Корм вампира

Окла плотоядно облизнулась.

— Очень многообещающе. — Девушка усмехнулась. — Драгоценность "любой" человеческой жизни доказывалась десятилетиями. А в результате оказалось, что каждому дорога только одна жизнь — его собственная!

— Ну, вот… Одну аксиому ты уже осознала. — Феечка вспорхнула со своего места и направилась к двери. — Осталось только понять, почему кто-то меняет свою жизнь, на жизни других. А кто-то — ради других…

Восьминог открыл дощатую дверь, выпуская свою владелицу в коридор и выбираясь следом, забавно переваливаясь с боку на бок.

Анна-Марина проводила эту парочку взглядом, так и не придя к какому-либо, решению.

"Умеет феечка подкинуть идею!" — Госпожа Тилль очень не любила, когда последнее слово остается не за ней. Только вот опыт столетий, что скопился за плечами Оклы, юношеским максимализмом не перешибешь! Вот и остается глотать обиду, искать смысл в сказанном и думать, думать, думать.

"Думать вообще — полезно!" — Анна-Марина вспомнила любимое присловье Вродека и мысли плавно сменили направление, вырываясь из-под контроля и выпуская на волю бушующие эмоции и гормоны.

"Вот я и подумаю!" — Девушка скользнула взглядом по фотографиям, развешанным по стене.

Пяток снимков в простых деревянных рамках. На всех — она с отцом. Из трех альбомов, что она забрала с собой, ни в одном не было фотографии мамы. Только отец. Рядом с пони. С ружьем в руках. На его широких плечах. Везде — отец, как гарант незыблемости, гранитная глыба, о которую точит зубы само время, заливая дождями, иссушая солнцем и замораживая.

Гранитная глыба, разбитая ударом молнии…

Незыблемость, которую люди безропотно взвалили на ее плечи, требуя принятия решений, наказаний виновных и поощрения лучших из лучших.

А что ей взамен?

Любовника, который тайком прокрадывается в ее спальню?

Феечку, что больше издевается, чем помогает?

"Интересно, как отец со всем этим справлялся? Крутился, находя время на всех и забывая обо мне…" — Анна-Марина отогнала воспоминания рукой, словно надоедливую муху. — "Неужели это же самое ждет и меня?!"

Светлые стены, огромные окна, мягкие ковры с ворсом по щиколотку — из Траннуика вывозили все, подчистую. Даже фабрику и ту — разобрали и протащили в портал, вместе с "чистыми камерами", реактивами и неподъемным оборудованием.

В сарае, дальше по берегу, дожидались своего часа оба экраноплана. Белые паруса, наполненные попутным ветром, бежали над гладью озера.

Мир обживался — потомки колонистов быстро вспомнили заветы своих предков, взяв в руки топоры и пилы.

Вот только власть они добродушно отдали тому, кого знали — не до нее им стало.

И, если сейчас она сделает ошибку, то все проблемы, которые она ожидает в недалеком будущем, окажутся на пороге, грохнув кулаком в хлипкую дверь.

"Осталось решить — нужен ли нам тот мир или будем осваивать этот?" — Девушка почесала кончик носа и рассмеялась легкому воспоминанию детства, когда за подобные действия, отец тут же тащил ее к врачу, опасаясь насморка.

Врач разводил руками и чесал нос совершенно таким же жестом. — "И, нужны ли нам еще колонисты?"

Глава 49

****

Очень сложно остаться человеком разумным, когда, открыв глаза, видишь склонившегося над тобой маленького, серенького человечка, держащего в руках блестящий ланцет, с которого капает кровь.

Перемножив ланцет, кровь и свои болевые ощущения, понимаешь, что пустили кровь именно тебе, забыв о такой малости, как анестезия.

В моем случае, правда, и зафиксировать забыли, так что, в драку я не полез, а попытался как можно скорее ретироваться с операционного стола. Не будь этот самый стол прислонен к стене своим краем, я бы, скорее всего, его и покинул, упав на пол и, шустро перебирая конечностями, оторвался бы от серого человечка на пару метров, переводя дух и выстраивая линию обороны.

