Жениться по любви...

Елена опять сидела за своим новеньким столом и на возню за спиной только глянула через плечо.

— Идёмте в столовую, — сказал Ламберт, не зная, что ещё сказать.

— Спасибо, у меня совершенно нет аппетита по утрам, а у вас принято очень плотно завтракать, — не отрываясь от своего занятия, отозвалась она.

— Так и будете голодать до самого обеда?

Она по неистребимой своей привычке пожала плечами. То ли «да», то ли «нет», то ли «отвяжись, дурак, надоел».

Ламберт посмотрел немного на спину, с которой распевала беззвучные песни какая-то сказочная птица, и тоже пожал плечами. Не хочешь идти — сиди голодная.

А вот оставлять незаконченной вчерашнюю историю с Гертой он не собирался и после завтрака сказал Георгу:

— Ты не против, если я поговорю с твоей супругой о не слишком приятных вещах?

Георг вопросительно посмотрел на Аделаиду, и та горделиво задрала подбородок, совершенно точно догадываясь, о чём пойдёт речь.

— Сестрица, — проникновенно начал Ламберт, — могу я узнать, с каких пор моего признанного бастарда зовут Герта Мучной Нос?

Беседовали они в кабинете Георга, потому что только там не водилось чересчур длинных ушей и ещё более длинных языков. Говорить о семейных делах в той же столовой — этак проще было сразу собрать жителей Волчьей Пущи на храмовой площади и лично объявить им о раздорах в семье.

— С каких пор моих сыновей зовут идиотами, недоумками и прочими подобными прозвищами? — парировала Аделаида.

— Мне хвалить их, когда один лезет под стрелы собственных егерей, а второго я ловлю под подолом соседской супруги?

— А мне хвалить вашего гоблина в юбке, когда она в отместку кухарке тащит в замок здоровенную крысу и врёт, что та якобы ручная? — У Аделаиды на скулах запылали пунцовые пятна, и она, наступая на Ламберта, продолжила в праведном негодовании: — Вам ваша деревенская избранница плакалась, что я её доченьку обижаю, оскорбляю и чуть ли не секу розгами? А что ваша Гертруда хуже всякого мальчишки, она не рассказывала вам? — Сжав кулаки, она наступала на Ламберта, так что он невольно попятился: ну, не драться же с нею. — Вы мне повесили на шею ребёнка, понятия не имеющего о том, как надо себя вести, — продолжала обличать его Аделаида, — словно у меня своих забот мало, и ещё в чём-то меня обвиняете? Вы с дочерью проводите от силы четверть часа, когда вообще в замке появляетесь! А остальное время она тут никому не нужна. Глупая и невоспитанная, лживая дрянь! Да я просто боюсь её к своим детям подпускать!

— Ида! — поморщился Георг.

— А что Ида? — взвилась та. — У меня шестеро своих детей, а вы мне навязываете ещё и эту дикарку! У вас, братец, есть теперь супруга, вот пусть она с вашей дочерью и возится. Она же прекрасно воспитана и образована, — ехидно передразнила она кого-то, кто посмел хорошо отозваться о Елене. Она замолчала, тяжело переводя дыхание. Потом сказала с вымученным спокойствием: — Прошу простить меня, дорогой, но у меня ещё очень много дел. Или вы что-то ещё хотели сказать мне, братец?

— Разве что напомнить, что вы своего сына учите не защищать слабых, а травить их, — огрызнулся Ламберт. — Достойно сына барона, нечего сказать!

Георг опять поморщился.

— С Роландом я сам поговорю, — сказал он. — Идите, дорогая, не хочу вас отвлекать от ваших важных и неотложных дел. — Она метнула на него почти ненавидящий взгляд, задетая саркастическими нотками, но смолчала, только дверью хлопнула от души. — Бабы — зло, — заключил Георг.

— И все беды от них, — невесело ухмыльнулся Ламберт. — Ну, сразу после орков, конечно. Что с фортом делать будем, братец?

