Надломленные души

Но что он должен был понять? Дилан уже очень долго задавал себе этот вопрос.

Удары, он их почти не ощущал. Тело во многих местах было покалечено от постоянных побоев, особенно пальцы рук. И все труднее и труднее было ими владеть. А все из-за последнего изобретения отца.

Столкнувшись с нечувствительностью подростка, когда он избивал его огромными ручищами или ремнем, отец нашел другой способ вырвать у «щенка» крики боли. Он хватал сына за руки и принимался выворачивать пальцы один за другим, пока не раздавался хруст. Тогда Дилан кричал. И не столько от боли, сколько от страха, что не сможет больше владеть руками. Как он тогда будет работать и как научится писать? Ведь Дилан верил, что когда-нибудь он будет жить нормальной жизнью, что у него появится возможность наверстать пропущенные школьные годы, которые он проводил на полевых работах. Он пойдет на учебу, как его братья, будет заниматься, получит право играть во дворе, посещать столовую, короче, жить, как другие.

Все это будет с того дня, когда его простят.

Но за что? Он все время пытался понять, в чем он был виноват, но так и не мог. Наверное, в раннем детстве он совершил какую-то страшную оплошность, за которую его наказывали все эти годы и которая вызывала такую ярость у отца, да и не только у него – мать никогда не защищала сына, а братья лишь опускали глаза вниз, когда отец тащил его в сарай. Как бы он хотел узнать, в чем он все-таки был виноват, но вот досада, он никак не мог этого вспомнить. Отец называл его идиотом, скотиной, которой учеба на пользу не пойдет, хотя Дилан был убежден, что мог бы учиться не хуже братьев. Как бы он радовался, будь у него ранец, карандаши, тетрадки…

Но в ожидании прощения он должен был искупать свою вину, выдерживать побои и помогать старшим на ферме. Отец всегда заставлял выполнять порученную работу в срок, уложиться в который было трудно, угрожая, что лишит его пищи и снова изобьет. Но в том жалком состоянии, в котором Дилан теперь находился, справиться с заданием отца и вовсе было невозможно. Вот уже месяц, как ему было запрещено появляться в доме. И все из-за пропавшей курицы. Но он-то был ни при чем! Может, ее утащили воры, может, стянула лисица. Но для отца все было яснее ясного: виноват он, Дилан. Убежденный, что парень украл птицу, чтобы съесть тайком, отец избил его с еще большей жестокостью, чем обычно. А поскольку сын так и не заплакал, он в конце концов вывихнул ему палец. Первые два дня Дилану совсем не давали есть. Мать принесла еду лишь на третий день. Поставив перед ним тарелку, она с тревогой посмотрела на сына, и он увидел в ее глазах слезы. Но и тогда мать ничего не сказала.

Подросток услышал, что кто-то скребется в дверь, и подошел, прихрамывая.

– Дилан?

– Я здесь, – ответил он братишке.

– Как ты?

– Ничего.

– На-ка, возьми.

Под дверью ребята вырыли маленькую ямку, чтобы Лиам при случае мог передать Дилану немного еды, которую удавалось стащить. Лиам, младший брат, был единственным, кто ему помогал. При любой возможности ребенок подходил к двери сарая, иногда и с пустыми руками, чтобы перекинуться парой слов.

Дилан схватил упаковку песочных палочек в шоколаде, снял обертку и с наслаждением принялся за лакомство.

– Мне удалось в школе обменять их на полдник. Только обертку спрячь, не нужно, чтобы ее увидели.

– Не беспокойся. А что означают буквы на ней?

– ТВИКС, – прочитал братишка.

Дилан тихонько повторил, чтобы запомнить.

– Ну, так все-таки, как ты?

– Да хорошо, нормально.

– Сильно он тебя побил?

– Нет, только вот палец. Но я его вправил, и сейчас уже лучше.

– Я… не знаю, что делать, Дилан, – признался мальчик. Было заметно, как он сильно расстроен.

– Ничего, не беспокойся за меня, я привык.

– Он все твердит, что это ты украл курицу.

– Да что бы я делал с этой курицей! Может, он думает, что я съел бы ее сырой? Ладно, ступай, нельзя, чтобы тебя здесь подловили.

– Дилан?

– Что?

– Молись Богу. Если будешь хорошо молиться, Он тебя услышит.

– Но Он слышит, как я ору, когда отец меня бьет, но что-то ничего не делает.

