Свои, родные, наши!

И вот однажды чудо произошло. Герман привел ее к себе домой и перед дверью завязал глаза шелковым платком. Осторожно помог войти, а когда снял платок, Лиля оказалась в окружении десятков огоньков. Горел камин, горели крошечные лампочки и свечи – везде, во всех углах комнат, отражались во множестве зеркал… Это было чудесно, необыкновенно, восхитительно!

– Но это еще не все, – таинственно сказал Герман, усаживая очарованную Лилю на диван перед камином. – Скажи, лилии – по-прежнему твои любимые цветы?

Она кивнула – и в следующий миг Герман вручил ей огромный букет.

– Но и это еще не все, – загадочно улыбнулся он. – Дай мне твою руку.

Лиля, непонимающе улыбаясь, протянула руку. Герман выхватил из кармана алую бархатную коробочку, открыл ее… Кольцо нереальной, театральной, сказочной красоты лежало в шелковом гнездышке, сверкая бриллиантами. В следующий миг Герман надел это кольцо на палец Лиле.

Ничего подобного она не видела никогда в жизни!

– Потрясающе… – пробормотала, любуясь кольцом, как зачарованная. – Боже мой…

Подняла глаза на Германа, не в силах найти слова благодарности, – и поразилась тому, насколько серьезным вдруг стало его лицо.

– Я хочу, чтобы вы с Аришей навсегда остались со мной, здесь, – сказал он негромко. – Я хочу, чтобы это был твой дом.

Лиля смотрела исподлобья, нерешительно. Поднесла к губам кольцо и поцеловала его…

Голова кружилась от счастья, и все казалось возможным, даже невозможное!

Звонок поднял Таисию Александровну с постели уже около полуночи.

– Мама, мамочка, это я! – зазвучал в трубке голос Лили.

– Привет, Лилюш, привет, родной, как дела? – радостно отозвалась Таисия Александровна.

– Мама, ты только не волнуйся, – говорила Лиля с какой-то странной интонацией, – мы с Аришкой остаемся здесь. С Германом.

– Как… как ты сказала? – опешила Таисия Александровна, однако ответом ей были короткие гудки – связь внезапно прервалась.

Таисия Александровна положила трубку и пошла в спальню, где ее встревоженно ждал разбуженный поздним звонком Шульгин.

– Что она сказала? – спросил он.

Таисия Александровна замерла в дверях:

– По-моему, она сошла с ума… Сказала, что не приедет, остается там с Германом… Как это понимать?!

Шульгин хмуро смотрел на жену:

– А как понимать?.. И понимать нечего. Все ясно!

Точно так же все с полуслова понял и Михаил Иванович (Шульгины приехали к нему ранним утром). Однако был потрясен не меньше Таисии Александровны:

– Мне, конечно, говорили, что Лилька чудит немного… Но…

– Ох, ёшкин кот, – пробормотал Шульгин, привычным движением доставая из внутреннего кармана валидол. – В голове не укладывается!

– Я и представить не мог, что… – Михаил Иванович не договорил, протянул Таисии Александровне и Шульгину несколько фотографий: – Вот, полюбуйтесь! Что она себе позволяет?!

Они онемели, глядя на черно-белые снимки: вот Лиля идет под руку с Германом по Лондону, вот самозабвенно целуется с ним на набережной Сены, вот входит вслед за ним в какой-то дом… наверное, в его дом.

Шульгины переглянулись: как к Говорову попали эти фотографии?!

– У меня просто в голове помутилось, когда я это увидел! – начал было Михаил Иванович, однако его прервал телефонный звонок.

– Да, Говоров, – ответил он резко.

– Ну что, Михаил Иванович, – послышался в трубке голос Родиона, – полюбовались на свою любимую доченьку?

Мембрана резонировала, и Таисия Александровна с Шульгиным отлично слышали нотки нескрываемого злорадства в его голосе. Злорадства – и горя…

– Откуда у тебя эти фотографии?! – вскричал Говоров.

– Их тебе дал Родион? – ошеломленно пробормотала Таисия Александровна.

– Ну не мог же я отпустить без присмотра свою женушку и ребенка! – хохотнул Родион.

Да, Аркадий Хромов не напрасно опасался сексота в группе артистов… И этот сексот отлично знал свое дело!

