Страница 52 из 56
-- А кого спускаете?
-- Начальника участка, -- мгновенно ответила женщина.
-- А где слесарь? -- вспомнил он испитого мужичка.
-- За... за... заболел. Ча... ча... час назад ушел домой.
Мезенцев прохромал на улицу, начал выискивать в мешанине отпечатков на снегу следы пеклушинских туфель, и тут его как ожгло изнутри. Каска! Почему не было каски? Он обернулся к высокой черной двери и вспомнил, как в детстве он приходил с отцом на шахту, но только на другую, на "Двенадцать-бис", и там его больше всего поразил какой-то шахтный начальник -- то ли главный инженер, то ли начальник участка. У него была перед спуском в забой самая чистая и аккуратная одежда, и рядом с шахтерами он смотрелся экскурсантом, решившим посетить на часок подземные выработки. И каска на нем была совершенно новенькая, вот как бы только-только отлитая из пластика, совсем не такая грязная и черная, как у отца. Нет, не мог начальник участка взять каску рядового шахтера. И еще как-то резко, вспышкой, вспомнил Мезенцев, что не положено спускать кого-либо в одиночку под землю.
Рука рванула на себя створку двери.
-- Это -- он?! -- с порога показал на тянущийся и тянущийся вниз канат Мезенцев.
-- Кто? -- снова сузилось лицо женщины.
-- Очкарик! -- в запале крикнул Мезенцев и похромал навстречу ей.
-- Я не... не... там начальник участка...
-- Фамилия начальника! -- еще громче гаркнул Мезенцев.
Дрогнув, замерли канаты, исчез, мгновенно рассосался гул машины, и тут же что-то щелкнуло в глубине ствола. Женщина побледнела, потому что за тридцать с лишком лет работы никогда не слышала такого звука и, почувствовав, что виновата в том, что этот звук появился, прошептала сухими полосками губ:
-- Он та... та... там...
-- Очкарик?! -- и с радостью, и с возмущением воскликнул Мезенцев.
-- Д-да... Он... он... сказал, что убьет, если мы... мили... милиционеру... Ну, то есть вам, ска... скажем, что он...
-- Кто -- мы? -- не понял Мезенцев и заозирался вокруг.
-- Сме... сменщица моя. Она... она только вошла и дверь ос... оставила открытой, хотя не положено... Я ухо... уходить должна была, а она...
-- Она -- с ним?! -- наконец-то все понял Мезенцев.
-- Д-да, -- еле выдавила женщина. В ее лице не было ни кровинки, как будто от испуга у нее вообще вместо крови появилось нечто прозрачное, с синевой.
-- Поднимай клеть! -- шагнул к вешалке Мезенцев и сорвал каску с краю. Те, что лежали рядом с исчезнувшей, явно пеклушинской, он почему-то брать не захотел.
26
Ноги оторвались от металлического пола клети, и сразу стал сереть свет. Лучом горящей на каске лампочки Мезенцев осветил свои милицейские краги и с удивлением увидел, что ни от какого пола они не отрывались и никакой невесомости нет, а он стоит на черном-пречерном, как фуфайка у стволовой, днище клети, которая летит вниз, в глубоченный колодец.
Пропахшая табаком и углем брезентуха на груди стояла деревянным коробом. По бетонной опалубке ствола журчали невидимые ручейки. Хотелось зевать, но рот не открывался. Клеть понеслась быстрее и, как показалось Мезенцеву, вверх. Неужели стволовая решила поднять его? Но зачем? А вдруг движения вверх на самом деле и не было, а просто оборвался канат? Вот теперь уж точно страх выжал испарину на лбу Мезенцева. Он представил размочаленные оборванные стальные нити каната, представил страшную черноту внизу, но страшнее всего ему почему-то привиделось, что в этом полете он проскочит и нужный ему первый горизонт, куда опустился Пеклушин, а за ним второй, третий, как врежется клеть в гранит почвы на самом нижнем горизонте и... И тут клеть резко замедлила ход, въехала в полосу света, покачалась сверху вниз пружинкой и замерла.
Мезенцев толкнул скрипучие стальные ворота клети, выпрыгнул на гремящие железные плиты и невольно опустил пистолет. Слева от него полусидя вжималась в бетон опалубки женщина в черной-пречерной фуфайке, а по ее круглым щекам стекали струйки крови.
-- А-а... женишок, -- еле прожевала она неслушающимися губами.
