Собаки и олигархи

Подумал, что стараюсь ехать в точности как при проверке уровня алкоголя в крови водителя, когда полицейский просит пройти прямо десяток метров. Ассоциация про алкогольный тест, видимо, возникла не зря – мне еще минут пятнадцать ехать до общежития, я не пристегнут, и в двухстах метрах от меня из припаркованной справа у обочины полицейской машины, как в замедленном кино, выходит мужчина в голубых штанах и рубашке и машет, призывая остановиться. К своему ужасу, вспоминаю, что в нагрудном кармане рубашки лежит еще один нетронутый джойнт.

Скорость такая, что особо сбрасывать ее не приходится – неуклюже напяливая через плечо ремень в попытках пристегнуться, я осторожно выруливаю в правый ряд и останавливаюсь в тридцати метрах позади полицейской машины, панически соображая, куда выкинуть джойнт. Пока полицейский не подошел, через открытое пассажирское окно бросаю джойнт в кусты в надежде, что меня никто не видит, долго не попадаю ремнем в защелку и наконец пристегиваю ремень.

Паинькой, обсыхая от холодного пота на ветерке, сижу минут пять пристегнутый, с руками, приклеенными по обеим сторонам руля, пока до меня доходит, что полицейский, собственно, останавливал не меня. В зеркале заднего вида вижу, что страж порядка занят другой машиной, бегает туда и обратно от нее к своей и в мою сторону даже не смотрит. Включаю левый поворотник и медленно вписываюсь в правый ряд. Дальше еду только в нем, стараясь ничего не замечать, и даже у светофора останавливаюсь на мигающий зеленый. Холодный пот действует отрезвляюще – у общежития паркуюсь совсем без белочек, прилежно держась обеими руками за руль, как во время водительского теста.

Выброшенного джойнта жалко. Я рассчитывал использовать его в целях сближения с новой соседкой Натали. Это русскоязычная девочка моего возраста, иммигрировшая в Штаты примерно в то же время, когда я приехал в Израиль, и решившая провести семестр в Хайфском универе по какой-то программе. Она говорит с английским акцентом по-русски и много курит Marlboro. Неделю назад Натали с негритянкой-толстушкой Коули вселились в соседнюю квартиру, и все эти дни я упорно, но безуспешно пытался подкатить к ней. В лифте я настроен еще оптимистично и надеюсь, что для решения вопроса мне хватит остатков водки в морозилке. В фойе общежития жизнь бьет ключом, как будто сейчас не три часа ночи, а ранний вечер. Дверь в нашу квартиру открыта, и из закрытой комнаты Дани приглушенно бухает ударными тяжелый рок. На ступеньках рядом с лифтом бренчит на гитаре мой сосед по комнате, длинноволосый Оуэн. Он тоже из Штатов, ему за тридцать, и в своих дырявых джинсах, серой майке-алкоголичке и шлепках на босу ногу он выглядит как типичный патлатый вудстокист. Там же замечаю Натали с Коули – взгляд Натали восторженно прикован к Оуэну, она готова зачать с ним детей и создать новую религию. На мое приветствие отвечает только толстушка.

– Хай, Рами! – это окликнул меня Оуэн. Я еще никогда не встречал таких, как он – очень эрудированный, с одной стороны, и наивно доверчивый, с другой. Легко обижается по каждому поводу, надув губы, и тут же, стоит обидчику сделать первый шаг, с радостью восторженно мирится. Иногда может выбежать из комнаты, как большой ребенок. В нашей общаге он появился несколько недель назад с гитарой за плечами и воком в специальном футляре, в руках – армейский баул.

С Оуэном классно поговорить про музыку и американских писателей. Он старше меня на восемь лет, много путешествовал и работал где попало. Кучу всего знает, но иногда кажется, что не знает еще больше. По вечерам, когда все в сборе после пар, Оуэн с удовольствием готовит всем лапшу в своем воке и рассказывает истории из своей американской жизни.

Общаясь с ним, я даже подучил английский – он совсем не говорит на иврите, и невольно приходится подстраиваться. Благодаря ему, к собственному стыду (благо, что, кроме Оуэна, никто не слышал, и никто не слышал, как он смеялся!), навсегда выучил разницу между «Юник» и «юнИк».

Оуэн особенный и настоящий. Если бы Натали смотрела на меня так, как она смотрит на него! Вижу их вместе и понимаю, что рядом с ним я неконкурентоспособен. Подхожу к ним и, чтобы не потерять лицо, кое-как рассказываю на английском про полицейского. Все еще смотрю больше на Натали, но моему рассказу смеются лишь Оуэн и Коули.

«Rami, why don’t you show my girl how you in Israel… – Натали запнулась, понимая, что не продумала до конца свою фразу. Добавляет по-русски: – Ну, слушай, сделай одолжение, погуляй с ней. Мы хотим посидеть одни».

