Страница 14 из 97
Я плохо представляла, что значит "католический", но по тону матери и по тому, как она вздёргивала подбородок при этих словах, чувствовала, что этим стоит хвастаться.
Мать показывала мне чёрные деревянные чётки с серебряным крестом, оставленные ей моей двоюродной прапрабабкой, которая была аббатиссой в монастыре. И если я была хорошей девочкой, она разворачивала маленький квадратик шёлка и давала мне подержать крошечное колёсико, эмблему святой Катарины, которую носил один из моих предков, сражавшийся под Святым крестом в Крестовых походах.
Раз уж она не могла гордиться мужем или своей нынешней жизнью, она находила причину для гордости в своём происхождении.
Мать энергично обмахивала алтарь кистью из гусиного крыла, поднимая в воздух облако пыли.
— Ана, дорогая, разве обязательно заниматься уборкой в такую рань? — мягко попытался протестовать отец. — Ещё даже не рассвело. Сядь, отдохни, съешь завтрак.
Мать обернулась, уперев кулаки в тощие бока, на этот раз, в её тускло-карих глазах блеснула жизнь. Я сжалась от страха за отца, зная, что сейчас, после двадцати двух лет семейной жизни, он опять угодит в яму, которую она роет.
— Отдыхать! — рявкнула мать. — Да когда же мне отдыхать? Надеюсь, ты не забыл, что девчонка, которая убирает, опять захворала? Ну, то есть она говорит, что больна, а то, что корабль её любовника пришёл в гавань, это просто совпадение? Она точно окажется в постели, только не в своей, это уж не сомневайся. Если бы у нас была чёрная рабыня как в других порядочных семействах, мне не пришлось бы до костей стирать пальцы, дожидаясь, пока эта мелкая шлюха решит, заняться ли ей работой или нет. Рабыня жены торговца специями окупилась всего за полгода — стало незачем платить наёмной горничной. А сама рабыня им не стоит почти ничего, ест меньше собаки, и в мясе не нуждается. Так нет, ты скорее загонишь жену работой в могилу раньше времени, чем купишь рабыню.
Отец устало провёл рукой по волосам.
— Ана, прошу, довольно. Если эта девушка не годится, поищи другую, но говорю тебе, я не стану покупать раба. Мы же уже обсуждали... — он пожал плечами, но не закончил фразу, как всегда, за все эти годы, когда пытался её вразумить. Он просто истощил запас слов.
Он никогда не говорил мне, почему не уступал в этом матери. Это могло бы сделать его жизнь гораздо легче. Когда мать на него давила, он отвечал, что мы не можем себе этого позволить, но должна признать, тут мать была права — даже в семьях беднее нашей был хотя бы один раб, поскольку их содержание обходилось дешевле, чем почасовая плата служанке. Однако причины отказа отца оставались невысказанными, как и многое другое в нашей жизни.
Он оттолкнул от себя недоеденный завтрак и стал завязывать обувь.
— А как насчёт нее? — мать переставляла предметы на алтаре. — Надеюсь, сегодня ты не собираешься брать её с собой?
Я беззвучно сказала ему "пожалуйста", умоляя не оставлять меня здесь. Я знала — сегодня мать весь день будет в плохом настроении.
Отец поморщился и покачал головой.
Я молитвенно сложила руки.
— Ну пожалуйста, пожалуйста.
— Я... у меня сокол со сломанными перьями в хвосте. Мне нужна еще одна пара рук, чтобы держать птицу пока я подклею новые перья.
— У вольеров полно мальчишек, которые могут это сделать. Изабела должна быть здесь, учиться быть женой и матерью, а не играть с этими птицами. Если, конечно, ты не собираешься выдать её за какого-нибудь вонючего конюха.
Отец пожал плечами, показывая мне, что он сделал всё возможное.
— Может, твоя мать права. Сегодня ты нужнее ей, чем мне, поскольку служанка больна, и...
Во дворе звякнул колокольчик на входной двери, и тут же кто-то заколотил по тяжёлому дереву. Мы, все трое, застыли. Мы смотрели друг на друга. Ни сосед, ни бродячий торговец не станут стучать так рано и так настойчиво. Колокольчик звонил снова и снова. Судя по грохоту за дверью, стучали в неё скорее железом, чем кулаками.
— Возможно, с кем-то случилась беда, — сказал отец, пересекая двор. Но, думаю, он и сам в это не верил.
