Хождение по мукам

Коснулись исправления и характера отмеченного близостью к военной теме Аркадия Жадова. Его анархизму в большей степени были приданы черты стихийности и иная направленность, а как следствие скорректированы выводы героя из собственного военного опыта. Вместо слов «о том удивительном прозрении, которое совершилось с ним за время войны» появилось «о тех удивительных мыслях, которые сложились у него за время войны»; фраза «с такой же ясностью духа можно и нужно уничтожать государство, законы и религию» была заменена на «так же можно и нужно уничтожать человеческие муравейники». Подобным образом оформленное течение мыслей персонажа легче согласовывалось с теми негероическими событиями (ограбление ювелирного магазина Муравейника и т.д.), в которых потом принимал участие Жадов.

В главе VII из текста исчезло имя «публициста-социолога», которого посещают Акундин и Бессонов («пророк Елисей (Юрий Давидович Елисеев)»). К числу причин его изъятия нужно, видимо, отнести наличие семитского отчества у персонажа, что так или иначе открывало тему «евреи и русская революция». В 1922 г. Толстой снял эту аллюзию своего романа. Рисуя портрет молодого рабочего «с бледным и злым лицом», писатель также отказался от слов «в черной косоворотке и в глубоко надвинутом картузе об одну пуговку», рождавших ассоциации с черносотенством. Из отрывка, в котором гипотетически можно усмотреть указание на «пророка Елисея»: «...сзади Ивана Ильича на шестерни вскочил бледный, возбужденный человек в большой шляпе, с растрепанной черной бородой, под которой изящный пиджак его был заколот английской булавкой на горле», – Толстой убрал замечание «Ивану Ильичу лицо его показалось знакомым», так как Телегин с Елисеевым никогда не встречался.

Писатель исключил несколько характерных штрихов из описания революционных событий в Петрограде и Москве. Глава XXXVI в «Современных записках» кончалась словами Антошки Арнольдова, адресованными Ивану Ильичу Телегину: «От нашей редакции устроен питательный пункт, имени Бакунина, в парикмахерской... Приходи вечером в “Красные бубенцы”, – там все узнаешь». Картины революционной Москвы (глава XXXVI) итожились в журнале не только авторской ремаркой: «После трех лет уныния, ненависти и крови растопилась, перелилась через края доверчивая, ленивая, не знающая меры славянская душа», – но и указанием на то, что «в половине двенадцатого на Большой Дмитровке обчистили ювелирный магазин, и, кроме того, во многих местах в эту ночь пошаливали». Насыщенным предельной конкретикой выглядело в «Современных записках» (глава XLIII) выступление выходившего на балкон «особняка знаменитой балерины» «главы партии», который «говорил толпе о том, что нужно немедленно свергнуть Временное правительство, передать всю власть Советам, заключить с немцами мир, уничтожить смертную казнь, собственность, деньги и принудительный труд». В издании 1922 г. он упоминает только «о великом пожаре, которым уже охвачен весь мир, доживающий последние дни» и призывает «к свержению, разрушению и равенству...».

В 1922 г. Толстой уточнил портретные и психологические характеристики ряда героев романа. Иван Ильич Телегин, например, перестал быть «неуклюжим» (глава IX): «Да и весь Иван Ильич, [неуклюжий], широкий в белом кителе, сильный и застенчивый, точно необходимым завершением появился изо всего этого речного покоя». Отказался писатель и от явно выраженной политической подоплеки увольнения героя с завода (глава X): «Вызванный в контору, он, неожиданно для всех, наговорил резкостей администрации, [выразил недовольство существующему строю], и подписал отставку».

Образ Даши Булавиной освобождался писателем от излишнего легкомыслия, граничащего порой с ветреностью и душевным холодком. Так, в «Современных записках», беседуя с Телегиным на пароходе, героиня говорила: «Вспомнишь – о ком думала, кого любила? Одну себя. Беспокойно, душно и совсем не весело. Ох, нет, хорошо быть вот какой женщиной, – всегда на тебе невидимый, чистенький передничек, и с ног до головы – весело влюблена»[537]. В Самаре после общения с отцом она мысленно отмечала: «Отцу интересны эпидемия и политика, а ей, о Господи, не все ли равно, сколько в городе глазных заболеваний, если у нее самой все так не устроено и неопределенно». Все это было исключено из текста произведения. Одновременно Толстой стремился придать характеру Даши большую цельность, отказываясь от порой неоправданных душевных терзаний героини. С этой целью писатель сократил ее внутренний монолог во время ночного дежурства в госпитале, после встречи с Елизаветой Киевной (глава XXIII): «Вечером, присев отдохнуть в дежурной комнате, Даша глядела на зеленый абажур и думала, [все-таки, никакой работой и усталостью не оправдать ей своего духовного холодка. Досыта сегодня наслушалась стонов и бормотаний, видела, чувствовала, как смертельным трепетом содрогается человеческое тело, а сердце так и осталось чистенькое – ледышка. Кровью должно было изойти от всех виденных мук, – и не изошло, – ни жалости, ни любви, ни к людям, ни к себе. Вот, научиться бы так плакать на перекрестке, говорить постороннему человеку, – “страшно, страшно люблю Ивана Ильича”, – тогда и лезь к нему со своей любовью. Даша думала о Елизавете Киевне, превознося ее в мыслях и старалась себя унизить] что вот бы уметь так плакать на перекрестке, говорить постороннему человеку, – “страшно, страшно люблю Ивана Ильича”... – Вот бы научиться забыть себя...»

