Страница 3 из 6
Астрид
I
Меж приземистых строений в старой королевской усадьбе Упсалы стояла девичья. Она возвышалась на сваях, словно голубятня, и люди поднимались в неё по крутой лесенке, а входили внутрь через дверцу, низенькую, как оконце. Стены в девичьей были покрыты рунами, которые означали любовь и тоску, а возле узких окошек виднелись маленькие круглые ямки, протёртые в дереве, ибо там стояли обычно служанки и, облокотившись, глазели вниз на двор.
Вот уже несколько дней в королевской усадьбе гостил старый скальд Хьялти. Каждый день поднимался он в девичью к принцессе Ингигерд и говорил с ней о короле Норвегии, Олаве, сыне Харальда. И всякий раз, когда приходил Хьялти, сидела там и рабыня Ингигерд, Астрид, и внимала скальду столь же восторженно, как и принцесса.
Слушая речи Хьялти, обе девицы, позабыв обо всём на свете, роняли работу на колени и сидели не шевелясь. Тот, кто увидел бы их, не смог бы даже поверить, что в девичьей трудятся не покладая рук. Не смогли бы поверить и в то, что они собирали слова Хьялти, словно это были шёлковые нити, и из них они ткали себе образ короля Олава, каждая – свой собственный. Не смогли бы поверить и в то, что они, каждая в своих мыслях, ткали из слов скальда прекрасный стенной ковер.
Во всяком случае, оказалось так, что для принцессы образ короля был столь возвышен, что, когда он представал перед её мысленным взором, ей хотелось броситься перед ним на колени и поклониться ему. Ибо она видела, как король восседает на своём троне, высокий, увенчанный короной. Она видела, как с его плеча свисает до самого пола плащ, затканный пурпуром и золотом. В руке его она видела не меч, но Священное Писание, и ещё видела она, что трон его стоит на поверженном тролле. Белее восковой свечи сияло его лицо, обрамлённое длинными локонами, а глаза его излучали веру и покой. О, принцесса почти страшилась, видя сверхчеловеческую силу, которая светилась в этом бледном лице. И она понимала, что король Олав – не просто король. Нет, она видела, что он был святым, подобным ангелам.
Но совсем иным был образ короля, сотканный Астрид. Светловолосая рабыня, испытавшая голод и холод, терпевшая тяжёлую нужду и тем не менее наполнявшая девичью шутками и смехом, представляла себе короля иначе. Она ничего не могла поделать, но всякий раз, когда слышала о нём, она рисовала себе молодого парня, лесоруба, который вечером выходит из леса с топором на плече.
– Я вижу тебя, вижу тебя так ясно, – говорила Астрид своему образу, словно он был живой. – Ты невысок, но широкоплеч, ты лёгкий и проворный, и ты целый день блуждал в лесном мраке, так что последний отрезок пути ты преодолеваешь стремительно, и когда выходишь на дорогу, то улыбаешься и высоко подпрыгиваешь. Ты сверкаешь в улыбке зубами, волосы твои развеваются от ветра, и мне это очень нравится. Я вижу тебя, твоё обветренное лицо и веснушки на носу. У тебя голубые глаза, и в лесной чаще они становятся тёмными, но, как только ты видишь долину и свой дом, идя по дороге, глаза светлеют, и взгляд твой смягчается. Едва увидев в долине свой дом, ты срываешь с головы шапку и приветственно машешь ею, и тогда я вижу твой лоб. Разве это не лоб короля? Разве этот высокий лоб не достоин короны и шлема?
Такими разными были эти два образа, и как принцесса любила образ святого, который она создала в своём воображении, так и бедная рабыня любила образ крепкого парня, выходившего ей навстречу из лесной чащи.
И если бы Хьялти-скальд смог увидеть обе картины, он наверняка похвалил бы их. Он точно сказал бы тогда, что обе они напоминают ему короля.
– В том-то и удачливость короля Олава, – сказал бы Хьялти, – что он одновременно и бодрый, крепкий парень, и святой воин Господа.
Ибо старый Хьялти любил короля Олава, и хотя бывал он при дворах многих королей и повидал всяких, но никогда не встречал ему подобного.
