Воровские гонки

- Я... ты...

- Фильм убедил меня в правоте любви. Я увидел твое тело... Нет, я не увидел... Я выпил его. Как бокал вина. Я захмелел...

- Я... я...

- Ты еще никогда не видела настоящей любви. Рыков - животное. Кирилл слабак. Его надолго не хватило. Познай меня и ты познаешь счастье...

Она даже не заметила, что осталась в одной шляпке и туфлях. Казалось, что ее раздел ветер, а не мужские руки. Влажные смоляные глаза Дегтяря, его мягкая борода с проседью, похожей на лебединый пух, его горячее дыхание растворили в себе Лялечку, сделали ее невесомой. В ее жизни было уже не меньше десятка мужчин, но то, что большинство из них в любви действительно превращались в диких зверей, она знала точно. Никто из них не становился ветром. Теплым, уносящим тебя над землей ветром.

И только уже на диване, уже в слиянии с ветром, она вдруг услышала звериный рык. Она в испуге разжала глаза и близко-близко увидела оскаленный рот Дегтяря. На его крупной нижней губе висела пена, и сам он выглядел пит-булем, готовым вот-вот сомкнуть желтые зубы на ее шее.

- Имена-а, - совершенно не к месту прохрипел он. - Имена-а...

Его ногти впились в плечи, и она, испугавшись этих ногтей, которые могли оставить следы, по-старушечьи запричитала:

- Мне бо-ольно, отпу-усти... ми-иленький, о-отпусти...

- Имена-а, - хрипя, просил он.

- Ве... Верочка...

- Кто это?

- Продавщица в этом же магазине.

- В ка-аком?

- Где его поймали.

- Еще-о-о...

- Боб.

- Кто-о это-о?..

- На... напарник его...

- А-адрес...

- Это на Ле... Ленинском проспекте... Я не помню...

- Вспо-омни, - вонзил он ногти еще глубже.

- А-а! - она боялась пошевелиться. - Я покажу так... Из окна машины его окна пока-ажу. Пу-усти...

- Сейчас... Сейчас мы поедем и ты пока-а-ажешь, - рухнул он на нее.

Ларисе показалось, что ее засасывает в болото, в зеленое вонючее болото. А рядом нет ни веточки, чтобы ухватиться за них и вытащить себя из-под тины.

Глава пятнадцатая

ШТОРЫ НА ЮГЕ ВЫЦВЕТАЮТ БЫСТРО

Жора Прокудин отменил правила арифметики. Семь он поделил на три и получил... семь.

Утром в тесной, пропахшей куриным пометом, чесноком и пылью комнатке в задней части необъятного одноэтажного дома, принадлежащего маленькому лысому армянину, Жора растормошил своих напарников и голосом Наполеона, объявляющего диспозицию войскам перед битвой, произнес:

- Сегодня, возможно, решается судьба человечества! Мы должны прожить этот день достойно, чтобы не было мучительно больно за...

- Я уже это слышал где-то, - подал голос Топор.

- Неужели ты учился в школе? - удивился Жора Прокудин.

- А то!

- Ладно! - рывком сел на хрустнувшей кровати Жора. - Расписание на сутки такое: Жанетка в ближайшем магазинчике, не углубляясь в город, приобретает новый прикид, потом идет в парикмахерскую и меняет имидж...

- Чего? - с еще большим хрустом повернулась она на бок на соседней кровати.

- Прическу сменишь - вот чего! А Топор... Топор...

Именно в этот момент семь при делении на три, а точнее уже на два, дали... семь.

- Топор идет со мной, - решил Жора Прокудин.

Полдня, ровно до двенадцати, у них хватило на шесть улиц. Первые четыре из них лишний раз подтвердили провидческий дар Прокудина. Прибойная и Просторная оказались пыльными сельскими улицами с покосившимися заборами, злыми собаками и грязными курами во дворах. Приветная состояла всего из трех складов с заборами из бетонных плит, и Жора так и не понял, какой идиот назвал ее Приветной. Ей скорее подошло бы имя Проездной, но на Проездной - улице гаражей и двух закрытых на лето техникумов - сквозного проезда как раз и не было. Она упиралась в тупик из типичной южной подпорной стенки.

