Страница 3 из 4
И хриплый возглас: – Русс, сдавайсь!
И блеск штыка, и взмах приклада —
Решай, секунда дорога.
Всю мощь последнего заряда
Он вбил в покатый лоб врага.
20. О непобедимом лейтенанте…
В гуще боя помнил он едва ли
Боль в руке, свинца водоворот,
Как его бойцы перевязали
И как снова он бежал вперед.
А когда пробило пулей каску,
Он упал, но, призывая в бой,
Руку в окровавленной повязке
Он поднял как знамя над собой.
…Над селом отбитым сном и миром
Месяц всплыл, костров поднялся дым.
За непобедимым командиром
Мы идем вперед и – победим!
21. Комиссар
Машина попятилась прямо к обрыву —
В грязи не сдержали колес тормоза…
Попутчикам
сразу,
животным порывом,
Расширило страхом смертельным глаза…
Уже показалось – качнулись вершины,
В сознанье мелькнуло —
паденье,
удар…
Как птицы метнулись они из машины…
Остался с шофером один. Комиссар!
Ему, как и всем, была гибель известна,
Но, страстно желая шоферу помочь,
Он все же не кинул опасного места,
Не бросил машину, не выпрыгнул прочь.
Что чувствовал он —
никому не известно,
Но, страшным виденьем осталось у всех:
Колеса,
помедлив,
взметнулись над бездной
И фары нелепо вдруг вздернулись вверх.
И только тогда, когда черною глыбой
Машина метнулась и воздух стал пуст,
Видя свою неизбежную гибель
Он выпрыгнул и ухватился за куст.
Машина над краем дугу описала,
Грозой пронеслась над его головой,
Ударилась боком об острые скалы
И снова взлетела на воздух дугой.
Потом повернулась, ломая дверцы,
И стала боком катиться вниз…
А он успокоил дрожавшее сердце
И вылез к попутчикам на карниз.
Он вылез, как прежде, суров и спокоен
И только сказал: – «Пойдемте пешком».
Он был большевистской армии воин —
Упрямый, настойчивый, смелый во всем.
И смелость такая, и воля такая
Других, увлекая, зовут за собой.
С такими людьми никогда не пугают
Ни срыв, ни война, ни решающий бой.
И путь не бывает ни страшен, ни труден,
Когда по дорогам в победный маршрут
Упрямые, сильные, смелые люди
В опасные рейсы машины ведут!
22. В разведке…
Полей белоснежные скаты
Бесстрастны движенью войны
И люди в защитных халатах
На белых снегах не видны.
И все же мы движемся ночью,
В лощинах встречая рассвет,
А Фриц обнаружить нас хочет
И светит шипучкой ракет.
Он жжет на окраинах хаты
И страх не сумев превозмочь,
Нервозным огнем автоматов
Пугает безмолвную ночь.
Пугает… Но пришлому Фрицу
Вдвойне наши ночи страшны
И сам он смертельно боится
Халатов с другой стороны.
23. Волоколамское шоссе…
Здесь немец был, хозяйничал немного,
Но вскоре нами выбит был назад.
Повсюду по обочинам дороги
Машины вдрызг разбитые лежат.
Немым свидетелем того, что днем и ночью
Четыре дня здесь время шло в боях.
Свисают проволоки спутанные клочья
На телеграфных стынущих столбах.
Простор полей печален и пустынен,
Мост взорван и лежит в снегах.
Повсюду надпись: «Мины», «Minen»,
На русском и немецком языках.
Родной мой край!
Прекрасный, мудрый, древний!
Ты стал суровей, горечь пережив.
Стоят полуразбитые деревни,
Глазницы окон досками закрыв.
На огонек мы в хату завернули.
Я пить спросил, мне дали молока.
– Бери, бери… Вы больше нам вернули —
Услышал я. – Не жалко для сынка…
Каким огнем запали в сердце гневном
Хозяйки ласковые теплые слова.
Она, в великой простоте душевной,
Сама не знает до чего права.
Не только дом, ухват, корову, пожить,
Не только кочергу и решето —
Мы ей вернули Родину!
А что,
Для человека Родины дороже!
24. Поэма об учителе…
Замела дубовые аллеи
Снежная колючая пыльца.
В холоде колоннами белея,
Стынут стены старого дворца.
За резной чугунною оградой,
Где скамейки и замерзший труд,
Граф Олсуфьев властвовал когда-то.
Нынче школа разместилась тут.
И хромой и маленький учитель,
Тыча мелом в черную доску,
О российском говорил пиите
И учил родному языку.
А сегодня как-то необычно
Придавила школу тишина.
Это грозным лязгом гусеничным
Прокатилась по селу война.
Прокатилась и ушла куда-то
Дальше в настороженную тьму.
В двадцать шесть гвоздей
сапог солдата
Отпечатал след на Яхрому.
А в больших и светлых классах школы,
Словно в собственном своем дворце,
Поселился грузный и тяжелый
С черными крестами офицер.
Он сказал, что кончилось ученье.
Он сказал: «Россия есть капут!»
И велел очистить помещенье
За пятнадцать, максимум, минут.
Зимний холод пробежал по залам.
Зимней стужей скованна земля.
Что сказать?.. Тоскливо и устало,
Молча разошлись учителя.
А хромой и маленький учитель
Не ушел… Зачем идти?.. Куда?..
В четверть часа мог ли он, скажите,
Уложить пятнадцать лет труда?!
Даже в час смятенья и тревоги,
Правда, в том повинна и нога,
Не ушел он по примеру многих,
Не покинул школу на врага.
А минуты, словно капли крови,
Истекли. Миг мал или велик?
Офицер, сердито сдвинув брови,
Приказал очистить класс от книг.
А учитель… Он на офицера,
Позабыв о страхе, закричал:
– Разве можно?.. Пушкина?.. Мольера?..
Он не спас их.
Он попал в подвал.
Конвоир сноровисто, с издевкой
Объяснил, что ждет его, как мог.
Показал на шею, на веревку
И потом куда-то в потолок.
Все понятно, повторять не надо.
Тусклый свет в окне над головой.
За оконцем, волоча прикладом,
Изредка проходит часовой.
Жить осталось мало, очень мало.
Может быть всего лишь эту ночь.
Мрачен сумрак графского подвала.
Кто сумеет узнику помочь?
Так промчались день и ночь,
и снова
Сквозь решетки свет проник в подвал.
Почему не видно часового?
Что за грохот?.. Он не понимал.
Он поднялся со своей лежанки.
Вдруг… Речь русская! Шаги, еще шаги!
Звезды на заснеженных ушанках,
Черные граненые штыки.
Расцвела холодная аллея,
Захлестнул глаза горячий шквал.
Он выбежал, он бросился на шею
И зарыдал.
Мы прошли по землям Подмосковья
Сквозь бураны множества смертей.
Кровью, собственной горячей кровью,
Мы навеки породнились с ней.
Выли бомбы, гулко били пушки,
Громыхали бронепоезда.
Оставались сзади деревушки,
Оставались сзади города.
Как сейчас живут в них я не знаю,