– Не говори так, это грех.

– Иди уже.

Пленник доковылял до дальнего угла сарая, где оборудовал себе что-то вроде лежанки, набросав на доску соломы. Возле нее стояли несколько неловко вырезанных деревянных фигурок, с которыми подросток играл, когда время тянулось уж слишком медленно. Он опустился на колени и взял в руки гвоздь, заменявший ему ручку, положил перед собой обертку от «Твикса» и начал выцарапывать буквы на деревянной дощечке, произнося их про себя. Закончив, он улыбнулся, довольный результатом.

– Смотри, Дин, я продвигаюсь потихоньку, – сказал он, обращаясь к своей любимой фигурке.

Потом, немного успокоенный, он вспомнил слова братишки.

– А если и правда помолиться? Ты как думаешь?

Он сделал вид, что слушает ответ деревянного друга.

– Да, верно, я ничем не рискую, если попробую.

Закрыв глаза, Дилан соединил изуродованные руки.

– Отец наш небесный, если Вы меня слышите, помилуйте меня! Сделайте так, чтобы родители меня простили за грехи, которые я совершил в детстве, так, чтобы я пошел в школу и больше не был идиотом… И чтобы отец мой… умер.

Подросток прервал молитву. Нет, он не должен просить Бога о смерти отца, хотя часто об этом мечтал. Сколько раз у него возникало желание взбунтоваться, схватить вилы и проткнуть его насквозь или взять лопату и раскроить ему череп. Наверное, отец прав, когда говорит, что его сын одержим бесом. А иначе чем объяснить, что тот желает смерти собственному родителю? Никто не вправе этого желать. Но почему отец так его ненавидит? И что он должен понять в конце концов? Какое такое преступление он совершил, чтобы заслужить столько ненависти и не иметь права на прощение?

Устав от круговерти неразрешимых вопросов, Дилан снова закрыл глаза и молитвенно сложил ладони.

– Нет, Господь, не делайте так, чтобы мой отец умер. Не убивайте его. Вот только освободите от беса, который во мне поселился.

3

Софиан

Их встреча прошла как обычно. Все началось с беседы, да и вряд ли это можно было назвать беседой, так как говорил один Салим, а он лишь соглашался с его доводами кивком головы или короткими репликами. Юношу восхищала легкость, с которой его наставник рассуждал на самые разные темы – будь то политика, экономика или социология, клеймя тех, кто находился у власти, и возмущаясь рабской покорностью обывателей. До сих пор он не осмеливался выступать в роли полноценного собеседника, считая эти вопросы слишком сложными и доступными лишь узкому кругу посвященных. Правда, с некоторых пор он чувствовал, что уже может себе позволить тоже выразить критическое отношение к мироустройству, даже если он и не вполне владеет словом и не имеет четких политических убеждений, чтобы его суждения выглядели столь же безапелляционными, как у его наставника.

И на этот раз, как это бывало при каждой встрече, Салим сделал упор на воинах, готовых пожертвовать жизнью на поле битвы, дабы ускорить создание великого государства – Халифата, которое станет первым этапом в установлении шариата на всей Земле. Он говорил о награде, уготованной Аллахом для этих воинов, шахидов, противопоставлявших чистоту своей веры порокам и невежеству остального мира, для которых единственной целью было прославление имени Бога и Его Пророка.

Салиму удалось отыскать именно те слова, которые разбудили воображение юноши, донесли до его сердца фантастические сценарии, участником которых он мысленно становился, всей душой и силой своего оружия принадлежа к отважным всадникам Апокалипсиса, приход которых был предсказан священными текстами.

Итак, когда однажды Салим спросил, ощущает ли он в себе достаточно мужества, чтобы присоединиться к этим воинам, он немедленно ответил, что страстно этого желает и готов все силы души и тела отдать на службу делу Аллаха и Его Пророка, что он тоже жаждет воочию узреть торжество истины на Земле. Он ответил так, потому что кто, как не Салим, вдохнул жизнь в образы, отныне заполнявшие все его мысли. Именно это нужно было ответить, чтобы показать себя достойным его дружбы. К тому же он думал, что день отъезда еще далек, и он успеет поработать над совершенствованием своих знаний в области веры, отточит их, поскольку считал, что ему необходимо еще «подрасти интеллектуально», чтобы заслужить подобную привилегию и стать достойным исполнителем этой благородной роли.