Страница 4 из 16
Теория рационального выбора часто требует, чтобы предпочтения были полными, а не только непротиворечивыми – для любой пары вариантов агент должен быть способен выразить предпочтение одного из них или, за отсутствием предпочтения, безразличие. С принятой здесь точки зрения, нет сильных доводов в пользу этого условия. По сути дела, можно утверждать, что иррационально слишком полагаться на один вариант, если очень мало известно об обоих. Как минимум было бы иррационально слишком полагаться на такие предпочтения[15]. В контексте построения моделей ясно, что полное упорядочение имеющихся вариантов – куда более мощное понятие, чем их частичное упорядочение. Но если все-таки руководствоваться реальностью, а не удобствами, по-видимому, приходится выбирать между постулированием упорядочения частичных или неполных предпочтений и постулированием полных предпочтений, подверженных эндогенным изменениям по мере того, как агент больше узнает об альтернативах. Постулирование предпочтений одновременно и полных, и устойчивых кажется слишком далеким от реального мира.
Часто допускается, что помимо непротиворечивости и полноты такие предпочтения обладают свойством непрерывности. В самом общем смысле это означает, что если некто предпочитает а, нежели b, и а претерпевает совсем небольшое изменение (сколь угодно малое), предпочтения не должны обращаться[16]. Требование нарушается в случае так называемых неархимедовых предпочтений, одним из важных примеров которых является структура лексикографического предпочтения, включающая в себя иерархию ценностей. Если я умираю от голода и мне предлагается вариант, включающий в себя буханку хлеба и прослушивание записи Баха, и другой вариант, тоже включающий в себя буханку, но с прослушиванием записи Бетховена, тогда любовь к Баху может заставить меня выбрать первый вариант. Однако если в первом варианте не останется ни малейшей крошки хлеба, тогда я переключусь на второй вариант, потому что при голоде калории несопоставимо важнее музыки. В таком изменении предпочтений нет ничего иррационального, и потому непрерывность не может входить в состав рациональности[17]. Но в контексте построения моделей подобное условие очень важно, поскольку транзитивные, полные и непрерывные предпочтения могут быть представлены при помощи функции полезности с реальными величинами.
Здесь возникают два замечания. Во-первых, максимизировать полезность не значит заниматься осуществлением плана, выбором наилучших средств для достижения свободно поставленной цели. В современной теории полезности это, по сути, лишь эвфемизм для предпочтений, и он ничего не говорит о более или менее удовлетворительных ментальных состояниях, которые могли бы рассматриваться в качестве цели поведения. К тому же имеются веские основания полагать, что ординалистская концепция благосостояния заходит слишком далеко. Благодаря интроспекции мы знаем наверняка, что удовольствие, счастье и удовлетворение – важные понятия, однако они нуждаются в концептуальной разработке, осуществить которую не так-то просто. Мой тезис состоит в том, что, даже если кому-то удастся установить кардинальную меру полезности, будет ошибкой считать, будто бы действие всегда можно будет объяснить в категориях максимизации полезности, подобно тому как инвестиции могут объясняться в категориях максимизации прибыли. Последняя операция (в стандартных моделях[18]) понимается как план, предпринимаемый сознательно и ex ante, тогда как сознательная и намеренная попытка максимизировать полезность часто оказывается саморазрушительной. Это банальность, но очень важная: счастье часто ускользает от тех, кто активно к нему стремится. Дальнейшему анализу этой идеи посвящена большая часть главы II. Пока я лишь подчеркну, что, даже если действия могут иногда объясняться как попытки максимизировать полезность в смысле ex ante, у нас нет оснований полагать, что они всегда будут удаваться; скорее наоборот[19] С другой стороны, как я отмечал ранее, если максимизирующие полезность последствия поведения и могут привлекаться для его объяснения, в таком случае они дают лишь каузальное объяснение предпочтений. Доставляющие удовольствие внутренние состояния играют важную роль в объяснении поведения, но вовсе не в качестве его осознанной цели.
Во-вторых, полезно сравнить рационального человека с экономическим человеком. Первый обладает – в том слабом смысле, который мы сейчас обсуждаем, – только непротиворечивыми предпочтениями и (забегая вперед) непротиворечивыми планами. Второй – уже более совершенное существо: оно имеет предпочтения, которые не только непротиворечивы, но также полны, непрерывны и эгоистичны. Да, экономисты построили множество разнообразных моделей, предполагающих неэгоистические предпочтения[20], но инстинктивно они всегда пытались вывести любое внешне неэгоистическое поведение из эгоистических предпочтений[21] Вероятно, это хорошая научная стратегия: когда берешься за объяснение поведения, сначала предполагай, что оно эгоистично; в противном случае предполагай, что оно хотя бы рационально; если же и это не удается, то, по крайней мере, предположи, что оно намеренно. Но допущение, что все формы альтруизма, солидарности и самопожертвования на деле являются крайне утонченными формами эгоистического интереса, в конечном счете оказывается обосновано банальной уловкой, согласно которой люди заботятся о других людях, потому что не хотят, чтобы чужие страдания причиняли страдание им самим. И даже на эту уловку, как показал Аллэн Гиббард, можно возразить, что рациональные минимизаторы страданий зачастую могли бы воспользоваться более эффективными средствами, чем помощь другим людям[22].