– Где найду я того, кто заставит меня позабыть об Олаве, сыне Харальда? – повторял он обычно. – Где встречу я более достойного?
Хьялти-скальд был суровым, с грубыми чертами лица. Но каким бы старым он ни становился, волосы его всегда оставались чёрными, кожа тёмной, а глаз острым. И песнь его как нельзя лучше отвечала его наружности. Никогда в устах его не звучало иных слов, кроме боевого клича, и никогда не складывал он иных песен, кроме героических.
Сердце старого Хьялти до сих пор было как дикий лес вокруг одинокой избушки. Оно было словно груда камней, на которой растут только тощий папоротник да редкая травка.
Но во время своих странствий прибыл однажды Хьялти в Упсалу и увидел принцессу Ингигерд. И увидел он, что она благороднее многих других женщин, которых он встречал. Даже если на самом деле принцесса была не намного прекраснее других женщин, а король Олав – не отважнее других мужчин.
Но у Хьялти внезапно родилась мысль, что он должен пробудить их любовь друг к другу: шведской принцессы и норвежского короля. Он спрашивал себя, почему бы ей, первой среди женщин, не полюбить короля Олава, превосходившего всех остальных мужчин.
И после того, как мысль эта пустила корни, Хьялти больше уже не сочинял своих хвалебных песен о героях. Он не стремился завоевать награду и честь у суровых воинов Упсальского двора, но долгие часы проводил в девичьей. И трудно было поверить, что это Хьялти разговаривает с женщинами. Трудно было поверить, что он умеет найти столь прекрасные, нежные слова, когда рассказывал им о короле Олаве.
Никому не удалось бы узнать теперь старого Хьялти. С тех пор как возникла у него эта мысль о браке, он совершенно переменился. Как только эта сладостная мысль выросла в душе Хьялти, стала она будто яркая роза, источавшая аромат, с нежными лепестками, распустившаяся посреди пустоши.
Однажды Хьялти сидел, как обычно, в девичьей у принцессы. Все служанки ушли, кроме Астрид.
Хьялти подумал тогда, что он уже долго говорил об Олаве, сыне Харальда. Он сказал о нём столько прекрасного – всё, что знал. Но принесло ли это пользу? Что думает о короле принцесса?
И Хьялти принялся расставлять сети, чтобы выведать у принцессы, что она думает о короле Олаве. «Я догадаюсь об этом по её взгляду или румянцу», – решил он про себя.
Но принцесса была знатного происхождения и потому умела скрывать свои чувства. Она не покраснела и не улыбнулась. Глаза её не заблестели. Она не дала понять Хьялти, что думает о короле.
И когда скальд заглянул в её благородное лицо, он устыдился. «Она слишком хороша для того, чтобы заманивать её в ловушку, – сказал он себе. – Надо встречать её в открытом и честном поединке».
И тогда Хьялти спросил прямо:
– Королевская дочь, если Олав, сын Харальда, посватается к тебе, что ты на это скажешь?
Лицо юной принцессы просияло, как сияет лицо у людей, когда они, взобравшись на гору, видят море. И она сразу ответила:
– Если он такой король и такой христианин, как ты говоришь о нём, Хьялти, то для меня это было бы великим счастьем.
Но едва она произнесла эти слова, как взор её угас. Будто бы пелена возникла между ней и далёким прекрасным видением.
– Ах, Хьялти, – вздохнула она, – ты забыл об одном. Король Олав – наш враг. Войны, а не сватовства ждем мы от него.
– Пусть это тебя не тревожит! – ответил ей Хьялти. – Раз ты сама желаешь этого, всё будет хорошо. Я знаю, чего хочет король Олав.
Хьялти-скальд был доволен, он даже улыбнулся, сказав эти слова, но принцесса опечалилась ещё больше.
– Нет, – молвила она, – не от меня или короля Олава это зависит, но от моего отца, Улофа Шётконунга. Ты ведь знаешь, как он ненавидит Олава, сына Харальда, и даже запрещает упоминать его имя. Никогда не позволит он мне поехать вслед за врагом в его королевство. Никогда не отдаст он свою дочь за Олава, сына Харальда.