За те долгие мгновения пока он прошёл несколько плит нашего дворика, я словно увидела за толстой дверью фамильяри в чёрных сутанах и капюшонах, служителей инквизиции у порога нашего дома. Донья Офелия донесла на меня за то, что проявила жалость к еретику? Они пришли допросить меня?
Отец дрожащими руками повернул ключ в замке. Мать подошла ко мне, обняла за плечи и крепко прижала к себе, быстро и тяжело дыша. Стоя бок о бок, мы смотрели через открытую дверь кухни, как со скрипом поддаётся дверной замок, но прежде, чем отец открыл дверь, кто-то рывком распахнул её с другой стороны.
В сопровождении двух солдат во двор вошёл высокий человек в королевской ливрее. Я вдруг поняла, что не дышу, и почти взорвалась от облегчения. Это не инквизиция. Отец понадобился в королевском дворце, вот и всё. Может, юный король желает ехать на охоту, или...
— Сокольничий, вы арестованы по приказу короля.
Мать коротко вскрикнула и рванулась вперёд, но отец её остановил. Он выпрямился во весь рост, хотя был ниже офицера.
— Арест? А... на каком основании? Могу я спросить, в каком преступлении меня обвиняют?
— Обвинение в убийстве.
Мать застонала и пошатнулась так, что я бросилась поддерживать её, испугавшись, что она упадёт. Отец, кажется, был слишком растерян, чтобы отвечать.
— Убийство? Но кого я убил? И когда? До вчерашнего дня я был на службе у короля в Лиссабоне, и после никуда не выходил один, только ухаживал за королевскими соколами.
— Значит, вы признаёте, — сказал офицер. — Признаёте, что оставались с королевскими птицами.
— Да, конечно. Как же иначе? Я — королевский сокольничий. Уход за птицами — моя обязанность. Я ходил посмотреть, что за ними хорошо ухаживали в моё отсутствие, сразу же, как только вернулся в Синтру.
— И хорошо? — выражение лица офицера оставалось невозмутимым.
— Да, мальчики старались. Возможно, не вычистили как следует помёт в вольере, у стены за насестом, но я этим же утром проверю, что всё сделано. Уверяю вас...
— Значит, прошлой ночью с птицами всё было в порядке? — продолжал офицер.
Два солдата, прислонившиеся к стене, зевали и ковыряли в зубах, и явно не прислушивались к беседе.
— Птицы были живы и здоровы, — сказал отец, на его лице проступило недоумение. — Один из сапсанов немного повредил хвост, но мы скоро поправим...
— А вы сами заперли вольер, когда уходили?
Отец кивнул.
— Я оставил одного парня ночевать рядом с птицами, как обычно, на случай если они забеспокоятся ночью.
— Значит, мы задерживаем, кого и должны, — сказал офицер. — Этим утром ваш парень нашёл мёртвого сокола, безжизненного и холодного.
Отец застонал, горестно качая головой и зажимая руками рот. Я понимала, как он расстроен. Он любил каждую из тех птиц, как будто они были его детьми, но соколов — особенно, а королевский сокол был редчайшей и красивейшей птицей.
Но я всё ещё не понимала. Офицер говорил про арест за убийство, но ведь не за убийство птицы?
— Такое случается, — вздохнул отец. — Соколы — сильные птицы, но также и очень нежные. Они могут умереть внезапно. Вам известно, который умер? Мальчик сказал?
— О, да, сокольничий, он сказал, и мы видели это своими глазами. Не одна птица. Умерли оба сокола. Королевские птицы мертвы. Самые ценные птицы в вольере теперь просто падаль. Ну и как вы это объясните, сокольничий? Оба решили разом свалиться с насестов? Так как вы их убили?
Отец испуганно ахнул.
— Я их не убивал. Я не мог причинить вреда эти птицам, как не мог бы убить своё дитя. Они — моя жизнь. Должно быть, что-то случилось, внезапная болезнь... может, что-то их напугало...
Тот парень, что ночевал рядом с ними, наверное, скажет, как случилось это несчастье. Вы допросили его? Что он сказал?
— О, да, мы его как следует допросили, хотя сначала нам пришлось его разыскать и развязывать. Видите ли, он был связан, с кляпом во рту и упрятан за какими-то мешками с песком. Он не помнит, как его обездвижили. Последнее, что он вспомнил — как сел ужинать после того, как вы ушли. Обычное дело, но угощение было слишком роскошное — в его тарелке лежало заварное пирожное, вроде тех, что продают в Лиссабоне на рынке. Конечно, голодный парнишка, они вечно голодны в таком возрасте, его сразу сожрал.