— Не строительство же всерьёз затевать, когда зима на носу, — вздохнул тот. — Подлатаем в очередной раз, а вот весной наймём каменщиков. Денег должно хватить, а камень и лес за осень и начало зимы пусть мужики навезут с запасом…

Георг был прав: бабы — зло. Особенно когда их собирается пять штук в одном месте: дочь, племянница, супруга и, Девятеро помилуйте, охранницы супруги. Особенно когда ты возвращаешься в собственную спальню, чтобы в кои-то веки побездельничать, посидеть у огня или поваляться в кровати, и обнаруживаешь, что места у огня заняты, а заваливаться в кровать, когда тут такая банда собралась…

—…Солнце сияет, — сидевшая в одном из новеньких кресел перед камином наёмница только глянула на открывшуюся дверь и продолжила свой рассказ: — птички щебечут, с крыш уже не капает, а течёт ручьями, а я пью восстанавливающие зелья флакон за флаконом и пытаюсь не дать катку превратиться в лужу талой воды. Сот Трижды Мудрейшая! Я тогда схлопотала такое истощение, что пару недель даже свечку зажечь не могла. Ни в одном бою так не выматывалась, как на этом мантикоровом празднике!

— А на Маратовом перевале? — возразила её напарница.

— Да там всего-то и надо было с четверть часика продержаться, пока камышинские не подойдут, — чародейка отмахнулась пухлой ручкой. — А когда Саламандра появилась, разбойники драпанули от неё врассыпную, она и скастовать толком ничего не успела. Сильна, с-сука! — с завистливым восхищением прибавила она. Потом посмотрела на сидевшую за столом Герту и строго сказала: — Сира Гертруда, ты этого не слышала!

Та хихикнула, поёрзала на свёрнутом меховом одеяле, подложенном, чтобы повыше было сидеть, и пробормотала как бы себе под нос:

— А дедушка ещё и не такими словами ругается, вот!

— А сире Дианоре, значит, такие слова слушать можно? — усмехнулся Ламберт.

Дианора, которая, кажется, единственная действительно не заметила, как он вошёл, испуганно пискнула, но дёргаться побоялась, потому что Елена подрисовывала ей глаза, как у себя на брачной церемонии. Ламберт слегка оторопел от этой картины: дочка Аделаиды, не устававшей шипеть на новую невестку, сидит в спальне у этой невестки, а та учит её краситься! Или сидеть Дианоре неделю без сладкого, или Аделаиду удар хватит, не иначе.

— Сире Дианоре пора уже учиться такими словами пользоваться, — хмыкнула магичка. Она наконец встала и сняла закипевший чайник с огня, полыхавшего в камине так, будто там не дрова горели, а уголь из-под горы. — Садитесь, сир Ламберт, я пока чай заварю, — нахально заявила она и двинулась к тумбочке под окном с продолжавшим плеваться и клокотать чайником в руке. — Елена, что заварить? Настоящий чай, кипрей или вообще эльфийский сбор?

— Чай, — подумав немного, ответила та. — С мятой. Сир Ламберт, вы не боитесь пить чай с мятой?

— Почему я должен его бояться?

Наёмница в кресле хохотнула, племянница с магичкой хихикнули, а Елена, облизнув карандаш, принялась закрашивать им брови Дианоры, но перед этим великодушно пояснила:

— Мята якобы плохо влияет на мужскую силу. Вот пиво — то можно хлестать бочонками, и ничего не будет…

— Кроме пивного брюха, — вставила чародейка, колдовавшая над заварочным чайничком.

—… а чашечка чая с мятой — это всё, это конец.

Ламберт мученически вздохнул. Кресло было новым, удобным и вообще не скрипело, огонь весело отплясывал в камине, треща и стреляя искрами, от окна потянуло терпким травяным запахом — ну вот ещё бы ко всей этой благодати разогнать эту бабскую банду, а? Только их разгонишь, пожалуй. К Георгу в кабинет, что ли, вернуться? Шевелиться однако было лень, даже злиться всерьёз было лень. Да и на что, собственно, было злиться? На то, что его жена учит его дочь читать и писать, а племянницу — краситься так, как это принято в большом городе, чтобы на графском балу над девчонкой не смеялись втихомолку, а то и в открытую? Или на то, что у неё есть с кем поболтать по-человечески, не подбирая каждое слово и не мечтая про себя украсить личико собеседницы роскошным фонарём?

— Потерпите немного, сир Ламберт, — усмехнулась, словно мысли его прочла, мужиковатая наёмница, щурившаяся, как кошка, на огонь. — Мы тут ненадолго, только обсушиться да выпить чаю… У вас ведь его ни на завтрак, ни на ужин, ни так просто не подают — ни настоящий с Лазурного Берега, ни даже кипрейный. Вот и остаётся в вашей опочивальне чаепития устраивать, чтобы обеим баронессам глаза в столовой не мозолить. Матушке-то вашей даже я не нравлюсь, шестнадцатое колено благородной крови, а уж про Фриду, колдунью безбожную, я вообще молчу.