Страница 8 из 15
Илья уже погрузился по грудь и завидя меня стал отчаянно вращать глазами.
Я поднёс к нему объёмистый сосуд и строго произнёс:
– Вылезти захочешь – всё выпьешь.
Очень быстро пьют верблюды. Сам неоднократно наблюдал на водопоях, но Илья бы посрамил самого жаждущего верблюда. Вода ушла в его глотку, как в бездну.
– А теперь что? – отдышавшись, спросил он у меня.
– Ждать будем, – пожал я плечами и присел рядом. – Слышь, Илья, чтоб не так скучно было, ответь-ка мне на несколько вопросов. Если ты лежал все это время, то откуда знаешь об Иране?
– Так к нам почитай каждый год заходят люди дорожные, живут у нас, то пару дней, а то и месяц. Они-то мне и рассказывают о том, что делается вокруг. Память у меня хорошая, вот и запоминал всё подряд.
– Ясно. А что это ты меня каликой перехожей назвал? Это кто такие?
– Как кто? Калики перехожие – это такие люди! Богатыри! Они клятвы разные дают, переодеваются и ходят по земле, порядок дедовский блюдут, справедливость восстанавливают. А ещё песни всякие знают. Их князья себе в дружину зовут, а они ни-ни! Сами себе хозяева.
– А меня каким боком ты причислил к этим каликам?
– Так ведь по одёжке встречают. Вон кунья у тебя какая, – кивнул он на мою шапку. – Вся жемчугами расшитая. Такие только калики носят.
– Это не кунья, а кулах, – стал я объяснять. – И не жемчуга это, а рубин, да изумруды.
– Ну, я ж отроду не видел таких каменьев, теперь буду знать, – буркнул Илья, ворочаясь в земле. – И одёжа у тебя такая же, как у калик. И оружием весь обвешан, прямо хоть сейчас в бой. А ты меня научишь мечом махаться?
Но тут я как вспомнил, чего меня лишил этот деревенщина, аж зубами заскрипел:
– Ты лучше ответь, детинушка, зачем ты воду мою выпил?
– Да что ты пристал с этой водой? Заговорённая она что ли?
– Хуже, тьфу, – сплюнул я от досады. – Лучше! Это была живая вода!
– Ух ты, – загорелись глаза у Ильи. – Это я что теперь вечно жить буду что ли?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но вот ссадины на твоём лбу, пока мы разговаривали, исчезли.
– Точно, – обрадовался Илья, ощупывая лоб. – Значит, меня ранят, а я тут же опять как новенький. Слышь, Федя…
– Я не Федя, – разозлился я. – Неужто трудно запомнить? ФАРХАД!
– Да что ты цепляешься? Не привык я произносить такие трудные имена. Так вот, а как ты думаешь, это навсегда со мной такое приключилось?
– Жизнь покажет. Ладно, попробуй вылезти, вроде земля поуспокоилась…
Мой расчёт оказался верным. Земля снова могла носить Илью, и вскоре великан стоял рядом, отряхивая порты от приставшей глины.
– Кстати, Илья. Вижу я на тебе крестик телесный, как у ромеев. Да и имя у тебя явно от них взятое. Хотя в ваших краях вроде своим богам молятся.
– А это годов десять тому назад через деревню нашу царьградские монахи проходили. Вот мой батюшка и взмолился, не помогут ли люди добрые калеке сирому, мне, то есть. А они сказали, что облегчить мои страдания может только ихний бог Иисус. А для того надобно, чтобы я стал крещёным. Так вот всё и вышло. Батюшка, чтоб наверняка получилось, и меня крестил, и сам крестился, и матушку заставил. И имена ромейские на нас принял… Только не встал я. На что монахи сказали, что видимо вера наша слаба, вот он и испытывает нас. А потом ушли. Мы ждали, ждали, а потом бросили ждать. А имена новые остались – мы уж привыкли к ним, да и решили, что к старому возврата больше нет. Будем жить по-христиански. Да! По прежнему-то я Ждан…
Он помолчал немного, видимо припоминая что-то давнее. Я не мешал ему.
– Слышь, Федь! А пойдём, родителей обрадуем, – вдруг взмолился он, наведя относительный порядок в своей одежде.
– Кстати, а где все жители-то? – вспомнил я.
– Кто на покосе, а мои пошли землю от кореньев под пашню расчищать. О прошлый год дубовую рощицу попалили, теперь золить надо.
День и так уже пошёл наперекосяк, так что я подумал, отчего бы и не сходить?
