Страница 11 из 12
Нинка предусмотрительно исчезла из села, как будто тут никогда и не жила. Поговаривали, что она рванула куда-то к нефтяникам, мол, у ней там хахаль был – приглашал. Вовка Никонов послушался своей бабки Степанихи и подобру-поздорову рванул в свой цирк…
Глава восьмая
– Ну, хорошо, понимаю, этим людям мы не можем помочь. Но с Ангарским можно что-то придумать? – Шацкий вкрадчиво, почтительно, но настойчиво гнул свою линию перед Генеральным Росгосцирка.– У него высшее образование. Заслуженный артист России! Был очень хорошим эквилибристом, весьма уважаемым среди своих цирковых коллег. Ангарский – это имя! Он принесёт много пользы.
– Хороший эквилибрист, к тому же в прошлом, не показатель и не аргумент. И заслуженностью не козыряйте. Совсем не обязательно, что он будет таким же успешным управленцем. Это другая профессия. Нам нужен работник. Слышите! Ра-бот-ник!.. Думаю, лучше взять человека со стороны. Безопаснее и не так хлопотно. Какие гарантии, что этот ваш протеже не станет мерить всё своим цирковым аршином? Нам нужна корпоративная этика. Команда! Где нет анархии и иных мнений – всё подчинено общему делу! Понимаете меня?
– А я о чём? Он знает цирк изнутри, его специфику. Дисциплинирован, обязателен, пунктуален!
– А он сможет принимать непопулярные решения, которые зачастую не в пользу артистов? Не взбрыкнёт, не упрётся, так сказать, рогом? Таких решений придётся принимать не один десяток. Времена сейчас сами знаете, какие. Не до церемоний – выжить бы! У нас ведь цели высшие, и масштабы не чета размерам вашей арены. У нас арена, так сказать, мировая.
– А жизнь простых людей – артистов, служащих – разве не высшие цели? Простите за патетику, но, глядя на землю из космоса, людей не увидишь. А они там живут. Для чего же тогда мы все? Ради чего и кого мы тут работаем?
– Жаль, что вы не понимаете до сей поры элементарных вещей. Мы – государственные люди. Цели и масштабы у нас государственные. Не всегда чаяния одного человека совпадают с проблемами всего народа в масштабах страны!
– Ещё раз меня извините! Но народ состоит из отдельных людей – вас, меня, наших родных. Жизнь и состоит из наших проблем и желаний. Разве не так?
– Вы меня сейчас несколько разочаровываете. Я в сомнениях – верное ли я принял решение по вашей кандидатуре, когда принимал на работу? Вы, исходя из ваших слов и позиций, оказывается, романтик и идеалист. Государственный чиновник должен быть нейтрален и малоэмоционален в принятии своих решений. Он обязан исходить из высших соображений и целей. Для него важен конечный результат общего блага, а не некой абстрактной единицы. Нельзя никоим образом распылять усилия, поддаваться сиюминутным эмоциям и демагогии.
Государственные интересы превыше всего, слышите – государственные! В вашем сознании должны представляться истинные цели и государственные масштабы! Сюда требуется направлять свою энергию! Именно этим отличается настоящий чиновник от простого человека!.. Да-а, Шацкий, озадачили вы меня! Я буду думать…
Никонов через несколько недель заглянул в Главк к Шацкому. Позвонил ему в отдел снизу от охраны, тот дал распоряжение пропустить. Сделал он это с явной неохотой…
…Володька внутри звенел, как натянутая струна.
– У нас, у вольтижёров, чтобы бросить партнёршу вверх, надо крепко держать друг друга за руки – крест накрест. Если руки сцепить некрепко, она при приземлении их разорвёт, пробьёт сцепку, упадёт на манеж. А это – травма! Так и мы. Нельзя нам расцеплять наших рук – погибнем!..
Все подозрения насчёт Влада подтверждались всем его видом, каждым его словом и даже тем, что он не договаривал. Он был странным, скользким, отдалившимся! Совершенно не тем парнем, мужиком, которым его знали все эти годы!.. А ведь они тогда, в армии, на первом году службы, набили себе татуировки с текстом из заповедей Христа: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя»…
– …Здравствуйте, Владислав Борисович! – кто-то из проходящих артистов подобострастно заглянул в глаза новоиспечённому чиновнику, заискивающе улыбнулся и тут же серой мышкой проскочил мимо. Влад успел вежливо и величественно кивнуть, артистично улыбнуться своей фирменной «мармевладной» улыбкой, которая всегда впечатляла, особенно слабый пол. Тяготивший друг друга разговор через паузу продолжился.