На Привокзальной, начинавшейся, что уже выглядело странным для Приморска, от железнодорожного вокзала, под семнадцатым номером стояло мрачное белое сооружение с выцветшей вывеской "Кафе". Только очень голодный человек мог зайти сюда пообедать. Ни Жоре Прокудину, ни Топору этого не захотелось, хотя у обеих с утра медленно переваривались в полупустых желудках по одной скользкой местной сосиске, по куску хлеба и стакану странного пойла, названного в меню "кофе с молоком". Ко вкусу данного напитка лучше подошло бы "помои с известью подслащенные".

Приморская удивила их тем, что семнадцатого дома на ней вообще не оказалось. На ее месте, между серыми девятиэтажками под номерами "15" и "19" огромной воронкой зиял котлован. Его дно было залито водой, а на краю стоял накренившись, будто пьяный мужик, экскаватор. Вода на дне котлована при тридцатиградусной температуре воздуха смотрелась кадром из фантастического фильма. Сквозь кабину гулял свежий морской ветерок, но ничего зацепить внутри кабины не мог. Ее разворовали умело, по-нашенски, не оставив не только кресла из кожзаменителя, но и ни одного винтика.

- Хотели строить, да деньги кончились. Еще при Горбачеве! - разъяснила им веселая местная старушка.

Она же показала им, где свернуть с Приморской на Привольную.

- А там котлованов нету? - настороженно спросил бабульку Топор.

- Не-е... Там еще до Горбачева строили, - с неизбывной веселостью ответила она.

Последний адрес - улица Привольная - навевал душевную дрожь. Никогда в жизни Жора Прокудин так не волновался. Даже на футболе. В районе желудка все вибрировало и готово было, оторвавшись, рухнуть к ногам.

- Тринадцатый, - первым заметил номер на кирпичном здании школы Топор, и Жора чуть не шлепнулся в обморок.

- Чего ты пугаешь?! - огрызнулся он. - Нам нужен семнадцатый.

- Вот он, - опять первым заметил Топор.

Он ощущал себя совершенно спокойно, потому что был уверен: никакого дома с семнадцатым номером на этой улице в Приморске нет, а если даже и есть, то в доме нет квартиры шестьдесят четыре, а если даже и есть...

- "Тридцать семь - семьдесят два", - прочел на табличке,

прибитой над дверью второго подъезда Жора Прокудин.

Вскинув голову, он сосчитал этажи, поделил, отнял и уже только

себе мысленно ответил: "Седьмой этаж".

- Чего? - спросил Топор.

Жора Прокудин удивленно обернулся. Неужели его мысли получились настолько громкими, что были слышны через черепную коробку.

- Иди на ту сторону улицы, потусуйся во дворике, - приказал он Топору. - Следи не только за улицей, но и за окнами седьмого этажа...

- Какого?

- Седьмого.

- Ты это... тоже того... не гони лошадей... Поаккуратней...

- Спасибо за заботу партии и правительства, - огрызнулся Жора Прокудин. - Не топчи порог! Дуй, куда сказал!..

Лифт он не стал тревожить. Лифт - слишком громкий механизм, а Жоре очень хотелось тишины. Он поднимался по лестнице, зачем-то считал ступени, а сердце лупило так, будто хотело сосчитать эти же ступени быстрее Жоры. В какой-то квартире ныла музыка, где-то плакал ребенок, ему отвечала воем, но явно уже с другого этажа собака. В окнах лестничных площадок не было стекол, и дневная жара, южная, плотная, дурманящая, делала подъем по ступенькам похожим на марафонский забег.

На седьмом этаже уже можно было принимать душ. По спине сбегали соленые ручейки, а лицо горело доменным цехом.

На двери под номером шестьдесят четыре чернел глазок, но это было единственное ее украшение. По сравнению с тремя другими дверями площадки, красивыми добротными дверями, обитыми одинаковым коричневым дерматином, она смотрелась убого: бежевая, не самая свежая краска, темное замасленное пятно у ручки, оббитый обувью низ. Впрочем, дверь могла быть обманчивой. В своей жизни Жора Прокудин встречал немало обшарпаных дверей, за которыми жили миллионеры... Эта сторона у них принадлежала нашему неустроенному суетному миру, а внутренняя - их собственному. Обивка, украшения, хром замков, резное дерево косяков предваряло этот тайный мир изнутри.

- Вам чего? - вырос по звонку на пороге соседней, шестьдесят третьей квартиры, мужик в зеленых плавках.