Остров

Я окинул взглядом школьный двор. Он показался мне огромным. Неимоверным.

– Уже бежать? – спросил я.

Класс захихикал.

– Нет, – сказал мистер Ллевеллин. – Только с первым ударом.

Кошмар. Я оказался в центре внимания – вот уж чего я вовсе не хотел, – так еще и бежать, я-то знал, что ползу, как улитка.

– Простите, я должен обежать вокруг двора за двенадцать секунд?

– Нет, – без гнева отвечал мне мистер Ллевеллин. – Сначала пробьет четыре четверти, и только потом часы начнут звонить. Это дает тебе по меньшей мере десять дополнительных секунд. Старт с первым ударом первой четверти.

Я вроде понял, что это значит. Каждую четверть часы отбивали на четыре такта – бинг-бонг-бинг-бонг, – и потом колокола двенадцатикратно звонили полдень. Но все равно задача казалась непосильной.

– Вы смеетесь?

– Не нагличай, малец, – отрезал мистер Ллевеллин. – Все просто и ясно. Теоретически возможно даже закончить круг до первого колокола, того, кто это сумеет, мы так и называем – Четверть. Лоам – Четверть, он единственный, кому это удалось за столетие.

Отозвавшись на свое имя, вперед выступил парень невероятных пропорций – что в высоту, что в ширину.

– Большинство ребят завершают пробег между пятым и десятым ударом колокола, – продолжал мистер Ллевеллин. – По их результату я могу судить об их перспективах в спорте.

Обернувшись к юному гиганту, он заговорил совсем не таким тоном, каким обращался ко мне:

– Лоам, ты задашь ему темп. Посмотрим, не побьешь ли ты собственный рекорд.

– Сэр!

– Селкирк – Лоам.

Гигант протянул мне руку. Не зная, как себя держать, я кивнул ему.

– Руку пожми, Селкирк! – рявкнул мистер Ллевеллин. – Здесь тебе не колонии. Мы, в Англии, цивилизованные люди.

Я вложил свою ладонь в руку этого великана, и он чуть не раздавил мне пальцы ко всем чертям.

Так я познакомился с Себастьяном Лоамом.

3

Носконюхатель

Если бы Себастьяна Лоама пригласили на «Диски необитаемого острова», он бы выбрал песни, которые обычно распевают в Англии на матчах – «Иерусалим» или «Не спеши, милая колесница». А если изобразить его предпочтения на графике, окажется множество пересечений с любимыми песнями мистера Ллевеллина. Восемь записей он, пожалуй, наберет, но едва ли вспомнит хоть одну книгу, а из роскоши прихватит с собой мяч конечно же.

В Штатах таких называют качками.

В тринадцать лет он уже был огромен ростом и поперек себя шире (я и сам не карлик, но в ту пору был тощ, как соломинка. Я мог обхватить собственное запястье большим и указательным пальцем, и пальцы заходили друг на друга). Лоам же был лучшим спортсменом в школе. Он и греб, и в крикет играл, и в регби, и в ножной мяч. В Штатах к качкам относятся добродушно, посмеиваются над простаками – силой вышли, ума не нажили. Но беда с Лоамом в том, что он был великим спортсменом, зловредным старостой класса и вдобавок красавчиком. Тройной яд. В Осни Лоам был королем, потому что, как ни странно для школы в старинном университетском городе, спорт, эти самые Игры, здесь значили куда больше, чем успехи в учебе. В Осни даже триместры называли в честь спорта, а не по номерам или временам года. Осенний – Регби, весенний – Крикет, а летний – Гребля. Мне еще предстояло узнать, что Лоам – не метафорический, а самый настоящий король школы: в Осни проводилась дурацкая ежегодная церемония «Крышка», когда лучшего спортсмена короновали крышкой от огромного серебряного кубка. Этим лучшим спортсменом всякий раз оказывался Себастьян Лоам, так что ему из года в год доставалась эта крышка-корона. В Осни ходила легенда о его вступительном собеседовании, которое проводил Глава (то есть директор школы, а директором школы был опять-таки мистер Ллевеллин. Типично для Осни: поставить над всеми преподавателями физрука). Так вот, рассказывают, что мистер Ллевеллин никаких вопросов Лоаму не задавал, а взял книгу с полки и запустил ее в парня, когда тот смотрел в другую сторону, а Лоам одной рукой поймал книгу на лету, и мистер Ллевеллин сказал: «Нам как раз нужен полузащитник в команду регби. Ты принят». И он угадал: с Лоамом школьная команда выигрывала абсолютно все. Он был прирожденный спортсмен и побеждал во всех состязаниях в Оксфорде и за его пределами. Вся школа была уставлена трофеями. В Штатах можно получить кубок за победу в научной олимпиаде или в «Орфографических пчелках», но в Осни этот скобяной товар выдавался только за Игры. Даже учителя видели в Лоаме героя. У него был примерно миллион подписчиков в Инстаграме, где он выкладывал фотки своих вздутых мышц и кубков и встречи с Дэвидом Бэкхемом и так далее. Разумеется, в тот первый день я понятия ни о чем таком не имел. Передо мной стоял здоровенный парень с темными волосами, а чуть позади него – мелкаш с большой сумкой, он таскал ее за Лоамом, будто носильщик. Это был раб Лоама Иган. Звали его Гилберт, но он сокращал свое имя до «Гил». Если бы Игана пригласили в «Диски необитаемого острова», он выбрал бы в точности те же записи, что Лоам. Иган был его тенью, его псом.

