Страница 22 из 24
Синтия жила в Пасадене. Бедняга «Дарт» сломался, когда я практически подъехал. Семья Синтии, к моему удивлению, разрешила мне погостить у них, в большом доме в классическом стиле начала двадцатого века, так что мне не нужно было продолжать путь.
Синтия, должно быть, появилась из-за какого-то космического сдвига во времени и пространстве. Она говорила с едва различимым среднеевропейским акцентом, хотя и выросла в Лос-Анджелесе. Ее лицо заставляло вспомнить полотна Ренуара, хотя большинство ее друзей были загорелыми. Ее игра на виолончели напоминала самые первые записи классической музыки.
Пасадена была сюрреалистичной – не просто местом, а таинственной землей любви. В ней все было недосягаемым. Возвышающиеся над головой кроны пальм; непроницаемая атмосфера тайны; ухоженный пригород, который простирался дальше, чем можно было себе представить. Мне говорили, что он заканчивается у высоких гор, но из-за смога я так и не разглядел их. По парковкам расхаживали недавние эмигранты из Африки и несли на головах коробки с техникой, что купили в магазине электроники. Они смотрелись так же неуместно, как и я.
Синтия, предмет моей страсти, оказалась дочерью заведующего кафедрой физики в Калифорнийском технологическом институте. Там он и проводил большую часть времени. Она была любимицей работавших в институте выдающихся ученых, среди которых были Ричард Фейнман и Марри Гелл-Манн.
Я никогда не учился в Калтехе, просто считался странным парнем очаровательной дочки завкафедрой. В своем роде статус. Фейнман был очень великодушен и показывал мне, как чертить пальцами геометрический рисунок, соблюдая хиральность[33], и все в таком роде. Ко всему прочему, он еще и неплохо играл на барабанах, и мы музицировали вместе.
Как ни странно, в то время в Калтехе не изучали компьютерную графику. Я не встречал там никого, кому, как и мне, был бы важен виртуальный мир.
Но какая разница, если у меня была девушка. Она впервые показала мне океан, когда мы ехали в Санта-Барбару. Настоящий океан был ярче и мощнее, чем я думал. От него исходил запах жизни. Я приходил на то место, где впервые увидел океан, смотреть на маленькую морскую анемону, которая плавала в крошечной лужице от прилива на огромном валуне, но потом пляж изменился из-за шторма, и я больше не смог ее найти.
Город на таблетках
Синтия решила, что я должен увидеть Лос-Анджелес глазами местного жителя. По субботам мы катались в Вествуд на ее розовой машине с откидным верхом 1960-х годов выпуска. На улицах было полно народу, одетого в пластиковые костюмы леденцовых расцветок, и все спешили к парочке гномов-близнецов на капоте кадиллака, которые продавали кваалюд[34].
Мы были вместе несколько месяцев – волшебный и бесконечно счастливый период моей жизни, но слишком недолговечный. Я не имел ни работы в Калтехе, ни хоть сколько-нибудь официального статуса. Что мне было делать? Как долго это могло продолжаться?
В один прекрасный день грянула катастрофа. Меня променяли на низкорослого прыщавого студента-физика. Она сказала мне об этом как бы между прочим. В конце концов, мы были тогда еще детьми.
Мир рухнул. Я понятия не имел, что делать.
Пробитый пулями «Дарт» все еще был в ремонте. Я чувствовал себя сломанным и уничтоженным, жить в доме не моей девушки, где меня преследовали призраки страстной влюбленности, было в тягость.
Нужно было сделать следующий шаг, и я начал исследовать мир за пределами Калтеха.
Лос-Анджелес был шифром. Приехав в Нью-Йорк, я полагался на интуицию – что оказалось по большей части верным решением, – когда судил о людях, обитающих в том или ином здании. Но что сказать о тех, кто живет в отдельных домах с кактусами на подъездной дорожке? Ничего из того, что я мог себе представить. Лос-Анджелес никогда не поддавался моим догадкам, возможно потому, что был переполнен людскими фантазиями и надеждами, моими в том числе.