– Каково это? Средь бела дня целуется с продажной тварью! – простонал Родион. – А я ведь вас предупреждал, я вас умолял не помогать ей с отъездом!

– Камышев! – с болью закричал Михаил Иванович. – Если бы в твоей семье все было в порядке, этого бы не произошло! Ты слышишь?!

Родион молчал. Возразить ему было нечего.

– Одним словом, поедешь и вернешь жену, ты понял?! – продолжал Говоров.

– Нет, – промямлил Родион, и только тут Михаил Иванович понял, что зять снова пьян. – Никуда я не поеду! Хватит, я набегался, Михаил Иванович. Набегался! – В голосе его звучали слезы. – Вы не представляете, вы не представляете, каково это – каждый день видеть в ее глазах холод! Годами… – Он тяжело всхлипнул. – Больше не могу. Я завтра иду в загс и подаю на развод.

– Никуда ты не пойдешь! – взревел Говоров. – Жди моего решения! Все!

Он швырнул трубку и тяжело рухнул на стул.

– А мне кажется, Тася должна поехать к Лильке Михайловне, – вдруг сказал Шульгин. – Уж если кого она послушает, так это только мать.

Таисия Александровна ошеломленно смотрела то на него, то на Говорова.

Тот поддержал Шульгина:

– Тасенька, надо…

Она покорно кивнула, вдруг ужаснувшись, какую мощную бюрократическую машину должен будет запустить Говоров, чтобы отправить ее в Англию! Затея кажется какой-то утопией, но Таисия Александровна не сомневалась, что Михаил Иванович горы свернет, чтобы возвратить дочь!

Но еще больше гор предстояло свернуть ей самой – уговорить Лилю одуматься. Всю дорогу Таисия Александровна подбирала какие-то слова, обдумывала, как повести разговор… Однако с первой минуты встречи поняла, что потерпит неудачу.

В богемной, элегантной, очень своеобразно и непривычно обставленной квартире, да и во всем этом чужом, хмуром городе с чужой речью Лиля чувствовала себя как рыба в воде и выглядела откровенно счастливой: такой Таисия Александровна никогда ее не видела – ну, может быть, только в те далекие времена, когда в Дом с лилиями прибегал Сережа Морозов и весело называл ее Карамелькой.

Да, Лиля не лукавила, когда говорила, что не чувствует себя в Лондоне, в Англии чужой, потому что здесь рядом с ней ее любимый человек и их ребенок. Для нее уже все было решено: она остается здесь навсегда, а Кира должна подтянуть свой английский, чтобы переехать сюда, когда Лиля получит гражданство.

В глазах Таисии Александровны мелькнуло сомнение: она сомневалась, что Лиле это удастся так скоро, ведь даже Герман еще считается эмигрантом! И тогда Лиля вдруг сообщила ей, что написала заявление о предоставлении ей политического убежища. Иначе она не смогла бы остаться в Англии после отъезда труппы…

Таисия Александровна молча смотрела на дочь, не находя слов. Было ясно, что Лиле совершенно безразлично, как ее решение скажется на всех, кто останется в Советском Союзе. И совершенно безразлично, что она встречается с матерью в последний раз и больше никого никогда не увидит: ни отца, ни Родиона… А надежда на встречу с Кирой совершенно эфемерна!

– А как бы ты поступила, мама, если бы тебя тогда позвал отец?! – вдруг с вызовом спросила Лиля.

Таисия Александровна обняла ее, понимая, что слишком нагрешила в своей жизни, чтобы судить хоть кого-то, тем более – собственную дочь. И все-таки хотелось Лиле сказать, что одно дело – поехать за любимым человеком в какую угодно глушь, а совсем другое – покинуть ради него Родину.

Но ей чудилось, что между ней и Лилей снова возникла та же непроницаемая стена, которая стояла между ними долгие годы и которую, как казалось Таисии Александровне, ей все же удалось преодолеть. Но сейчас она поняла, что это лишь казалось ей…

Герман был очаровательно-любезен, он красноречиво убеждал Таисию Александровну, что сейчас все-таки не 37-й год, к стенке никого не поставят, хотя могут попортить много крови, – но все же у Лили есть право быть счастливой и самой решать, как ей жить.

Все это было так, все так… Но никогда раньше Таисия Александровна не испытывала такой печали, такой растерянности и безысходности!