Страница 8 из 16
Я не способен предложить хоть сколько-нибудь удовлетворительное определение автономии. Помимо смутной аналогии с суждением можно себе представить остенсивное определение. Точно так же, как существуют люди, хорошо известные своей способностью суждения, есть люди, которые, по всей видимости, контролируют процессы, при помощи которых формируются их желания, или, по крайней мере, они оказываются неподвластны процессам, с которыми себя не идентифицируют. Однако идентичность и даже само существование этих людей гораздо более спорно, чем в случае способности суждения, что позволяет сделать некоторые оперативные оценки с точки зрения дифференцированного выживания. С одной стороны, может показаться, будто наш способ выявления подобных индивидов столь тесно связан с нашими этическими воззрениями, что оказывается невозможным провести различие между автономией и добродетелью. С другой стороны, есть опасность, что, когда список неавтономных процессов формирования желания будет расширен, как это уже происходило в прошлом и, несомненно, еще произойдет в будущем, он поглотит все наши желания, не оставив на долю автономии ничего.
Поскольку ранее я метафорически описал иррациональность в категориях «слепой» каузальности, возникает искушение предоставить следующее определение: автономные желания – это желания, которые осознанно выбираются, приобретаются или изменяются либо с помощью акта воли, либо в процессе планирования характера. Таков, например, идеал самоопределения, который лежит в основании философии стоиков, буддистской и спинозистской философии. Далее в главах II и III я более подробно обсуждаю природу и пределы подобного рода управления собой. Здесь я лишь хочу заметить, что в качестве определения автономии эта идея дает нам одновременно слишком много и слишком мало. Определение слишком слабое, ведь желание, вырастающее из намеренного планирования характера, может быть менее автономным, чем намерение, из которого оно выросло[41], и тогда мы сразу впадаем в регресс. Более того, нет причин полагать, что желания второго порядка всегда надежно защищены от нерелевантных каузальных влияний. Если бы это было так, регресс легко бы пресекался, но, как показано в важной работе Джорджа Эйнсли, желания второго порядка могут принимать навязчивый характер и становиться столь же гетерономными, как и импульсивные желания первого порядка, от которых они были призваны нас защитить[42]. Сама деятельность по планированию характера может привести к его ригидности, которая окажется несовместимой с «терпимостью к двусмысленности», зачастую описываемой как признак прочности эго или автономии. Это определение также слишком сильно: оно лишает желания первого порядка возможности быть рациональными или автономными. Из убедительного предположения о том, что способность к оценкам второго порядка является условием образования личности, мы не должны делать вывод, что применение этой способности на деле и составляет условие автономий[43]. Благодаря чистому моральному везению[44] люди могут достигать автономии, не стремясь к ней.
В качестве предварительного шага на пути к пониманию автономии, включая вопрос о самой ее возможности, мы можем изучить некоторые из неавтономных способов проявления «я». Данная книга в целом и глава III в частности посвящены прежде всего таким предварительным исследованиям: они предоставят фон, на котором можно было бы выделить широкое понятие о рациональности. Однако даже не зная, что такое автономия, допустимо утверждать, что она отличается от добродетельности. Я приведу несколько аргументов, чтобы показать, что основания, на которых мы критикуем желания за то, что они не автономны, отличаются от тех доводов, на которые мы ссылаемся, когда отвергаем желания как неэтичные, – при этом оставляя открытой возможность того, что неэтичные желания также могут оказаться неавтономными.
Желания или предпочтения могут вызывать возражения либо из-за происхождения (неавтономные желания), либо из-за содержания (неэтичные желания). Ярчайший пример неавтономных предпочтений, обсуждающийся в данной работе, – «кислый виноград», то есть приспосабливание предпочтений к тому, что кажется возможным. Другие важные разновидности – конформизм, то есть адаптация своих предпочтений к предпочтениям других людей, и чистая инерция. Мы также должны включить сюда обратный феномен контрадаптивных предпочтений («С другой стороны забора трава всегда зеленее».), антиконформизм и одержимость новизной. Примеры неэтичных предпочтений несколько более спорны. Чаще всего упоминаются агрессивные и садистские предпочтения, а кроме того, по мнению некоторых, сюда же относится желание иметь «статусные блага», то есть вещи, которые по логике могут иметь лишь немногие[45]. Примером выступает желание иметь доход, который бы в два раза превышал средний. Распространенное желание иметь статусные блага может привести к уменьшению всеобщего благосостояния, поэтому такие предпочтения не выдерживают кантианскую проверку на обобщение[46]. Кроме того, они тесно связаны с озлоблением, поскольку один из способов получить больше остальных – позаботиться о том, чтобы они получили меньше, – в самом деле зачастую более дешев и более эффективен, нежели попытки отличиться в чем-либо[47].