Мистер Ллевеллин трусцой пробежался до плитки, отмечавшей место напротив арки под башней с часами.

– Эта линия, Селкирк, – он провел огромным кедом по старинному каменному желобу, – старт и она же финиш. Подравняйтесь, вы оба!

Лоам уткнулся носами кроссовок в каменный желоб и слегка подпрыгивал, как боксер на разминке, обхватывал свое тело руками, вскидывая колени к груди, распрямлял плечи, тряс ими, качал из стороны в сторону головой. Я нехотя подошел к нему. В жизни мне частенько хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила меня, но, увы, я достаточно разбирался в геологии и понимал, что чуда не произойдет. Еще в Калифорнии я мог бы надеяться, что меня спасет разлом Сан-Андреас, но здесь, в Англии, подо мной была твердая земля и приходилось терпеть все это неблагожелательное внимание. Десятки глаз смотрели на меня, хотя я вовсе не хотел этих взглядов, десятки ртов шептали то, чего я вовсе не хотел, чтобы про меня шептали. Я же знал, о чем они. Странная прическа. Сам неуклюжий. А очочки-то, очочки. Ботан!

Я стоял столбом на старте, сердце колотилось, глаз не сводил с большой золотой стрелки, подползавшей к двенадцати.

И вдруг вся толпа детишек смолкла.

И Лоам вдруг замер рядом со мной.

«Ровно в полдень»[8], вспомнилось мне.

Дурацкое английское состязание вдруг превратилось в американскую дуэль, Лоам и я – противники, хоть и стоим бок о бок, а не лицом к лицу. Но я знал, уже в тот миг, до начала поединка: я убит.

В последнюю миллисекунду перед тем, как зазвонили колокола, я перестал следить за золотой стрелкой и уставился прямо на ту дорожку, по которой предстояло бежать. Но тут промелькнула золотая искра – не от стрелки, – она, очевидно, слегка пошевелилась, переступила с ноги на ногу или подалась вперед, чтобы лучше видеть, и я повернул голову, чтобы лучше ее рассмотреть. У нее были золотые волосы, подвязанные высоким хвостом. Непослушные пряди, нежные, почти белые, выскальзывали из хвоста и вились вокруг идеального овала лица. Чистая бледная кожа, щеки чуть розовели, словно бутоны магнолии. У нее были полные розовые губы и такой изящный маленький нос и такие синие глаза, никогда прежде я не видел такого цвета – три года спустя я увижу подобный оттенок безоблачного неба над необитаемым островом. Времени гадать, какие записи эта богиня выбрала бы для необитаемого острова, не оставалось: часы на башне принялись отбивать четверть, и я побежал. Я знал, что Лоама не победить, но не был готов к тому, как невероятно быстро он бегает. Он понесся вперед по мощеной дорожке, словно супергерой, каменная крошка полетела мне в лицо. Ему бы еще плащ, развевающийся за плечами. Не отзвонила первая четверть, а он уже пошел на поворот. Я слышал, как весь класс приветствует Лоама, распевая его имя. Никто и не думал подбодрить меня.

Бегать я не умел. Я очень домашний зверь. Когда я не занимался с мамой или с папой, я по большей части сидел в своей комнате – читал, играл, что-то изобретал. Обычная жизнь научного крота.

8

«Ровно в полдень» (1952) – вестерн Фреда Циммермана.