Страница 7 из 9
неумеренными ускорить, ибо подобно древним мудрецам эллинским вдохновение обыкновенно черпал, обильно вином чрево свое услаждая. Перо острое ложилось на бумагу, но муза тотчас отворачивалась от него в брезгливости, перегару водочного убоямшись. И Никита Иванович, ругаясь матерно, к стакану наполненному сей же миг сызнова прикладывался.
Вот так, тираду очередную от души произнеся, одну из тех, что в обществе приличном вслух никогда не высказываются, взялся Никита Иванович строчку за строчкой на лист бумажный класть, как торговец на прилавок кладет товар залежалый: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день зачинался над Петербургом солнечный, но над горами стоял еще туман утренний..."
Перечитал творчество сие Никита Иванович, и пришло в голову ему, что слова "солнце" и "солнечный" сочетаются промеж собою в весьма невеликой степени, глаз при прочтении повествования такого нещадно коробя. Переправил он одну строку на бумаге и принялся читать сызнова:
"В небе сверкало блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но над горами стоял еще туман утренний..." Так оно вышло гораздо лучше и на слух приятнее, только вот никак сочинитель наш припомнить не мог в точности, есть в Петербурге горы, иль нет. На всякий случай, дабы пред друзьями да издателями не опозориться ненароком, решил Никита Иванович горы из Петербурга убрать. После таковой процедуры многотрудной вышло у него следующее: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но в небе стоял еще туман утренний..." На сей раз получилось у писателя два неба. А по сюжету надобно одно. Взяв перо в руку, Никита Иванович одно из небес вымарал из романа безпощадно. Отхлебнув из стакана водки, да огурчиком соленым ее закусив, опять углубился он в чтение: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но стоял туман утренний..." В таковом варианте рукопись пришлась ему по душе еще менее, ибо конец предложения, подобно евнуху турецкому, выглядел словно бы оскопленный острым ножом хирургическим. Скомкал Никита Иванович исчирканный лист с досадою, швырнул его в угол, где по обыкновению своему мыши шуршали беззастенчиво, охватил руками голову, да так и замер, в печали и безисходности. На сем и оставим мы его покамест, для того лишь, чтоб вскорости к персоне указанной вновь возвратиться, поскольку предстоит персоне таковой пройти по страницам повествования настоящего поступью хоть и не твердою, но к делу нашему применительно вполне сгодящейся.
Доподлинно известно человеку любому, науки мудреные зоологические да биологические изучающему, что любая какая ни есть тварь живая влачит свое существование по-разному. Медведи, скажем, обитают в берлогах лесных в одиночестве, ежели медведь вышеназванный не есть медведица и не стряслось с нею в близлежащем прошлом прибавления семейства. Скот домашний пасется все больше стадами, пастухами заботливыми при том опекаемый усердно. Писатели же живут стаями. Стая писательская есть объект как нельзя более организованный. Имеется при ней и вожак, либо нечто, такового равноценно замещающее: быть может, сочинитель в летах и с громким именем, но по старости лет промысел писательский уж забросивший совершенно, быть может, издатель, вокруг которого сочинители вьются, что мухи подле сладкого, и что забавляет его самого в степени необычайной. Поглощена стая такая ежеденственно трудами тяжкими и в величайшей степени для общества небесполезными: а именно, собираясь вечерами за чаем, с торжественностью прочитывает друг дружке собственные же сочинения, после чего шумно их обсуждая. Обсудивши, расходится, с твердым сознанием, что день прожит не напрасно, ибо пикировки таковые подогревают в душах их пыл творческий, желание произвести из-под пера в другой раз что-нибудь эдакое, дабы сородичей своих как следует умыть. Организуют сообщества названные, порою в содружестве с иными схожими стаями, конкурсы литераторские, сами себя на места их призовые выдвигая, и сами же себя награждая призами и званьями всеразличными по очередности. Однако ж, не все средь собрания литераторского есть литераторы по сути своей. Присутствуют средь них и иные, к сочинительству относящиеся в столь малой степени, как артиллерийский лейтенант, к примеру, имеет относительство к балету иль опере. Характерны оне в обществе тем, что водят дружбу крепкую с издателем, со многими писателями же на короткой ноге; не пропускают они ни единого собрания иль конкурса, где же наметится спор иль иная полемика на тему, к литературе близкую, там и они - стремятся вставить свое веское мнение. Сами же, будучи сочинить что-либо заметное не в силах, пишут статьи в издания во множестве, восхваляя, порицая, иронизируя.
