Страница 2 из 4
А теперь другая грусть – чистая и светлая, которой одарило меня стихотворение «Небесный человек». «…Родился мальчик в самолёте… Место рожденья – небеса», а дальше поэт гениально кратко описывает жизнь этого человека, его воспоминания, мечты, а в финале:
Вы когда-нибудь жили вдали от дома? Вы когда-нибудь получали письма из своего родного, далёкого далека? С каким чувством вы брали эти конверты в руки? Вот за такие прекрасные строчки можно не обращать внимания и на маленькие буквы в начале строчек, и на стихотворение из одной строки «Мы уплывали вместе, обняв мой крест», и на «Улёт», и вообще на любой «чёрный квадрат». Но есть, однако, кое-что, что объединило для меня нищего художника и родившегося в небе человека: я о них думал и думаю. Автор заставил меня думать. Заставил меня размышлять о них, переживать об их судьбах.
Итак: лауреат, и народный, и признанный, но из сотен прочитанных мною его стихов мне нравятся не все. А ещё мне не нравится памятник Петру I работы Шемякина, который выставлен в Петропавловской крепости. Мне не нравятся некоторые работы Эрнста Неизвестного, хотя, без всякого сомнения, он великий мастер. Ну не нравится мне смотреть на застывшую в камне уродливую или изорванную плоть! Никак не могу начать восхищаться чёрным квадратом Малевича. Пишу шёпотом, чтобы не приняли за варвара. Не понимаю и не нравится! Если кто-то видит в этом чёрном квадрате судьбу мира или философский вопрос, то в чёрном параллелограмме судьба мира и философский вопрос всё те же, но с наклоном.
Что же из этого следует? Я ничего не понимаю в искусстве. Пусть так! Зато я с некоторых пор не поддаюсь гипнозу великих имён. Долго, очень долго мнение моё о литературных произведениях – как, впрочем, и обо всём остальном – формировалось только извне, а не изнутри. Потому и Анна Каренина для меня была не неверной женой, а активным борцом против лицемерия буржуазного общества. Не помню, когда всё изменилось. Может, оттого, что голова постарела, а Душа повзрослела, многие вещи повернулись ко мне невидимой прежде стороной. Измятое ведро, поставленное на пьедестал и подписанное великим скульптором, останется для меня только измятым ведром, и какофония, написанная великим композитором, будет какофонией, как бы ни восхищались ею вокруг. Вот представьте себе на секунду, что школьник нарисовал на белом фоне аккуратный чёрный квадрат и принёс эту картинку на суд знатоков живописи. Что бы знатоки сказали мальчику? Уверен, что знаете. И слова эти были бы правильными. Ведь мальчик этот не прославил ещё своего имени. Но имя уже знаменитое многим застит глаза, остальные же просто следуют за большинством.
Я думаю, что настоящие мастера потому и называются мастерами, что, вступая на путь поиска новых форм, великолепно владеют формами старыми. То есть могут и умеют творить и в классическом стиле. У того же Малевича есть множество произведений, на которых невольно задержишь взгляд. А простой язык пушкинских строк (ну не могу без Пушкина!) во времена моды на слог возвышенный был как раз авангардом. Его, например, критиковали за то, что в 5-й главе романа «Евгений Онегин» дворянских девушек девчонками назвал:
а крестьянских – девами величал:
Но ни для кого не секрет, что и торжественный слог оды был Пушкину подвластен. Как видите, я не против поиска новых форм в искусстве. Я не против авангарда, я против тех, кто, кроме «чёрных квадратов» ничего создавать не умеют, учиться и мучиться не хотят, но называют себя авангардистами, кубистами и прочими …истами. Мне их жаль.
Но бывает, что новые формы и ни при чём. Просто мастера частенько шутят или чудят. Иногда шутят странно, а зачарованные их именами люди шуток не понимают.
Это Пушкин пошутил. Ну пошутил и пошутил – весёлым человеком был Пушкин. А ещё он был и остался величайшим поэтом. Из сотен прочитанных мною его стихов мне не нравятся… нет, не созвучны Душе моей – единицы.
Мне иногда кажется, что стихи – словно одежда, которая может, будучи даже сверхмодной, кем-то не приниматься. Но есть и одежды вечные: шляпы, плащи и шпаги, покоряющие женщин, и длинные, облегающие платья, обезоруживающие мужчин. Но это абстрактно, а о том, что конкретно значит для меня «нравится», а что значит «не нравится», я сейчас же и расскажу.
В океане поэзии много течений. Он велик и разнообразен: то величественные волны его спокойно катятся к горизонту, то бури неистовые бушуют, а то в покое полного штиля ожидает он перемены ветра; глубины его неизмеримы, просторы его бескрайни. И все мы в той или иной степени этим океаном интересуемся и по волнам его носимы бываем. Одни перечитывают классиков, следят за творчеством уже известных современников, знакомятся с произведениями неизвестных, а другие довольствуются стихами песен или тем, что напечатано в отрывных календарях и поздравительных открытках. Есть и те, которые пишут стихи! Да пребудут с ними кроме пламенной Души разум и трудолюбие.
Однажды, в 1977 или 1978 году, я купил в газетном киоске сборник стихов Ларисы Таракановой «Дитя моё». Повезло – стихи оказались хорошими… ой! прошу прощения, стихи мне понравились. Ведь, как говорится, «на вкус и цвет…». Однако посмею предложить одно коротенькое стихотворение этой поэтессы.
Это я запомнил легко и быстро, буквально после второго прочтения. Запомнились сами собой ещё несколько стихотворений. Поэтесса, по всей видимости, в то время стала мамой, поэтому в сборнике много стихов на эту тему. И конечно же, о любви. Не могу, говоря о поэзии, не цитировать стихи. Вот первые строчки стихотворения, которое так и называется – «Любовь».
И вот вопрос: почему одни стихи накрепко врезаются в память, а другие пролетают мимо, почти не оставляя в ней следа? Ответ на этот вопрос лежит на поверхности.
Будучи молодым ещё человеком, ваш покорный слуга, память которого далека от совершенства, «Медный всадник» читал, читал, читал и дочитался до того, что выучил эту поэму наизусть. В школьные годы моя соседка по парте сказала мне как-то, что её отец знает наизусть поэму Лермонтова «Мцыри». Тогда мне это казалось чем-то невероятным. А теперь, если еду в метро более получаса, читаю про себя эту петербургскую историю, чтобы не так скучно было в грохочущем вагоне. Всё, что читать так же легко, как дышать, запоминается быстро.