Страница 13 из 14
Тем временем привели повитуху, которая велела держать Никарету за руки и за ноги и со злорадным проворством удостоверила, что в ее заборе и впрямь была проделана дыра, которой хоть единожды, но попользовался какой-то пролаза.
При этих словах Влазис разразился страшными проклятиями и стал требовать, чтобы все собравшиеся мужчины прямо здесь, на дороге, отымели эту потаскуху, которая его опозорила, причем он, само собой разумеется, хотел быть первым.
Однако тут вмешался староста и заявил, что, если об этом станет известно властям Троады, никому не поздоровится да еще придется откупаться большими деньгами. Не лучше ли поступить так, как предписывает закон?
– Ну и что он там предписывает? – угрюмо спросил Мназон, которому, честно сказать, не было до закона никакого дела. Он отпустил бы Никарету с миром, если бы получил деньги в возмещение своих затрат на свадьбу и ради утешения после принародного позора Влазиса, однако прекрасно понимал, что денег ждать от Таузы не имеет смысла, а потому планировал хотя бы потешить своё и сына уязвленное самолюбие.
Староста, человек красноречивый и любящий щегольнуть своей осведомленностью, разразился длинной речью – к немалому, правду сказать, удовольствию присутствующих, которые, как и все эллины, очень любили слушать умные речи, оттого у них в такой чести во все века были всевозможные омилитэсы[35], краснословцы, а попросту сказать – болтуны!
– Итак, – начал староста важно, подражая какому-то афинскому краснобаю, которого ему привелось давным-давно услышать и который произвел на него неизгладимое впечатление, – жена, уличенная в прелюбодеянии, уже не может пользоваться украшениями и посещать общественные храмы, чтобы не портить своим видом женщин безупречных, но если она все-таки преступит сии запреты, то любой встречный мужчина вправе сорвать одежду с ее тела, отнять у нее украшения и избить, однако убивать ее он не должен, ибо за это преступление сам понесет кару.
Тут староста остановился перевести дух и окинуть собравшихся значительным взглядом.
– Я, сограждане, могу сообщить вам еще об одном способе наказания жены-прелюбодейки, – продолжал он. – В некоторых местностях Эллады ее выводят на рыночную площадь и ставят на большой камень на виду у всех. Там она стоит день, а потом ее заставляют объехать весь город на осле. Потом ее вновь ставят на тот же камень, и с тех пор она должна забыть свое имя и зваться не иначе, как «Проехавшая на осле». Кое-где преступную жену выставляют на агору на одиннадцать дней без одежды, чтобы опозорить ее на всю жизнь…
– Ты говоришь о преступной жене! – перебила его Никарета, наконец-то справившаяся с рыданиями, которыми разразилась после унизительного осмотра, проведенного на виду у всех. – Но ведь я не изменяла своему мужу! Я еще не стала женой Влазиса! И я всего лишь исполнила обряд. Откуда я знала, что вы все лгали нам, юным девушкам, уверяя, будто Скамандр возьмет нашу девственность?! Оказывается, нужно было просто-напросто искупаться в реке. Но разве это называется – отдать девственность, если девушки выходили из воды по-прежнему невинными?! Вы лгали своим дочерям, они лгали вам! А я одна из всех сказала правду! За что же вы вините меня? Может быть, Скамандр воистину принял образ этого красивого юноши, чтобы обладать мною? Может быть, он отпускал девственными всех тех, кто обращался к нему прежде, потому что они не пришлись ему по нраву? Может быть, я первая, чью девственность он взял, ибо захотел меня настолько, что не смог устоять?!
Общее молчание было ей ответом. Чудилось, у всех собравшихся враз отсохли языки – у кого от изумления, у кого – от возмущения. Больше всего, конечно, разъярены были замужние женщины, каждая из которых в свое время непременно отправлялась на берег Скамандра, с большим или меньшим усердием плескала его воду на свой девственный передок или даже заходила на глубину, однако только сейчас услышала горькую правду о том, что божеству до нее и дотронуться-то оказалось тошно и ее девственность ему была без надобности!
Ну как можно вынести такое оскорбление от не в меру осмелевшей распутной девчонки?!
Односельчанки Никареты как раз поглубже вздохнули, чтобы выдохнуть из себя словечки покрепче, да такие, которые заставили бы их мужей побыстрей и побольней расправиться с этой наглой прелюбодейкой, однако голос подал тот самый широкоплечий житель Беотии, который называл себя ваятелем.