-- Очкарик?! -- сразу все понял Мезенцев и под утвердительный кивок женщины попытался приподнять ее и подтащить к клети. -- Давайте-давайте!
-- Сама... Я сама... -- сопротивлялась женщина, а руки цеплялись и цеплялись за шею спасителя. -- Я ж чижелая... Надорвешься, женишок... Он меня с собой потащил, чтоб я того... дорогу ему показала к ветиляхе...
-- К чему? -- не понял Мезенцев.
-- К вен... венти... вентиляционному стволу, -- еле выговорила женщина. -- Я показала...
-- Зачем?! -- в крике вскинулся Мезенцев. -- Он же уйдет!
-- Не уйдет, -- спокойно ответила женщина. -- Он думал, что там... там... есть подъемная машина... А там ее... нет. Давно сняли... Оттуда не выбраться наверх.
-- Он стрелял? -- не веря в то, что услышанный наверху звук был выстрелом, спросил Мезенцев.
-- Стре... стрелял, -- еле выдохнула женщина. -- Для острастки. В воздух.
Мезенцев бережно посадил ее на дно клети спиной к боковой стенке.
-- Он вернется, -- с испугом произнесла женщина. -- Обязательно вернется. Он как... как... как волк... загнанный... Там, -- показала она в глубь тоннеля, уходящего в черноту, -- там очень душно, там нету вентиляции. Ша... шахта ж у нас была не это... сверх... это, категорийная. Вот... Метана нету. Сказали, что можно не проветривать. Ду-ушно там, ох и ду-у-ушно! Он быстро вернется...
-- Ну и хорошо! -- ответил он на ее предостережение. -- Пусть возвращается... Вы меньше говорите. А как... это... В смысле, как наверх вас отправить?
-- Там, -- показала она на стену, к которой еще недавно обессиленно прислонялась. -- Там тумблер. Два звонка дай... Наверху услышат... Только это... двери сначала закрой...
Мезенцев захлопнул грязные металлические створки, просигналил наверх, и клеть действительно уползла на-гора. Он остался один, совсем один на полуосвещенном рудничном дворе первого горизонта и вдруг остро ощутил свою уязвимость внутри этого света.
Краги сами собой прошлепали по гулким железным плитам, по твердым сланцам, по черным, маслом отливающим лужам во тьму. Шлепая по воде, Мезенцев пожалел, что не взял под вешалкой, как настаивала женщина-стволовая еще наверху, огромные резиновые сапоги, но тут же об этом забыл. Жидкий свет фонарика на каске нащупал приваленную к стене металлическую крепежную стойку, и Мезенцев с облегчением сел на нее, выпростав ноющую ногу. Потом снял каску и схоронил ее за пазухой. Свет исчез, и тут же показалось, что стало труднее дышать, хотя, скорее всего, трудно было дышать с первых минут попадания под землю.
Мезенцев представил, как бредет по штрекам и ходкам к вентиляционному стволу успокоившийся Пеклушин, и только теперь понял, что тот знает устройство шахты. Наверное, и комсомольских секретарей гоняли в свое время под землю воодушевлять забойщиков. Откуда бы он еще знал, что второй выход -- через вентиляционный ствол? Мезенцев и то не знал. Да он и под землей-то был впервые, хотя и вместе с отцом в его рассказах о горняцкой каторге -- сотни раз. Но сколько ни представлял тогда, а все равно представить не мог, что здесь так сыро, душно и одиноко. И еще он вспомнил, что шесть часов смены под землей называются "упряжкой", что лампочка на каске -- "коногонка", и от этих лошадиных терминов сам труд шахтера представился Мезенцеву чем-то лошадиным и каторжным. Легче было пробежать "огневую" полосу в морпехе, высадиться в плавтанке прямо в воду прибоя или прыгнуть с "тушки" на парашюте, чем ковырять уголь в этой тьме. И еще он вспомнил, что тоннель, в котором сидит, называется квершлагом, а от него идет, если он не ошибается, бремсберг, а от бремсберга -- штрек, а от штрека... Он нахмурился, пытаясь вспомнить, во что же переходит штрек, а в уши что-то тихо кольнуло.
Мезенцев не знал, есть ли под землей мыши, и с удивлением вновь вслушался в легкое потрескивание. Звук шел мягкий, как сквозь вату, звук шел откуда-то очень издалека. Но даже капли, сочно тикавшие где-то рядом, не глушили его. Мезенцев медленно подобрал ногу и еще сильнее сжал под одеревеневшей брезентухой каску. Правая рука сама нащупала в кармане "макаров".