Страница 5 из 14
– Извините, но по вечерам я не работаю.
Я в одиночестве напился текилы впервые за пять лет.
Протрезвев, я сразу уселся за переговоры с самим собой на самом высоком уровне. Сначала я сел перед зеркалом, но сразу понял, что это слишком театрально. Сел за стол, поставил перед собой стакан воды на случай, если вдруг пересохнет в горле… Но этого было явно недостаточно для того, чтобы сосредоточиться на себе самом. Я попытался вспомнить, как это делается, но быстро понял, что не хочу вспоминать то, чего не было. Раньше я обычно разговаривал с собой, будто отмахивался, мол, отстань, не до тебя сейчас, своих проблем хватает. Зачем пристал? Что тебе надо? Скучно – займи себя сексуальными фантазиями… Совсем скучно – напейся или сходи прокричаться летом на футбольный матч, зимой – на хоккейный. Понимал, конечно, что от самого себя отмахиваюсь, но тот, от кого я отмахивался, уходил всегда, кроме пятниц, быстро, не прощаясь, не наследив… И я был уверен, что отмахнуться – это и есть решение.
Почему же так получилось, что я думал о себе сосредоточенно и умно так редко, всего несколько раз за всю жизнь? После школы я минут десять думал о том, куда поступать – на философский факультет или психологический. Когда умер папа, я ненадолго задумался о том, что значит быть самым старшим мужчиной в небольшой и недружной семье. Однажды думал о том, что секс сближает мужчину с женщиной гораздо меньше, чем женщину с мужчиной, и потом встал, оделся, побрился, поцеловал еще спящую подругу в попу и уже больше не возвращался к ней. Вот, пожалуй, и все мои попытки подумать о себе. Остальные мысли приходили ко мне готовым к употреблению пониманием. Еще в университете я понял, что нужен другим людям только в здоровом и обеспеченном виде, и поэтому сознательно не курил, каждую неделю играл в теннис и больше зарабатывал деньги, чем думал о том, зачем они мне на самом деле нужны. Прочитав пушкинскую фразу о том, что сладостное внимание женщин – почти единственная цель наших усилий, я с облегчением понял, что моя зависимость от женского внимания – это норма, а не болезнь. И про Ириску я на самом деле никогда не думал, а просто с момента первого секса понимал, что мне с ней хорошо и удобно.
Я много тысяч часов размышлял о том, как лучше организовать продажу крымских вин по всей стране. О футболе я рассуждал почти вслух даже тогда, когда рядом не было никого, кто мог бы поспорить со мной. Жизнь друзей мы всегда с другими друзьями анализировали настолько глубоко, что знакомым женщинам казалось, что мы умеем сплетничать лучше них. Я никогда не сомневался в том, что я умею думать! Меня этому учили много лет на философском. Я недавно классически умно купил себе машину: собрал всю информацию о спортивных купе, сравнил доступные модели, побывал на нескольких тест-драйвах, добился минимально возможной цены… Я действительно умею думать, но почему-то о себе как-то не думается. Эмоции перебивают… Честности не хватает… Не удается убрать из мышления фон из каких-то непонятных условностей и никому ненужных обязательств… Еще я заметил, что большая часть нашей энергии почему-то постоянно расходуется на то, чтобы скрывать от самих себя все, что мы знаем о себе. И думать о своих чувствах – это совсем иное, чем думать об абстракциях и железках. О чувствах надо уметь думать как-то по-особенному, и в университете меня этому почему-то не учили.
Я вдруг понял, что почти ничего не знаю о своих чувствах. Дружить со своими немногими мыслями мне всегда было проще, чем со своими тощими чувствами. Я лишь знал, что появляющиеся мысли у меня почему-то всегда убивают чувства, но почему-то не в этот раз. Я всегда знал, что есть чувства, которых во мне нет и, скорее всего, никогда не будет. Например, во мне нет веры. Веры в себя, веры в своего еще не родившегося ребенка, вера в близкого человека – нет этих вер у меня. Но разве это делает меня ущербны? Это пустое пространство безверия не заполняется какими-то другими чувствами-монстрами, потому что пустого пространства не возникает. Вместо «я верю» я говорю «не знаю». Мне легко жить со своим «не знаю». Я не комплексую по поводу своего незнания. Я не ставлю себе двойки за свое незнание. Я вовсе не уверен, что хочу все знать. Я переживу без веры в человечество и уж тем более в непонятных мне Богов, которые давно превратились почти в Дедов морозов, о которых мы вспоминаем в ожидании подарков и забываем, когда играем в свои земные игры…
Я думал обо всем этом, словно смотрел в колодец, не узнавая свое отражение в глубине. И, внутренне пошатнувшись, осторожно попробовал подумать о Веронике, будто вступил в холодную реку в жаркий день.
