Страница 25 из 41
Через несколько минут мы снова были на прежней высоте. Полет продолжался. Установившийся оптимальный режим моторов не меняю. Знаю, что, если увеличить скорость полета на пять-семь процентов, расход горючего возрастает на 20–25 процентов.
Начинался рассвет 30 августа. Все, что было, было уже вчера, а сегодня душа поет от чувства исполненного долга.
Вчера во время обеда к каждому столику подходил начальник связи дивизии со списком имевшихся у него на приводной грампластинок и спрашивал: «Ребята, какую музыку хотите послушать? Ваш заказ будет выполнен на обратном маршруте». Ему хотелось сделать для экипажей что-то приятное.
— Товарищ командир, включите музыку, которую мы заказывали, — сказал Максимов.
— Не до музыки, Вася, светает, следи лучше за воздухом, чтобы не напороться еще и на истребителей.
— Есть, следить! Смотрю в оба!
Я включил звук. Послушал, поблагодарил в душе доброго товарища, проявившего о нас заботу. Приятно стало, но опасность еще не миновала, нужно быть внимательным.
— Максимов, передай на землю: прошли рубеж номер один!
Это значит — перелетели линию фронта.
— И добавь: на аэродром «подскока» садиться не будем. Это сигнал техникам: можете улетать на свою базу.
После перелета линии фронта, не меняя режима работы моторов, продолжаем полет с незначительным- снижением. За счет этого скорость увеличилась. Горючее в баках еще есть.
Перед вылетом были даны запасные аэродромы на случай нехватки горючего. Аэродром вылета вечером, после нашего ухода, подвергся бомбардировке. Изуродовано взлетное поле. Всю ночь технический состав засыпал и утрамбовывал воронки, приводя в порядок посадочную полосу. И вот мы подлетаем к нему и наблюдаем на аэродромном поле такую картину.
Еще вчера зеленое поле было усеяно рудыми глинистыми пятнами — это воронки от авиабомб, сейчас все они засыпаны. На взлете — будто игрушечный самолетик. Он — на разбеге, за ним тянется полоска пыли, а в конце этой полоски следуют взрывы и образовываются столбы дыма. Что за наваждение? Оказалось, один из торопливых и нетерпеливых на маршруте летчиков увеличил скорость, чтобы до рассвета перелететь линию фронта, израсходовал все горючее и сел здесь. Дозаправился, пошел на взлет, а тут снова, уже утренний налет фашистских бомбардировщиков. Самолет взлетел, а следом рвались бомбы, сброшенные с одного из немецких бомбардировщиков. Самих самолетов мы с большой высоты не заметили, а разрывы бомб видели.
— Подлетаем к Калинину… Как с горючим? — спрашивает штурман.
— Да вроде хватит.
Так и долетели до своего основного аэродрома.
Даже не верится. Вот и аэродром. Зашли, сели, рулим на стоянку. Вот и стоянка. А рядом стоит самолет № 37 Краснухина, на нем меняют моторы, а он улетел на другом. Значит, дома. Закурили. Дал остыть моторам, выключил. А на крыле уже стоит механик. Не мой. Спрашивает, какие замечания. Я хотел ответить, а голоса нет. Хотел подняться, а руки-ноги не работают, не подчиняются. До самой посадки, до выключения моторов чувствовал себя бодрым, здоровым, работоспособным, а тут… Наступила такая реакция.
Техники перепугались, подумали, что я ранен, хотели вытаскивать из самолета, я еле сумел проговорить: «Не надо, я здоров, отдохну немного».
Давали себя знать и длительность полета — около десяти часов, и перенапряжение.
После выполнения такого задания, думали, нас будут встречать торжественно, с цветами. Мы сами были благодарны нашим техникам и со своей стороны решили сделать им приятное: привезти «гостинец от зайца», как говорят у нас на Украине, — вручить им свой бортпаек, побывавший над Берлином, — четыре плитки шоколада с автографами на упаковке. Довольные своей выдумкой, мы уже заранее предвкушали удовольствие от встречи с нашими наземными членами экипажа.
Но никаких торжеств, никаких цветов и поздравлений не было. И техников наших не было. И люди все какие-то понурые, печальные.
— В чем дело? Что случилось?