Образ Бессонова в 1922 г. Толстой практически не правил. Изменилась лишь оценка этого персонажа футуристами. Из романа исчезли слова Жирова, адресованные Елизавете Киевне (глава VII): «Мне кажется, вы недостаточно разобрались в этой поэзии, это слабо и вяло, очень вяло». Из обращения Елизаветы Киевны к Бессонову в ресторане «Северная Пальмира» – «Бессонов, слушайте, вы очень опасный человек. Очень страшный» – был исключен эпитет «Очень страшный».

Часть правки коснулась изображения футуристов в романе. Толстой снял слова Екатерины Дмитриевны Смоковниковой, прозвучавшие после ухода из ее салона Петра Петровича Сапожкова: «Ну, что, господа? А в нем все-таки есть что-то острое, уверяю вас», – которые указывали на горьковскую оценку футуризма. В мемуарной книге В.В. Каменского, в главе «Максим Горький», рассказано о выступлении футуристов в литературно-артистическом кафе «Бродячая собака» (1915): «В подвал “Собаки” еженочно собиралась петроградская богема. Здесь была эстрада, на которой мы выступали со стихами. На “вечер футуристов” прибыл Алексей Максимович Горький. После нашего выступления на эстраду вышел Горький и, улыбаясь, сказал задумчиво: – В них что-то есть... Эту горьковскую фразу встретили веселым взрывом аплодисментов, и пошла эта фраза гулять по газетам»[538].

Несколько изменил Толстой рисунок образа Елизаветы Киевны в сторону меньшей эпатажности. Так, в сцене обсуждения «Великолепных кощунств» (глава V) автором была снята фраза «Елизавета Киевна предложила, чтобы члены редакции лежали на коврах». В рассказе героини о буре на Черном море слова «я раздеваюся до нага и говорю ему, привязывайте меня к мачте» писатель заменил на «я сбрасываю с себя платье и говорю ему...». Из разговора Елизаветы Киевны с Бессоновым в ресторане (глава VII) Толстой убрал предложение: «Если бы у меня были деньги – я бы гоняла на автомобиле по всей Европе, покуда не сорвалась в пропасть». Кроме того, в «Современных записках», в главе XVIII, Елизавета Киевна сообщала Даше о знакомых футуристах: «Жиров на Кавказе, читает лекции о футуризме. Их там трое – Семисветов, поэт, говорят такого гения еще не было в России, он совершенно отрицает слово, признает только звуки, и Голдшмидт – учитель жизни», – что также было исключено из текста.

Более общими стали характеристики участников «Философских вечеров» (глава II). Философа Борского, о котором в «Современных записках» говорилось: «изгнанный из Духовной Академии за отпадение к социал-демократам, ушедший от социалистов и проклятый ими» (снято в 1922 г.), – что указывало на Н.А. Бердяева. И «лукавого писателя Сакунина», который в журнальном варианте был «автором циничных и замечательных книг» (снято в 1922 г.), – что рождало ассоциации, связанные с В.В. Розановым.

537

Ср. в статье о романе В.П. Полонского, который, видимо, пользовался текстом «Современных записок»: «Империалистическая война с ее кошмарами, распутством в тылу, темными предчувствиями надвигающейся катастрофы, тяжелая духота предгрозья, назревающая растерянность и стая воронья над Россией – на этом фоне развивается вечная идиллия любящих сердец. Но почему от этой идиллии веет непроходимой пошлостью? (...) “Всегда невидимый чистенький передничек” – в духовном смысле, конечно, – какая сухая, эгоистическая натура!» (Печать и революция. 1923. № 1. С. 58–59).

538

Каменский. С. 499.