыра для «посвященных»: наверху в зале нудл-хаус, японская лапша и суши, а лестница в подвал скрывает «кущи» – разубранный, словно драгоценная табакерка, дорогой бар, где прежде коротали ночи и олигархи, и кремлевские, и деляги из провинции, приехавшие улаживать дела и искать высокого покровительства, и «решалы» разных мастей и рангов, которые как-то за последние годы развеялись, расточились, словно дым в ночи, уступив место сначала разного рода «спецам по конфликтам» с небритыми рожами, пивными животами и южным простонародным акцентом, а потом и вообще всякой разномастной камарилье – кокаинистам, мажорам, разведенным богатым женам, брошенным любовницам, бывшим эскорт-моделям, футболистам, списанным со счета, олимпийским чемпионам, со скандалом лишенным медалей за допинг, разорившимся банкирам, покерным шулерам, собирателям криптовалют и прочая, прочая, прочая.
На входе в оба бара стоял охранник – сущая деревня в кожаных портках и косухе. Он что-то забурчал. Но Гущин только глянул на него. А тот тоже лишь глянул на его ссадину на скуле, на его плечи, на Катю, выглядывающую из-за его широкой спины. И распахнул дверь. И они вошли в совершенно пустой (третий час ночи) и сумрачный зал японской лапшичной. При свете тусклого фонаря обнаружили ту самую лестницу и…