Проще всего было ответить на вопрос, действительно ли я хочу Веронику? Да, я ее хотел, причем всю целиком, даже в одежде. Я мог раздеть ее взглядом, но не пытался, потому что даже в одежде она была для меня сексуальнее всех женщин, с которыми мне доводилось оказываться в постели. Я хотел, чтобы именно со мной она ездила на переговоры, а не с тем хмырем-начальником. Просто поужинать с ней мне показалось вершиной блаженства, и я удивился такой целомудренности своего возбуждения чрезвычайной степени.
Чуть сложнее оказалось понять, что же мне делать дальше? Раньше я обычно обращал серьезное внимание только на тех женщин, которым хотя бы немного нравился. Впервые мне предстояло сокращать дистанцию с женщиной, которая ко мне, в лучшем случае, равнодушна. Да, я понял, что стало целью на ближайшее время – сокращать дистанцию! От миллиона парсек до проникновения…
Зазвенел телефон… Просто кто-то ошибся номером. Кажется возникшая внутренняя концентрация разбилась на множество брызг, как дешевое стекло. Я выпил приготовленную воду и поехал на теннис.
Я летел в самолете, будто в пустоте, и чувствовал, что слова, ситуации, даже жажда не проникают сейчас в меня…
Насколько далека сейчас от меня Вероника? Наверное, на расстоянии сотни световых лет. Как звезда? Нет, все-таки ближе. Звезда – это лишь блик на ночном небе, как Синди Кроуфорд. До звезды даже долететь невозможно, не изобрели еще такие космические корабли. Хотя ведь кто-то спит с этой Синди, и кому-то она истрепала все нервы… Не отвлекайся, пусть об этом думают астрономы. Пусть для начала Вероника станет Луной. Луна красивая… Когда Луна бывает полной, на ней даже без бинокля можно разглядеть кратеры и моря. Ее даже днем иногда видно. Там уже были люди, я знаю. Кто будет следующим? Почему не я?
С первой встречи Вероника управляет мной без всяких на то усилий, причин и смысла… Так Луна управляет океанами, создавая приливы и отливы. Луна своим притяжением притягивает и отпускает воду. Думаю, даже ученые на самом деле не понимают того, как и зачем это происходит. Налей воду из-под крана и попробуй чем-нибудь ее притянуть – не получится, нет на Земле таких магнитов. Вот и Вероника притягивает меня вопреки моему желанию и здравому смыслу, который напоминает, что у меня есть свобода, покой, регулярный секс и никаких видимых причин отказываться от этого. Здравый смысл действительно успокаивает, пока я не думаю о Веронике, но о Веронике теперь я думаю всегда. Оказывается, жить вопреки здравому смыслу – это нормально. Я с неотвратимой неохотой начинал примиряться с тем, что теперь мне часто придется признавать нормальным то, что до этого считал абсурдным и для себя неприемлемым.
…Самолет стал разворачиваться на посадку, и солнце ворвалось в мой иллюминатор. Не люблю теперь Солнце – теперь хочу Луну.
К Ириске я приехал с большим букетом роз.
– Ты впервые за столько лет подарил мне цветы, – она смотрела на меня серьезно, но не подозрительно. – Мы настолько близки, что это исключает возможность романтических отношений. Что-то случилось?
– Просто хотел тебя удивить… И вдруг понял, что самый простой способ удивить – это меняться самому без предварительных условий.
Весь вечер мне хотелось задавать Ириске вопросы. Хотелось до такой степени, что я даже изменил своей давнишней привычке задавать женщине вопросы таким образом, чтобы подсказывать ей правильный ответ.