Стена и такой пустяк, как совершеннейшая слабость, не позволила моим планам сбыться. Вместо быстрых и решительных действий, по спасению собственной тушки, я с трудом перекатился на правый бок, стукнулся лбом о стенку и поприветствовал Ее Величество Тьму, потеряв сознание.

Во второй раз я пришел в себя от обычных, человеческих голосов. Таких родных, привычных, ругающихся… Все совсем как в общаге, когда к соседу приперлись его девушки, выяснять отчего это их единственный не поздравил их с "Валентиновым днем" и заставших своего "единственного" в засосах, следах губной помады и сладко спящим в женских трусиках.

Костику два года потом икался этот "валентинов день"!

— … Динка, иди ты уже, красавица, в лес… Комаров покорми, что ли! — Усталый мужской голос сошел почти на шепот. — Племяша погоняй, только от меня отстань! Как придет в себя, так я тебя и позову, второй. Нет, третьей. После "болтуна".

— Ты же сказал, что он — "чумной"! — Женский, знакомый голос.

— Ну, ошибся… С кем не бывает… — В голосе мужчины прозвучали извиняющиеся нотки.

Прозвучали фальшиво, сразу скажу. И женщина их тоже заметила и оценила, перейдя в наступление по всем фронтам.

— С тобой не бывает, Маргон, с тобой! Если Ты ошибся, значит… — Мое воображение охотно рисовало раскрасневшуюся от спора, молодую женщину, с растрепанной короткой стрижкой темно-русых волос, высокими скулами и, на вкус истинного ценителя женской красоты, излишне длинным носом.

— Дина. Иди уже, да? — Маргон, которого я никогда не видел тяжело вздохнул. — Он не чумной, Динка… Он… Я и слов не подберу, толком. Словно кризис есть, а повода нет — организм здоров. Нет ни вирусов, ни паразитов, ни раздражителей. Просто он валяется в бреду, сгорает в температуре, приходит в себя и… Снова в кошмар.

— Прокляли! — Дина, мне кажется, всплеснула руками.

В это время, ко мне вернулось оно, мое любимое, драгоценное и нежно любимое — зрение!

Обычная больничная палата, с минимумом приборов и двумя спорщиками, замершими у дверей, боком ко мне. Знакомая женщина, видеть которую было и больно, и радостно — одновременно, и невысокий, не больше метр семьдесят пять, совершенно седой, мужчина.

Оба — хвостатые!

Их хвосты, яркие, обвивались вокруг ног гибкими змеями, завивались в лихие вопросительные знаки и запросто проходили сквозь закрытые двери и возвращались назад целенькими.

— Проклятье он "отработал". — Хвост Маргона обвился вокруг его пояса и замер. — Точнее — искупил. А ведь это вариант… Много объясняет, кроме самого присутствия…

— Ты чего себе под нос бормочешь? — Дина ткнула своего собеседника кончиком хвоста, и я увидел, как серебристая искра связала двух разумных, причиняя обоим такую боль, что ее отголоски я почувствовал собственной шкурой, вмиг покрывшейся потом.

В следующий момент женщину отпросило на пол, где она, приняв форму эмбриона, избавилась от содержимого желудка. Мужчина на ногах устоял, но, судя по бледности, залившей его лицо, досталось и ему.

— Вставай, любопытная… — Проскрежетал он хриплым голосом и закашлялся. — Обязательно надо было узнать, да?

Женщина перекатилась на спину и уставилась в белый потолок.

— Это его за выбор так отделали?!

— Ему еще повезло. — Маргон сделал глубокий вдох-выдох, восстанавливая дыхание. — Другим хуже пришлось. Намного, хуже.

Очень мне хотелось открыть рот и спросить кто эти самые — другие и насколько им пришлось хуже, но язык пока предпочитал оставаться за зубами, а губы — оставаться сомкнутыми. Глаза тоже хотели закрыться, но я их мужественно держал открытыми, впитывая увиденное.

— Да уж, мы, оказывается, счастливцы! — Женщина с трудом встала на ноги. — Целый мир! Подумать только, целый мир ради жратвы…

Глаза у меня закрылись, возвращая блаженную темноту, следом отключился слух, и бездна обняла меня своими крыльями кошмаров, уже не пытаясь напугать или сожрать. Эту стадию я миновал. Пришло время набираться сил.