Зовутся они редакторы и критики.
Роман Вениаминыч Липатов как раз состоял на должности ответственного редактора в одном лиходейском издательстве, по старым временам гордо именовавшемся "Серп и Молот", но, поддавшись веянью времени, перекрещенном наново гордым именем "Меч и Секира". Учреждение сие, не в обиду ему будет сказано, жило во многом одними лишь стараниями Романа Вениаминыча, труды же к процветанию предпреятия упомянутого прикладывал он неизмеримые. Но, не смотря на факт этот отрадный, среди издаваемых конторою книг, книжонок и книженций, большинством преобладала форменнейшая чепуха. Причин столь грустного положения вещей господин Липатов никак уразуметь не мог, приписывая их по настроению различным видам обстоятельств: ни то, писатели все враз писать разучились, ни то читатели - читать. Возьмет он, бывало, произведение какого-либо хорошего автора, напишет ему рецензию положительную, выдвинет на соискание премии литературной, да и издаст, как бы между прочим. И писатель, что творение то сочинил, вроде бы человек прекрасный: всегда у него рублей сто на месяцок подзанять можно, не откажет; и рецензию его в кругах окололитераторских повторяют все в голос, чуть ли ни слово в слово, и премию какую-никакую роман на конкурсе получает сразу же, ан не покупают, что тут поделаешь?
Пролистывал сейчас Роман Вениаминыч рукопись очередную, вчера ему кем-то прямиком в кабинет доставленную, и рукопись ему та определенно нравилась. Давненько уж повелось в землях заморских повести сочинять, пользовавшиеся в народе любовью безграничною. Сюжет в повестях тех был насквозь футуристический: облачал писатель героя в одежды кожанные да кольчуги стальные, давал ему в руки меч острый, и скакал герой сквозь страницы повествования всенепременно на гнедом коне, круша клинком злодеев да колдунов направо и налево, а в тех, кого не сокрушил, обязательно влюбляясь. Тут тебе и драма, и высокая поэзия. А ежели сочинение то на язык русский переложить, снять с героя сапоги со шпорами, да обрядить в лапти, отобрать мандолину, да сунуть в руки балалайку, произведение выходит вполне даже самостоятельное. Именно таковое сочинение и прочитывал теперь Роман Вениаминыч, подчеркивая карандашом красным несообразности всяческие, подлежащие неприменному исправлению: то автор по забывчивости, или по злому умыслу, сунет в руки врагу героя главного пулемет заместо копья, то сам герой, замечтавшись, прикурит ненароком от зажигалки. Читал он, и думалось ему, что хоть творение данное вынести пред очи читательские в любом случае не мешало бы, но много творчества подобного во времена последние опубликовано им было, и хотелось ему чего-то, чего сам он словами описать в точности не мог при всем старании. А хотелось ему хорошего произведения. Только что завершилась на страницах рукописных баталия кровавая промеж колдуном злокозненным и героем-богатырем, только что спас последний из рук злодейских принцессу синеглазую, как дверь, в кабинет Романа Вениаминыча ведущая, открылась без стуку, и на пороге нарисовался никто иной, как Никита Иванович Натужный собственною персоною. Прошел Никита Иванович прямиком к столу редакторскому и ухнул без слов поверх колдуна и принцессы тонкую папочку, тесьмой аккуратно перевязанную. - Чего это? - Спросил Роман Вениаминыч оторопело. - На новый мой роман заявочка, - Объяснил Никита Иванович с гордостью,- двадцать четыре страницы текста, как положено, да сюжету краткое изложение. Шедевр! Нонсенс! - Ну-с, посмотрим-с... - Ответил ему Роман Вениаминыч с осторожностью, - а об чем роман-то намечается, не просвятите ли? - Нонсенс! Шедевр! - Продолжал меж тем Никита Иванович. - А роман-то? Будет то произведение в двух частях, с любовию, страстью и ревностию, убийствами и возвышениями. Я и название уж присочинил ему подходящее - "Смерть в огне". Прелестно, не правда ли? - Да-с? - Произнес Роман Вениаминыч задумчиво. - Ну-с, поглядим-с...