– А ведь девчонка права, – задумчиво сказал он. – И когда вы переведете дух и пустите в ход свои мозги – разумеется, если у кого-то из вас они имеются! – вы поймете, что не должны причинить ей никакого зла. Она ведь еще не стала женой этого вашего… как его там…
Беотиец пренебрежительно кивнул на Влазиса и пощелкал пальцами, пытаясь припомнить его имя, но не смог и продолжал:
– Она не изменила мужу, поскольку у нее нет мужа! Более того, вы даже пеню с ее матери стребовать не можете, потому что эта девушка призналась, что утратила невинность еще до того, как совершилось бракосочетание. Она никого не обманула, хотя вполне могла бы прибегнуть к одной из тех многочисленных уловок, на которые так горазды некоторые нечестные девы и их лживые мамаши. Вы должны отпустить ее с миром. Это ваш…
Ваятель снова бросил пренебрежительный взгляд на Влазиса, снова пощелкал пальцами, вспоминая его имя, и снова не смог этого сделать:
– Он пусть ищет себе другую невесту, а девушка найдет себе нового жениха. Думаю, с ее красотой и умом она не слишком долго будет его искать. Не сомневаюсь, что мой ученик Аргирос будет первым, кто придет к ней с повинной и посватается! И ей очень повезет, потому что он божественно талантлив, он подобен Пигмалиону[36] и давно превзошел меня, своего учителя! Должен вам сказать…
Но больше ничего сказать беотийский ваятель, решивший, подобно старосте, блеснуть своим красноречием, не успел, потому что все собравшиеся набросились на него с кулаками, так что, спасая свою жизнь, он был вынужден бежать столь же стремительно, как незадолго до этого бежал его ученик Аргирос.
Влазис вновь призвал мужчин свершить над Никаретой насилие, и кое-кто уже начал задирать полы своих одежд, а женщины – стыдливо отворачивались и заставляли отворачиваться дочерей, которым, наоборот, ужасно хотелось посмотреть, что же тут будет происходить, – однако, на счастье Никареты, появился старый жрец храма Афродиты, который все это время ждал-ждал свадебную процессию в храме богини, потом устал ждать и вышел на дорогу посмотреть, почему все собрались там толпой и орут на разные голоса.
Жрец этот был человек добрый – особенно когда речь шла о молодых красавицах и их судьбах. Он всю свою долгую жизнь служил в храме и прекрасно знал, что Афродита – далеко не та богиня, которая будет сочувствовать обманутым мужьям или порицать распутных жен, а также дев, которые слишком поспешно развязали свой пояс.
В глубине души жрец всегда насмехался над теми парами, которые искали благословения своему союзу у Афродиты. Ведь это богиня истинной страсти, а какая же истинная страсть может быть между мужем и женой?! Так себе, исполнение супружеского долга! Им бы лучше обращаться к Гере! Та, конечно, тоже знавала сладость любовных объятий… всем известно, что однажды, когда Зевс после какой-то измены явился к ней испросить прощения, их любодейство длилось не больше, не меньше, как шестьдесят суток!.. Но и это, по мнению старого жреца, было всего лишь старательным исполнением супружеского долга. Афродита же смеется над всяким старанием – она покровительствует пылкости, мгновенной вспышке, которая способна зажечь сердце неистовым огнем, она покровительствует взгляду, который может сразить любовью… Словом, она покровительствует Эросу, который воистину мгновенно поражает сердце своей стрелой, а вовсе не вводит ее медленно и осторожно!
Сердце этого жреца было столько раз пронзено стрелами Эроса, что превратилось в одну сплошную кровоточащую рану – и, конечно, он как никто другой мог посочувствовать Никарете, которая отдалась мгновенному велению страсти. Жрец твердо решил не дать свершиться насилию – и приступил к уговорам с таким усердием и красноречием, что и староста, и ваятель из Беотии показались рядом с ним всего-навсего косноязычными юнцами – чем-то вроде Влазиса.
35
Омилитэс – так в народе называли мастеров говорить, людей, обладающих даром красноречия. Риторами называли они себя сами, в своем кругу. Слово «оратор» – латинского происхождения, оно не употреблялось в Элладе.
36
Пигмалион – персонаж античной мифологии, царь острова Крит и скульптор, влюбившийся в статую женщины, которую изваял из слоновой кости. Афродита снизошла к его мольбам и оживила статую. В античных источниках имени статуи нет: Галатеей творение Пигмалиона назвал Жан-Жак Руссо – по имени прекрасной нереиды, морской нимфы.