Поствоенный синдром

Небо осветило яркой синей вспышкой, загремела предсказанная Алимовым гроза. Военная форма под косым ливнем стала мокрой и неудобной, а руку тянуло вниз под тяжестью серебристого пистолета.

— Ты не оставишь войну, я знаю, — произнесла Зулайхон до боли знакомым голосом. Голосом, который принадлежал не ей.

Ливень лил всё сильнее, раскаты грома сливались с ядерной сиреной и в совокупности эта звуковая мешанина разрывала мозг. Бледнолицая девушка равнодушно смотрела на Самойлова, а тот хотел крикнуть, возразить, но чем усерднее он пытался выдавить хоть слово, тем тише издавал какой-то жалкий противный скулёж. Тело же вовсе отказывалось подчиняться: ноги застыли, а лёгкие будто перестали вдыхать холодный воздух. Всё, что он мог, заключалось в одном простом действии — поднятом пистолете. Зулайхон не удивилась нацеленному на неё оружию и не вздрогнула, лишь покачав головой.

— Я устала ждать.

Снова гром, а руку с пистолетом уже сводило на холоде.

— Не-е стре-е-ляй! — доносился сквозь рёв сирены окрик Пономарёва.

— Я правда рада тебя видеть.

Палец Самойлова налёг на спусковой крючок.

 

Олег очнулся на жёстком отцовском диване, укрытый пледом и вспотевший. Его глаза бегали по углам комнаты, едва освещённой сочащимся из оконной щели утренним светом, а лёгкие жадно глотали воздух, которого так не хватало на хасавюртской дороге какие-то мгновения назад. Сердце колотилось сродни бьющему очередями автомату. Самойлов поднял спину и присел на диване, смахнув с ковра опущенной ногой стакан, из которого запивал перед сном очередные капсулы. Остатки воды впитались в советский войлок холодным противным пятном. Часы на дисплее телефона показывали «06:03».

Как осознал Самойлов, это был очередной кошмар. Одно не давало ему покоя: гремевшая во сне сирена не пропала под натиском рассвета — она продолжала упорно выть, действуя Олегу на нервы. Он поднялся, накинул старую рубашку на промокшую футболку и почти что в темноте двинулся к окну, выходящему во двор соседнего дома. По традиции прислонился к стене, осторожно вглядываясь в щель за занавеской, но заметив признаки паранойи, словно из принципа рванул ткань в сторону, встал перед стеклом во весь рост и даже распахнул настежь створки. Там, во дворе между домами, тот самый вчерашний подросток оттягивал пса, изо всех сил рвавшегося к машине. Видимо, кобель выкуривал засевшую под авто кошку. Сигнализация иностранного седана не спешила затихать, и кроме Олега, к окнам припали другие разбуженные лица.

— Убери собаку! — донёсся из соседнего дома чей-то мужской окрик.

— Люди спят! — вторила ему пенсионерка.

Появление воя во сне прояснилось: всего-навсего сигнализация. Никакой сирены на посту не было, но всё остальное вместе с взрывом произошло в реальности: чаепитие, задетая гордость начальника, стрельба и самоподрыв. Сон в точности повторял тот злополучный день, а пережитые за последнюю неделю события наложили новый отпечаток: устрашающий, как поствоенный синдром. Олег догадывался, что происходило в его голове с момента последней операции и высылки из Дагестана. Человека можно вытащить с войны, но извлечь войну из него невозможно. Она остаётся вместе со шрамами, обрубками конечностей, рефлексами и кошмарами. Самойлову повезло: ни разу его не ранили серьёзно, до истечения кровью, и тем более не доставали взрывы гранат и шахидов. Их было немало, особенно в зачистках, но они обходили сержанта стороной, довольствуясь кем-то другим: близким сослуживцем или гражданским, которого солдат никогда не знал. Во время службы он не видел снов. Да и как им появляться, если в условиях вечного военного времени нельзя было нормально заснуть? Могли поднять — и поднимали — спустя минуты после отбоя, потому что где-то очередной боевик совершил дикую, непоправимую глупость. И вот наступила гражданка. Никто не врывался в комнату, как когда-то командир в расположение, и не орал «подъём!» Теперь всё это выполняли кошмары.

Утро заходилось мягким весенним светом, ложиться досыпать было бессмысленно. Олег прошёл в ванную и, как вчера, выкрутил кран до холодных струй. Под ними, пронизывающими, будто тонкие, но необычайно острые копья, в голове выстрелило ещё одним воспоминанием.

«Я устала ждать». Эти слова произнесла по телефону Елена на следующий день после теракта у поста, и её же голос звучал во сне. В то утро, когда до окончания срочной оставалось меньше месяца, брошенная спокойным и равнодушным голосом фраза перечеркнула возвращение домой: с той минуты Олегу точно не стало до него дела. На его последний вопрос она ответила ожидаемым «да». И, как сказал бы Влад Грызлов, договор был расторгнут в одностороннем порядке. Сам друг студенчества в таких «юридических тонкостях» преуспел в свою пользу.

Уже после душа, содрав лезвиями станка намыленную щетину, Олег на мгновение остановился, вгляделся в отражение и, кивнув самому себе, спросил:

— Ну и ради чего?

А после ополоснул лицо. День обещал быть насыщенным.

 

Городская прокуратура находилась на перекрёстке между проспектами Маркса и Красного октября. До неё Олег доехал на попутке. Длинное четырёхэтажное здание огораживал металлический забор, пикообразные прутья которого блестели свежей чёрной краской. Ворота были распахнуты. Миновав выложенный брусчаткой дворик, Самойлов взобрался по ступеням и нырнул вовнутрь через толстую стеклянную дверь. В неосвещённом фойе его встретил сидевший на проходной дежурный.

— Здравия желаю, — хмуро бросил он.

Олег коротко кивнул.

— Следователь Сергеев сегодня здесь?

— День приёма послезавтра.

— Дело особой важности. — Самойлов раскрыл удостоверение и показал его дежурному.