И не только ими. Как и Нью-Йорк, Лос-Анджелес страдал от загрязнения, и в воздухе стояла отчетливая вонь. В Нью-Йорке воняло дизельным топливом, мочой, цементом и металлической пылью от строек вперемешку с резким запахом духов, доносившимся от прохожих. Лос-Анджелес вонял автомобильными выхлопами. В Нью-Йорке ядовитые испарения исходили от других людей, а здесь, в Лос-Анджелесе, они исходили от тебя самого. Горло саднило; казалось, что на гигантской сковородке, налив в нее прогорклого масла, поджаривали миллионы людей.
Однажды мне в голову пришла совершенно нетипичная для Лос-Анджелеса мысль поехать на общественном транспорте посмотреть Башни Уоттс. На дорогу у меня ушел почти целый день. Я мирно шел себе по улице в нескольких кварталах от самих башен, когда на меня прыгнули сзади четверо усатых белых мужчин в серых ветровках, повалили на тротуар и прямо в ухо проорали непонятные приказы.
Потом один из них сказал: «Да он белый!» Меня отпустили, а второй велел: «Скажи спасибо».
– Спасибо?
– Мы полицейские под прикрытием. – Передо мной сверкнули значки. – Ты хоть знаешь, где находишься?
– Это же Уоттс?
– Это черный квартал. Твоя жизнь в опасности. Уходи отсюда сейчас же.
– Но на меня же никто не нападает!
– Мы тебе только что жизнь спасли.
– Э-э-э… ну ладно, а может, вы меня до остановки подкинете?
– Нет уж, полиция Лос-Анджелеса просто так не катает.
Они почти одновременно запрыгнули в коричневый седан, который скрылся из вида, не успел я и глазом моргнуть.
В целом, Лос-Анджелес действовал на меня угнетающе. Миллионы людей позволяли собственным фантазиям превратить реальную жизнь в полное дерьмо.
Брат Синтии любезно предложил мне выход: отвез меня на своем мотоцикле на север Калифорнии, где можно было разгрузить голову от проблем[35].
Притяжение радуги
Я остановился в Санта-Круз, сияющем прибрежном городке с парком развлечений у самого океана и университетом на вершине холма, поросшего лесом из красного дерева.
Сейчас Санта-Круз уже не воспринимается романтическим, залитым радугой городом, как тогда. Всегда тяжело понимать, что воспоминания о том, каким все было волшебным когда-то, всего лишь иллюзия; и какой это замечательный дар – помнить молодость именно такой, хотя ты уже переступил порог среднего возраста.
Несмотря на свое разбитое сердце, я был по-прежнему влюблен, так что мой мир по-прежнему держался на драгоценном ощущении магии и значимости всего сущего. Все представляло для меня интерес.
Та магия, которую я помню, была не просто любовной дымкой, а чем-то большим. Тогда молчаливый лес ощущался лишь мрачным предсказанием. Насекомые, ящерицы и птицы сопровождали меня повсюду. Лягушки громко пели в ночи, а огромные местные жуки беспокойно залетали на диван и в постель.
Калифорния была куда более оживленной, чем сейчас. Мелкие оборочки мха и вьющихся лоз пробивались в трещины штукатурки самых жалких лачуг. Звезды в небесах светили ярче. Лежа ночью на пляже, можно было разглядеть Млечный Путь.
Деньги вызывали стресс. Я жил в какой-то хибарке на пляже вместе с еще пятью или шестью молодыми людьми, в основном студентами университета. Плата была небольшой, но все же была.
Шестнадцатое определение VR: развлекательные продукты, создающие иллюзию другого места, другого тела или внеземной логики.
Я зарабатывал уличными музыкальными представлениями. При мне были мой детский пластмассовый кларнет и красный ром, и на протяжении нескольких месяцев я вполне успешно развлекал туристов.
Уличные представления – чистейшая разновидность зрелищного искусства. Тебя никто ни о чем не просил, так что, чтобы завоевать сердца людей, приходилось действовать исключительно по ситуации. У меня было в запасе несколько шуточек и фокусов, и я научился добиваться расположения публики каждый день. Это очень ценный навык. Говорить на публику становится легко, как только научишься работать на улице.
33
Хиральность – отсутствие симметрии. Если отражение объекта в зеркале отличается от самого объекта, значит, объекту присуща хиральность. – Прим. ред.
34
Популярный в 1960–1970-х годах наркотик. – Прим. ред.
35
Просто чтобы вы знали, по прошествии стольких лет мы с Синтией дружим. Наша с ней любовь была настоящей. Сейчас она профессиональная виолончелистка и живет в Вене. – Прим. авт.