Оуэн продолжает бренчать на гитаре. Коули встает, и за ее спиной он показывает мне «класс» большим пальцем правой руки. Мы поднимаемся на лифте, Коули смотрит на меня, приоткрыв рот, а я только могу думать о том, как Оуэн обнимает Натали, сидя там на ступеньках. Меня совершенно не тянет к Коули, и если не судьба мне быть с Натали, то я бы лучше завалился спать, но мы садимся на скамейке рядом с общежитием и долго пытаемся найти тему для разговора. На эксперименты с английским у меня точно нет сил, и я слушаю, как Коули рассказывает про своего бойфренда в Штатах. Выпытываю у нее, что, собственно, они все еще вместе.

– Я нравлюсь тебе?

– Очень. Но ведь у тебя же есть парень. Он тебя ждет, а я мужчина и должен быть солидарен с ним… – Я очень убедителен в своих доводах.

Если бы я узнал, что бойфренд есть у Натали, это точно не помешало бы мне заняться с ней любовью тут же, на этой скамейке, и гори он там синим пламенем в своем Коннектикуте.

– I don’t care. I’m here now! – Коули прижимается ко мне.

– Коули, я так не могу, – слышу свой собственный голос, как незнакомый. Мне до сих пор не случалось отказывать девушке.

Вскоре мы возвращаемся в общежитие. Уже далеко за четыре. Перед дверью их комнаты быстро целую Коули в щеку и ухожу к себе в комнату. Она не уродливая, просто слишком полная на мой вкус, хотя, возможно, и в этом есть своя прелесть. И у нее очень красивые губы… Думаю об этом и немного жалею. Через несколько минут слышу стук в дверь – чтобы пройти, Коули приходится ее довольно широко раскрыть, и она не ждет моего согласия.

– You see… Owen is there… In our room and I can’t be there. I will not bother you too much! – Коули не ждет приглашения и влезает ко мне под одеяло. Она теплая, и от нее хорошо пахнет. В темноте ее полнота не так ощущается, и ее формы приобретают какой-то совсем новый для меня шарм. Но мне все еще некомфортно, хотя я уже понимаю, что придется провести с ней остаток ночи и утро, и лучше уж получить от этого удовольствие.

– Коули, хочешь водки?

– Нет, милый, I’m good. – Ее губы мягко захватывают мои, и необходимости в водке больше нет. Тону в ней и думаю о Натали…

Короткий роман с некрасивой девушкой

Как ее звали? Кажется, я уже забыл имя моей первой нерусскоязычной девушки в Израиле. За все годы жизни в стране таких было не так уж и много. С местными девушками у меня не срасталось – сначала не было денег и уверенности в себе, потом было не интересно и не было точек пересечения, дальше я был уже не один… Да и я всегда предпочитал русскоязычных девушек, близких мне по менталитету, более женственных и ухоженных, чем израильтянки.

Так как же ее звали? Авигайль? Авиталь? Или Оснат? Не помню, пусть Оснат.

Мы познакомились случайно. Она была подружкой моей соседки по съемной квартире, Ирис. Ирис была высокая, не по-израильски болезненно-белая с красными пятнами прыщей на неухоженной коже лица и копной длинных, желтых по-шведски волос. С другом я смеялся над ней – женская версия Франкенштейна. С Ирис мы вместе учились на юридическом факультете, она снимала трехкомнатную квартиру в Нешере, ее напарница вышла замуж и съехала, и теперь Ирис искала вместо нее другого компаньона. А я работал как подорванный весь второй курс в университете, чего-то подзаработал и накопил, купил свою первую машину и уже мог позволить себе переехать из общежития и снять комнату.

Ирис училась в университете еще хуже меня, раз в два дня уходила подрабатывать в колл-центр электрической компании, куда ее устроили по протекции. В нерабочее время Ирис иногда приводила домой парней, но никто из них не задерживался дольше нескольких ночей. Потом Ирис проводила недели подряд в депрессии, запертая в своей комнате с попкорном, мороженым, чаем, остывавшим в большой уродливой (такой надутой) зеленой чашке, сигаретами и сериалами, которые она записывала на видео. Протянутый из гостиной кабель домашнего телефона в эти дни надолго заныривал под дверь комнаты Ирис – оттуда, залечивая душевные травмы, она часами говорила с подругами. По инициативе самой Ирис мы договорились, что между нами не будет ничего романтического. Я Ирис точно не хотел, и для меня это само собой подразумевалось, но ей было чрезвычайно важно – видимо, переживала, что буду претендовать на ее внимание. Дружеские отношения мы иногда поддерживали «на нейтральном поле» в гостиной; в комнатушке Ирис, с постоянно разобранной постелью темно-синего или бордового цвета, с разбросанными подушками и полными пепельницами на полу, я чувствовал себя неуютно. В гостиной мы сидели на пуфах и общались, разглядывая панорамный вид мерцающих тысячами огней нефтеперерабатывающих заводов в Хайфском заливе. Обычно такие посиделки означали, что у Ирис налаживаются отношения с каким-то новым парнем или в целях восстановления отношений планируется новый заход на одного из бэушных.