Теперь я обращусь к планам и критериям их непротиворечивости. Задаваться вопросом о таких критериях значит допускать, что действие может быть намеренным и тем не менее не быть рациональным. Я и впрямь утверждаю, что такие действия существуют, и большая часть главы II посвящена их важному подклассу. Прежде чем я перейду к обсуждению критериев непротиворечивости для планов, позвольте мне указать на различие между этой претензией и претензией иного рода, согласно которой человек может действовать преднамеренно, будучи в целом иррациональным. Нам вновь придется согласиться с Дэвидсоном в том, что глобальная рациональность – это предварительное условие вменения человеку намерений, пусть даже иррациональных. Мы должны иметь возможность приписывать смысл человеку в целом, чтобы сказать, что некоторые из его планов не имеют смысла.
Рациональный план должен удовлетворять двум критериям. Во-первых, конечное состояние, исходя из которого он определяется, должно быть логически согласованным. Если утверждения Сартра о том, что в основе своей все мы хотим быть одновременно en-soi и pour-soi, покоиться в себе подобно вещи и в то же время находиться на некотором расстоянии от себя, которое позволяло бы нам этим наслаждаться, верны, мы и правда стремимся к логически или концептуально противоречивой цели. Действие в соответствии с этим желанием обречено на провал, как если бы мы пытались быстро обернуться, чтобы поймать собственную тень. Желание одностороннего признания, то есть желание быть признанным другим, которого вы сами не признаете, – это тоже желание вызвать к жизни состояние, которое не может исполниться, потому что признание по определению взаимно[23]. Так, согласно этому первому критерию, условие непротиворечивости плана состоит в том, что должен существовать возможный мир, в котором он осуществляется.
15
Cyert and de Groot 1975: 230ff. Сходный, но существенно отличающийся довод предлагается Токвилем: при демократии люди «боятся самих себя, боятся, как бы при смене их собственных желаний им не пришлось сожалеть о невозможности бросить то, что некогда составляло предмет их вожделений» (Tocqueville 1969: 582; Токвиль, 1992: 423). Отсюда склонность американцев воздерживаться от долгосрочных потребительских благ. Хотя Сиэр и де Грут утверждают, что рациональный человек должен предвидеть, что его вкусы могут измениться в связи с приобретением нового опыта, Токвиль считает, что американцы – рационально или нет – действуют исходя из того, что их вкусы иррационально изменятся в будущем.
16
Более точную формулировку см. в: Rader 1972: 147ff.
17
Более сильный аргумент см. в: Georgescu-Roegen 1954. Риторика Маркузе (Marcuse 1964; Маркузе 1994) становится понятной именно в этих рамках: если предпочтения можно разметить на реальной линии, мы имеем дело с «одномерным человеком». Аналогично Борч отмечает, что постулат о непрерывных предпочтениях равносилен высказыванию «все имеет свою цену» (Borch 1968: 22).
18
Обсуждение нестандартных моделей см. в: Elster 1982a: ch. 6.
19
Следует различать объяснения в категориях предполагаемых и в категориях действительных последствий поведения, как подчеркивается ван Парейсом (van Parijs 1981) и мной (Elster 1982a), хотя, конечно, нет общей презумпции, что предполагаемые последствия не смогут реализоваться, за исключением класса случаев, которые будут предметом главы II настоящей книги.
20
См. полезное исследование и обсуждение: Kolm 1981a.
21
См., в частности, важный синтез биологических соображений и соображений, основанных на теории игр (Axelrod and Hamilton, 1981. Они используют модель секвенциональных дилемм заключенного, чтобы показать: (а) что по-настоящему альтруистическая мотивация может возникать из естественного отбора по чисто эгоистическим критериям и (б) что некоторые случаи внешне альтруистической мотивации можно объяснить, не допуская ничего, кроме эгоистической рациональности. Другими словами, если люди ведут себя как альтруисты, то либо потому, что они были запрограммированы заботиться о других, либо потому, что они подсчитали, что выгодно симулировать заботу о других. Первое объяснение, хотя оно в некотором смысле и редукционистское, дает возможность для рационального сопротивления биологическому редукционизму, воплощенному во втором. Однако, вероятно, есть случаи, которые сопротивляются и биологическому редукционизму, если только не постулировать, что ослабляющий приспособляемость альтруизм можно объяснить тем обстоятельством, что «не стоит перегружать зародышевую плазму информацией, необходимой для такого рода приспособления» (Williams 1966: 206).
22
Gibbard 1986.
23
Более подробное доказательство того, почему это одностороннее признание – внутренне противоречивая идея, см. в: Elster 1976; 1978a: 70ff.