– Можешь понять, ты, Владислав Борисович, что парень гибнет? – Никонов уже почти перешёл на крик, глядя в карие глаза Шацкого, которые были завешены какой-то непроницаемой ширмой.– Ему помощь нужна! Наша с тобой помощь!
– Ничем не могу помочь! Понимаешь? Ну, ни-чем!..– Шацкий это не сказал, а словно плюнул болью! И тут же снова замкнулся, отвёл глаза, по-дурацки улыбаясь. Никонов расценил это всё по-своему, завёлся и сдерживался из последних сил.
Шацкий, вдруг, словно дико устав, опустил плечи, сказал холодно и отстранённо:
– Как говорится – ничего личного, друг! Только бизнес! Такая работа…
– Надпись покажи! – приказным тоном потребовал Никонов.
– Что?.. Какую ещё надпись?
– Нашу! Армейскую!
– А-а, эту… Долго расстёгивать, запонки снимать…
– А мне не в падлу! – Никонов мгновенно скинул с одного плеча куртку, задрал рубашку, оголив внушительный бицепс. Там в несколько синих строчек был наколот их девиз. Никонов ткнул пальцем в плоть!
– «…аще кто положит душу свою за други своя»! Освежи дырявую память, паскуда! – Никонов, сам того не осознавая, коротко, без замаха ударил Шацкого в челюсть. Того повело в сторону.
– Никакого бизнеса, «друг»! Только личное!..
– Ты, что, сдурел? По лицу! Фил! Совсем с ума сошёл?
– Тебе на манеж не выходить! А в кабинете можешь и с разбитой рожей сидеть. По крайней мере, цирковые будут видеть, с какой сволочью им приходится иметь дело! Иди, работай! Служи, Иуда!..
Никонов круто развернулся и, одеваясь на ходу, пошагал вниз по помпезным ступенькам главковской лестницы, по которым многие шагали до него и будут шагать ещё. Сколько же здесь людских судеб стремительно взлетело вверх и устремилось вниз за эти годы! Все ступеньки, отполированные временем и подошвами цирковых, были своеобразными вехами прожитых ими лет, с судьбами состоявшимися или с незаметными биографиями простых тружеников манежа. Чрево Главка – старинного доходного дома в центре Москвы, где некогда был элитный бордель,– привычно глотало приходящих сюда людей, переваривало и через какое-то время выплёвывало изжёванными и выпотрошенными на льготную пенсию. Цирковая молодость, а вместе с ней и жизнь пролетали, как утренние представления. Никто не успевал опомниться, как надо было уже выходить в прощальном эпилоге…
Он шёл, ничего не замечая вокруг, играя желваками и стирая зубную эмаль. В нём бушевала ярость: «Как он мог! Продался за три копейки! Начальником стал! Предал всех! И когда? Когда больше всего нуждались в его помощи! Иуда он и есть Иуда!..»
Глава девятая
Ребята сидели у Ангарского, отпаивали того крепким чаем на травах. В последнее время Витька стал приходить в себя – побрился, привёл квартиру в порядок. Он был ещё слаб, с соловелым взором, но явно шёл на поправку.
Главное, что в его речах стали сквозить нотки уверенности, и он даже стал строить кое-какие планы. В студии, где создавались от Главка новые номера и аттракционы, пытались возродить номер, который когда-то работал сам Ангарский. С ним созвонились, пригласили поработать консультантом. Деньги, которые они назначили за работу, едва покрывали затраты на метро туда и обратно. Студия, некогда процветавшая, теперь влачила жалкое существование. В Росгосцирке всё никак не могли решить – нужна ли она вообще?..
Это был звонок с того света!.. Пусть хоть и условная, но это была – работа! Знакомая! По душе и по сердцу! Витька дал согласие не задумываясь, и днями был готов приступить…
Никонов тоже поделился радостью. Леонид Леонидович Костюк, директор цирка на проспекте Вернадского, не обманул! Позвонил старому мастеру вольтижа и воздуха. На его манеже готовился номер молодой перспективной воздушной гимнастки. Нужен был опытный пассировщик-репетитор, которому можно было бы без всякого риска для жизни доверить страховочную лонжу. В этом Никонову не было равных. Он и своей Ирке сколько раз ассистировал! А там вообще – воздушный полёт! Платили тоже не густо, но платили. К тому же, цирк в двух остановках на метро от дома. Вечером даже оставалось время потаксовать по Москве или, как было модно говорить, «побомбить». На вечно хворающем «Опеле» иногда удавалось что-то заработать, если только его ремонт не съедал всё и сразу…