Для того чтобы отличить нехватку автономии от нехватки морального достоинства, я воспользуюсь следующей технической дистинкцией: конформность будет обозначать желание, вызванное стремлением походить на других людей, а конформизм – желание походить на других людей; аналогичным образом будут определяться антиконформность и антиконформизм. (Я коротко вернусь к различию между желаниями и стремлениями, или влечениями.) Конформность предполагает причастность поведения других к каузации моих желаний, а конформизм – неустранимое присутствие их в описании объекта моих желаний[48]. Конформность может порождать конформизм, но она также может приводить к антиконформизму, как в случае замечания Теодора Зелдина, что в среде французских крестьян «престиж достигался, главным образом, за счет конформности традициям (так что от сына нонконформиста ожидали, что он тоже будет нонконформистом)»[49]. Очевидно, что конформность может вызывать желания, которые будут этически приемлемыми, но лишенными автономности. И наоборот, я не вижу способа исключить возможность того, что некто будет автономно иметь антиконформистские предпочтения, хотя приветствовал бы доказательство того, что автономия несовместима не только с антиконформностью, но и с антиконформизмом.
Тем не менее в решении последнего вопроса нет надобности, поскольку первого случая достаточно для объяснения реальности этого различения. Смиренный конформист, чьи действия моральны, потому что его всегда поддерживает среда, которая привила ему правильные желания, едва ли может притязать на автономию. Автономное моральное действие предполагает способность действовать морально даже в неморальной среде. Я не хочу этим сказать, что в подобных случаях следует неизменно выбирать курс действий, который был бы наилучшим, если бы был выбран всеми. Предположительно это не было бы конформистским поведением, однако оно может оказаться неавтономным в каких-либо других аспектах. Практическая мораль, как правило, имеет дело со «вторым лучшим» выбором[50], что означает: когда другие ведут себя неморально, человек может отклониться от образа не только их действий, но также и поведения, каким бы оно было в идеальной ситуации всеобщей моральности. Слепо действовать в соответствии с каким-то правилом, которое никак не учитывает контекст, не будет признаком автономии. Такое поведение часто встречается у ригидных людей, которые нуждаются в правилах и стремятся избегать применения этического суждения[51]. Хотя подобное поведение может показаться образцом моральности и автономии, на деле оно лишено и того и другого.
41
Это нуждается в разъяснении, ведь желание может получить автономный характер, даже если изначально выросло из неавтономного желания второго порядка, – возможность, которая ни в коей мере не подрывает мой аргумент.
42
Эйнсли выступает за слабый способ понимания отношений между импульсивным и компульсивным поведением: Ainslie 1980. Оба способа поведения могут считаться своего рода проявлениями слабости воли, если оно понимается просто как действие, совершаемое с принятием во внимание всех обстоятельств вопреки тому, что человек считает наилучшим (Davidson 1980: ch. 2; Rorty 1980a, b). Если рассматривать волю как инвестированную в Эго, эти угрозы создают Ид и Суперэго, как утверждает Эйнсли. Важность работы Эйнсли состоит в извлечении этих важных понятий из непрозрачного контекста, в который они обычно погружены.
43
О том, что способность к желаниям более высокого порядка является составной частью личности, см.: Frankfurt 1971; De
44
Об этой неудобной концепции см.: Williams 1981: ch. 2; Nagel 1979: ch. 3.
45
О понятии «статусных благ» см.: Hirsch 1976.
46
Хавельмо предлагает модель, в которой все сталкиваются с уменьшением своего благосостояния, когда пытаются угнаться за соседями: Haavelmo 1970.
47
Необходимо проводить различие между использованием в качестве параметра достижений других и использованием своих достижений как контрольной переменной, с одной стороны, и манипулированием достижениями других как параметром и манипулированием собственными достижениями как контрольной переменной – с другой. Первый способ реализации статусных благ, очевидно, вызывает меньше этических возражений, чем второй, но можно по-прежнему утверждать, что он менее чистый, чем желание достичь определенного уровня отличия (без сравнений). За желанием статусных благ логически следует разочарование, вызванное достижениями других, а психологически путь от разочарования к зависти и от зависти к озлоблению может быть очень коротким.
48
Касательно этого разделения см.: Cohen 1978: 103.
49
Zeldin 1973: 44.
50
В соответствии с экономической теорией второго лучшего, «ситуация, в которой выполняется больше условий оптимума, но не все условия, необязательно будет лучше ситуации, в которой выполняется меньше условий. Отсюда следует, что в ситуации, в которой существует много ограничений, препятствующих выполнению условий оптимума по Парето, устранение любого из ограничений может повлиять на благосостояние или эффективность, либо увеличив их, либо снизив, либо вообще оставив без изменений» (Lipsey and Lancaster 1956: 12). Этическая аналогия рассматривается в прим. 83.
51
Эйнсли цитирует Уильяма Джеймса, говорившего в связи с этим, что «высочайшая этическая жизнь заключается <…> в нарушении правил, которые стали слишком узкими для реального случая».