Идти оказалось не так уж и близко, но Илья всю дорогу прошагал очень даже споро, словно готовился к состязаниям шахских скороходов. Помню, я ещё подумал, интересное дело получается: он всю жизнь пролежал, а куда идти – хорошо знает!
Неожиданно лес расступился, выведя нас на просеку, со следами больших кострищ и торчащими тут и там пнями.
– Тсс! – вдруг зашептал мне на ухо Илья. – Вон видишь? Под куст ракитовый отдохнуть залегли. Умаялись бедные. Слышь, Федя, а как думаешь, может я покорчую тут маленько? А ты присядь пока в сторонке.
Я отрешённо вздохнул и устроился на траве поодаль от его родителей. В это время Илья подошёл к торчащему из земли пню и, ухватив за основание, рванул на себя. Я не поверил своим глазам, но земля послушно поддалась, и пень выскочил на поверхность, словно пробка из кувшина, освобождённая от сургуча.
– Здорово! – послышался приглушенный рык, и Илья заработал с утроенной силой. Прямо на глазах земля покрывалась рытвинами, а вырванные пни летели на край делянки, будто выпущенные из пращи. Послышался возмущённый птичий гвалт и над тем местом закружили испуганные галки. Вряд ли прежде им приходилось наблюдать падающие с неба коряги.
– Уф! – весело отдуваясь, подошёл ко мне Илья, после того как раскрутил последний пень и отправил его к сотоварищам. – Ещё хочу поразмяться. А слышь, Федь, поле-то мои родители совсем малое освоить решили. Вот думаю, может ещё чуток расчистить?
– Расчисти, – равнодушно разрешил я. – Раз тебе так хочется.
– Спаси тебя Бог, – обрадовался Илья, и побежал исполнять задуманное.
Сначала он стал орудовать отцовской секирой, что подхватил с земли, но топорище сломалось после первых же ударов. Это не смутило новоявленного силача – он стал просто вырывать деревья из земли.
– Во, как быстро-то выходит, – сообщил он мне после пятого вырванного дубка. – А то сначала сруби, потом корень вырви.
Я сидел, взирая на эту вакханалию силы, и думал, что вот и подтвердилось действие живой воды. Ни один нормальный человек, да даже и целая сотня не справились бы с тем, что сотворил тут Илья. Он успевал вырвать дерево и выкинуть его с глаз долой за считанные мгновенья, словно сорную траву. Таким образом, вскоре под пашню освободилась огромная площадь.
Да! Любопытный народ эти славяне. Шум над делянкой стоял немалый. Да ещё птицы со всего леса собрались, негодуя на то, что творил Илья. А родители его спокойно продолжали спать, хотя деревья летели с басовитым порханьем, роняя в полёте с корней большие комья земли.
Однако этим дело не закончилось. Только я стал подниматься, думая, что настала пора возвращаться в деревню, как Илья подскочил ко мне и скороговоркой зачастил:
– Щас я, щас! Ты погодь, Федь, ладно? Я землицу немного приберу.
Вскоре он уже носился по свежему полю, засыпая деревянной лопатой ямы, только пыль столбом клубилась, словно начиналась песчаная буря. Солнце ещё лишь перешло зенит, а Илья, весь чумазый от пота и пыли, уже довольно утирал лоб рукавом, сидя рядом со мной.
– И столько лет я этакой радости был лишён! Но ничего, – довольно потряс он в воздухе своими кулачищами, в размерах больше схожими со спелыми дынями. – Теперь уж я оторвусь! Столько земли вспашу, столько леса навалю, чертям тошно станет!
Да уж, подумал я, ты сможешь!
Об эту пору проснулись его родители и, заприметив Илью, бросились к нам.
– Сыночка! Ить встал всё-таки! Чудо-то какое! А я уж и верить перестала! – всхлипывала маленькая старушка, не доходившая и до пояса Илье.
Она тщетно пыталась обхватить его своими ручками, но увы! Верно говорил Искандер Двурогий после похода в Индию: нельзя объять необъятное. Сухой, желчный старикан вёл себя более достойно, стоя в сторонке, но тоже с трудом сдерживал слезы.
– Вот кого благодарить надо, – повернул ко мне родителей Илья. – Вечный долг Фёдору! Избавителю моему!
Но отец его видать не зря много лет прожил, не взял он на веру слова сына, а спросил, подозрительно косясь на мои длинные волосы и ножны, торчавшие из-за спины: