Страница 66 из 108
— Я верну деньги за испорченные продукты, сира, — мрачно сказал Росс, с противным скрежетом железа по железу отдирая лопаточкой те печеньины, что прилипли к противню слишком сильно. Вид у кондитера был именно таким, какой и бывает у человека, не спавшего всю ночь, так что печенье своё он наверняка сжёг, решив вздремнуть полчасика, а проснувшись уже от запаха гари.
— Да Девятеро с ними, — отмахнулась Катриона. — Не до углей же сгорело. Съели ведь. — Бывало, особенно весной, что ели и не такое, лишь бы там было хоть сколько-то муки.
Она сама взяла слишком тёмный, но всё-таки не чёрный треугольник и с любопытством разломила его. Внутри он был слоистым, будто тесто тонко-тонко раскатали и сложили в несколько рядов. Если бы не пригорело, было бы, наверное, нежным и воздушным. И даже сейчас пахло приятно, хоть и отдавало гарью чуток.
Но кондитер расстроенно махнул рукой, отковырял остатки своих, как он назвал их, слоек, раздал желающим (вернее, тем, кто успел похватать их с листов) и вручил противни Дине, чтобы отмыла к вечеру. Та стрельнула в него глазками, однако Росс, сонный и злой, только монетку ей сунул за труды, а влажным взглядом не проникся.
Словом, на завтрак были обыкновенные лепёшки с вареньем, а после завтрака пришёл всё ещё мрачный Росс и спросил Меллера, когда ему нужно будет отчитаться в том, чего и сколько он потратил.
— Только как-нибудь под вечер, если можно, — попросил он. — Я сейчас вообще с трудом соображаю.
Меллер потёр лоб, что-то прикидывая.
— Попозже, Людо, ладно? — отозвался он после короткого раздумья. — Я сегодня хочу заняться отчётностью по Вязам: подати, налоги, храмовая десятина… Или если не хотите лишней мороки, вообще перед Солнцеворотом сразу за весь срок контракта посчитаем, кто из нас кому должен, чего и сколько. А! Забыл же совсем вчера! Меня госпожа Серпент просила передать вам посылку. Она говорила о каких-то красителях. А ещё — что ей нужно будет ваше мнение о них.
Он увёл Росса к себе, на ходу расспрашивая об этих красителях — Девятеро знают, зачем ему-то, бакалейщику, они были нужны. А Катриона пошла проверить, чем занята её племянница.
Лампу носить туда-сюда никакой нужды не было: Меллер привёз для детской аж две штуки. Одну для занятий, почти такую же, как для себя и для Катрионы с Аларикой. Вторая, наверное, была ночником, и это была такая штуковина, что Катриона только головой покачала: на что только люди деньги тратят! Слепленная из раскрашенной глины лампа изображала невысокое кряжистое дерево неизвестной породы, под которым сидели возле костра два охотника, напомнившие те рисунки из книжки со сказками — смешные, немного нелепые, но очень милые. Судя по выражениям лиц и по жестам, врали и хвастались охотнички напропалую. У корней дерева в кучке металлических «дров» прятался фитиль, а на ветках вместо листьев зеленели стеклянные подвески. Ночью, наверное, было красиво: огонёк горит, дробится в зелёных стекляшках, отсветы пляшут по лицам… Заглянуть как-нибудь посмотреть.
Катриона даже головой помотала, отгоняя дурацкие мысли. Это же просто игрушка. Слишком дорогая, кстати. О чём надо непременно сказать Меллеру: ладно, все эти книги, краски, карандаши, перья, тетради и просто листы бумаги… Тоже очень дорого, но это всё хотя бы нужно для дела. А такая вот ерунда — зачем? У обычной лампы можно прикрутить фитиль, если сира Клементина боится оставаться в темноте.
Гувернантка, старательно не замечая присутствия сеньоры на уроке, пристально наблюдала за тем, как Мадлена, высунув язык от усердия, выводит в тетради ряд кривоватых палочек. Никакие розги тут явно не требовалось. Катриона постояла немного у низкого, по росту ребёнка сделанного столика, потом решила, что сира Клементина сама вроде бы справляется, и занялась своими делами. У неё вон консорт просил принести все хозяйственные записи за прошедший год, какие только найдутся. Неужели этой осенью не надо будет ломать голову, пытаясь подсчитать, кому и сколько она должна и с чем останется после того, как все долги раздаст?
Ближе к полудню приехал сир Генрих. Как нарочно именно в это время Аларика вывела сиру Клементину во двор, чтобы показать ей крепость и село рядом с нею, и сопливая бестолочь во все глаза уставилась на баронского сына: высокий, плечистый, загорелый, в запылившейся, но всё равно блестевшей на солнце броне, да не новенькой, как с картинки, а со следами починки… Если уж богатенький торгаш жаловался, что как романтичная девица, увлёкся пограничным сеньором, готовым просто и буднично умереть за своих людей, то чего, спрашивается, от настоящих городских девиц ожидать?
Катриона нахмурилась, соображая, что ей теперь делать, но её очень настойчиво попросил о разговоре сир Матиас. И для разговора этого потащил к мосту через Серебрянку. Ну, то есть, до моста они не дошли, остановились на спускавшейся к нему дороге так, чтобы видеть противоположный берег. Северный ветер разогнал остатки туч, полуденное солнце разлилось по жухлой траве, по облетевшим кустам краснотала, по тёмно-серому граниту склона, на который петлями карабкалась дорога к замку, но тепла от этого особо не чувствовалось.
Пряча руки в рукавах платья, легко продувавшихся ветром, Катриона подумала, что надо было накинуть плащ, а не лисью безрукавку (да, новую, из чернобурки, с хвостиками, путающимися в ногах — парадную, в общем). Ещё подумала, что надо велеть Лидии, чтобы нашла тот плащ, который стал короток ещё лет пять-шесть назад, когда Катриона за одно лето вдруг резко вытянулась и обнаружила, что у неё появилась какая-никакая грудь. Плащ она не успела толком поносить, даже сукно не выцвело, и стёганая подкладка ничуть не протёрлась — лишь бы моль не поела. Сире Клементине он тоже должен быть короток, но лучше уж такой, из-под которого на целый фут виднеется подол юбки, зато тёплый, чем это её недоразумение. Там и капюшон есть хороший, глубокий, тоже со стёжкой внутри, хотя на зиму надо будет подобрать гувернантке какую-нибудь шапочку… Ох, задумалась не о том! Что там сир Бирюк говорит?
— Вот, — сказал наёмник, указывая рукой на тот берег, — я собираюсь стать вашим соседом, сира Катриона. Барон согласен продать мне полосу земли вдоль речки.
Она вспомнила разговор о «деревеньке в три двора» и в сомнении покрутила головой:
— Не боитесь разбойников, сир Матиас? Я-то, конечно, рада хоть каким соседям, а уж опытному бойцу тем более, но каково тут у нас зимой, вы и сами помните, наверное.
— Я же не один буду в доме, — возразил он. — Я, собственно, про что сказать хотел… Бут предлагает мне поставить плотину, чтобы выше неё получился проточный пруд, а падающая вода крутила колёса для всяких гномских механизмов. К примеру, Бут мне обещал подавать воду из пруда прямо в дом, чтобы не возить её бочками или вёдрами не таскать. А воды надо будет много, я подумываю постоялый двор завести. Не сам, конечно, — он кривенько усмехнулся. — Невместно Матиасу из Усолья деньги зарабатывать иначе, нежели размахивая мечом… Простите, разболтался. Вода, если речку запрудить, поднимется во-он до тех ив пониже вашей ограды. Мостки, чтобы стирать и наполнять бочку водовозную, я велю новые сколотить взамен затопленных. А дорога пойдёт не по мосту, а через плотину — мост разбирать придётся, иначе тоже под воду уйдёт. Я так посмотрел, прикинул — вроде бы большого ущерба я вам причинить не должен. Но согласия вашего решил спросить всё равно.
Катриона попыталась представить себе реку, разлившуюся до купы старых, дуплистых уже, плакучих ив. Получалось выше, чем в самое сильное половодье, даже то, десятилетней давности, которое смыло старый мост. Но пруд — это было бы неплохо. Особенно в жаркое засушливое лето, когда женщинам иной раз на мостки чуть ли ложиться не приходится, чтобы выстирать бельё: дотянись-ка до воды, когда воды этой в реке курице по колено. Не к Чашке же ездить стирать, пугая сомов и карпов шлепками вальков. Кстати, о рыбе…
— Из Захолмья живых зеркальных карпов в бочке привезти и в пруд выпустить, — фыркнула Катриона. — Раз уж пруд будет проточный.