Оказалось, произошло непоправимое. Авиационная катастрофа дивизионного транспортного самолета. Погибли люди. Погиб всеобщий любимец, основатель нашего полка командир дивизии генерал И. И. Новодранов. Невероятно! Мы летали в самое пекло, в фашистское логово и остались живы, они оставались на земле, перенесли бомбардировку фашистских самолетов и…погибли.
…Как только командованию стало известно, что все экипажи боевое задание выполнили и благополучно возвращаются, Новодранов дал распоряжение на перелет части обслуживающего персонала на свою базу. Первым рейсом были отправлены люди второстепенных служб. А когда экипажи перелетели линию фронта, вторым рейсом улетело и основное командование полков и дивизии. Случилось непредвиденное: самолет развалился в воздухе и упал. Подробности остались неизвестными: то ли он развалился от перегруза, то ли взорвался, то ли был сбит — никто об этом не говорил, никто не расспрашивал.
Свыше сорока человек погибло в этой катастрофе. Почти весь штаб дивизии: командир Новодранов, его близкий друг и заместитель подполковник Щеголеватых, начальник штаба подполковник Филимонов, инженер дивизии подполковник Петренко, командир нашего полка подполковник Микрюков, начальник связи дивизии, который вчера так любезно предлагал заказать мелодию по приводной… Погиб и мой трудяга, техник самолета Миша Котов. «Гостинец от зайца», побывавший над Берлином, вручать было некому. Погиб экипаж летчика Садовского, который вчера сбросил огненный шлейф и посадил самолет на фюзеляж на картофельное поле. Когда я взлетал вчера, успел мельком взглянуть на место их посадки. Лежал на земле самолет, а они, все четверо, стояли возле, задрав вверх головы, наблюдали, видимо, с сожалением за взлетающими самолетами. Погибло много инженерно-технического состава.
Тяжелая утрата, непоправимая. Вместо всеобщего ликования после отлично выполненного боевого задания весь личный состав дивизии погрузился в траур. А на второй день состоялись похороны погибших.
Очень болезненно переживали мы потерю друзей, товарищей и боевых наших командиров. И особенно душа протестовала против гибели Николая Ивановича Новодранова. Мужественный и смелый летчик, талантливый организатор и командир, строгий и требовательный и в то же время чуткий и справедливый, он не пропускал ни одного проступка, ни одного нарушения дисциплины подчиненными, но и своевременно замечал все положительное в людях. За нерадивость строго наказывал, за боевые заслуги — награждал. Хорошо знал каждого летчика. На самые сложные боевые операции он вылетал лично, находил и поражал цель первым. Он пользовался большим авторитетом у всего личного состава и авторитет свой утверждал знанием и личным примером.
Казалось, это несокрушимая скала. И вот его не стало. Сознание никак не могло смириться с этой потерей.
Когда мы прибыли в 420-й авиаполк в начале июля 1941 года и я услышал, что командир полка Новодранов, то эта фамилия меня заставила задуматься: кажется, я где-то ее уже слышал. А вспомнить никак не мог. И только после трагической его гибели, будто волшебной рукой были вдруг раздвинуты шторы, передо мной ясно, до мельчайших подробностей, проявилась картина нашей встречи.
1932 год. Мы, курсанты 7-й Сталинградской военной школы летчиков имени Краснознаменного пролетариата, только что закончили «терку» — теоретическую часть обучения, и нас из города перевели на аэродром, где мы должны проходить практическое обучение летному искусству.
Из казармы, в которой нам предстояло жить, только вчера выбрались те, кто уже окончил школу и получил звание военных летчиков и назначение в боевые части. Мы убрали помещение, помыли полы, расставили койки, тумбочки и после обеда отдыхали и занимались каждый своим делом.
Вдруг в помещение входят двое. Оба молоды, стройны и красивы. Одеты в новую, с иголочки, красивую темно-синюю парадную форму, на голубых петлицах горят вишневым цветом по два очаровательных кубика, которые придают их обладателям особый вид. В такой форме каждый кажется и сильнее, и мужественнее, и разумнее, и значительнее во всех отношениях. А для нас все это было еще далеким и труднодостижимым. Ведь мы еще только курсанты.