Страница 21 из 28
…а распознав в хоккейном капитане человека нервного, с уверенностию констатировать степень Остаевской невинности…
…я объясняю ему…
…но не в силах исказить усмешкой скорбный ангельский лик…
И я продолжаю убеждать его в том, что ничто так ярко не характеризует духовное богатство человека, как то, что он находит для себя действенным в смысле пробуждения эрекций…
…и обосновываю естественность Матусовского бессмертия…
…и в доказательство привожу цифры роста азиатской преступности…
…вместе с ростом материальной заинтересованности кооперативных работников…
…И ему вдруг становится так тоскливо, что я обрываю себя на полуслове…
И поворачиваюсь на другой бок.
10 ч. утра
1 февраля
Долой трагедии!
И – никаких симпатий!
Лично меня интересуют только панельные узоры!
2 февраля
Любопытно то, что К. отметает семейные обстоятельства и все внимание сосредотачивает на «личных»…
В его голове все предстает вполне разрешимым и безобразно понятным:
Вас ударяют зимние каникулы, потом весна…
Лето толкает в другую сторону – и вы иначе воспринимаете весенний «объект»… Невинность предстает уродством. И только потому, что весенний «объект» кажется даже в смысле внешности – искажением «maman»… А тяготение к Искаженной заставляет стыдиться лета и проникнуться брезгливостью к «maman»…
Декабрь окончательно все мутит. И в голове – полнейший хаос…
Все невообразимое начинается с 10-го:
Двое суток проходят в ожидании…
13-го вы неожиданно поворачиваете к августу – и в ночь на 14-е пытаетесь всхлипывать…
14-го глотаете водку.
А на следующий день, принимая Schwester Ант. Григ., втискиваете мат в выражение крайней раздражительности…
И вместо истерики слышите трогательные успокаивания.
И на целую неделю отбрасываете от себя Schwester…
16-го снова пьете,
17-го неожиданно «реабилитируете» «maman» и пытаетесь благословить изящество колючей проволоки…
В ночь на 18-е серьезно помышляете о самоубийстве.
А днем ударяетесь в меланхолию… и мысленно падаете перед «maman»… И целуете белые икры… И слышите над собой традиционный «maman»-овский афоризм, который заставляет холодеть…
19-го пьете,
20-го проходите мимо Schwester и вдруг повторяете вечное «maman»-овское: «Все равны, Веничка! Все один божий хер сосем!» – и внутренне заливаетесь идиотским смехом…
21-го исключаетесь из университета.
В ночь на 22-е попадаете в музыкантовские лапы…
И целую неделю не пытаетесь из них вырваться…
25-го с восторгом приемлете весть о самоповешении «maman» – и снова ударяетесь в sentiment…
Еще несколько фактов:
Вечером 25 декабря вы спокойно откладываете письмо – и внутри вас – сплошной детский восторг, без малейшего волнения. Вы ложитесь в постель и видите перед собой обычнейшие ржавые трубы, которые за 4 стромынских месяца вполне вами изучены и не представляют никакого интереса. Но вы смотрите на эти трубы – и вдруг вас охватывает невероятное волнение, которого вы никогда раньше не испытывали. Вы не думаете ни о веревочной петле, ни о чем другом, – вы видите перед собой только испорченные железные цилиндры, вы прекрасно сознаете, что это ржавые трубы – и ничто иное…
И тем не менее вы не просто – волнуетесь… Вам почти не хватает дыхания… Одно мгновение вам кажется, что в НИХ – ВСЕ… вы спешите отвернуться… и целую минуту восстанавливаете дыхание…
Или – еще:
Ночью 16 августа вас неожиданно охватывает физическое отвращение к собственной матери… Вы как будто снова вдыхаете запах Недостойных ног, снова чувствуете
на своем лице грудь Недостойной – и вам хочется во сне еще раз быть «прижатым» и уже никогда не отрывать своего лица… Одно представление – убивает в вас все сыновнее – и вы хотите видеть родную мать непременно мертвой… Мертвой… иначе вы сами ее задушите…
Другого рода отвращение утром 26 декабря вызывает в вас созерцание Ант. Григ. И отвращение необъяснимо… Вам совсем не кажется, что ласковая Schwester – искалеченная и снятая с веревки «maman»… Вы даже не ждете, что ЭТА начнет сейчас извергать рвоту и отборный мат… Вы хорошо понимаете, что не будет ничего подобного… Не будет, потому что внешний вид Ант. Григ. хотя и повторяет «maman», но ломает в нем самое главное и все остальное убивает… И только поэтому она не будет перед толпой воинов Советской Армии обнажать половой орган и щурить пьяные глаза… «Мальчики! Гоноррре-я!» и идиотски смеяться… А потом восторгаться перед вами своей манерой отпугивать… И «невозможность» – бесит вас… Вы прослушиваете преимущества заочного отделения и ужасно волнуетесь – стоит вам почувствовать запах водки из этого рта – и вы сойдете с ума… вы последуете примеру Бридкина и ударите ее ногой в… Ударите именно туда, потому что, в противоположность «maman», вы не можете иметь точные сведения о цвете ее половых волос минимум из десяти источников…
И потом долго не можете унять дрожь своих пальцев…
Уверяю вас, это не романтично… Я сожалею только, что в наследство от отца не получил умения совершенно искренне смеяться надо всем ужасным…
И об этом – последний раз…
Мне самому… дурно…
3 февраля
Подите прочь! Сегодня я – сын алтайских степей и игнорирую первые февральские бураны!
На поприще самоубийств мне улыбается карьера! И Алтай – свидетель! Алтай протягивает мне потную ладонь! Степная столица выбрасывает по одному!
Одним словом – Тарлашев одобряет мои замыслы! Я окрылен!
Завтра в столицу въезжает толстая. У меня развязаны руки. Последний январский день – со мной. 4 февраля убьет остальное.
4 февраля
«Да я тебя понимаю, Вениамин, я вообще хорошо понимаю тебя и тебе подобных… Просто – люди, которые обо всем судят из книг… Вас лелеяли мама с папой, заставляли учиться, держали в руках… А теперь, значит, вы предоставлены самим себе, вам все кажется, так сказать, ничтожным, легким и радостным… Заиграла молодость… легкомыслие молодости, если можно так выразиться…хочется оригинальничать, на все плевать, пускать пыль в глаза… А ты вот посмотри жизнь… Ты узнаешь, какой ты был глупый, когда оригинальничал… А все-таки все действительно не так просто, легко… и не так весело, как тебе кажется… Ты даже еще и любовь-то не знаешь, что такое… А порешь такую чушь про семенники… Я вот тебя уверяю, – если ты полюбишь кого-нибудь, то любовь тебя перевернет… Вас всех не так трудно и понять… Вы у меня как на ладони…»
«Тебе просто вредно читать Достоевского… Обязательно будешь таким мрачным, если запрешься в комнате… ощущать там всякие ужасы будешь… и тебе все будет казаться мрачным и ужасным… Тебе вот правильно говорили… что в действительности все не в таких мрачных красках… Ты вот ненавидишь смех, на всех смотришь, как зверь, со своей кровати… И на что тебе жаловаться, интересно?.. Насчет девчонок у тебя всегда будет прекрасно… В твоих способностях никто не сомневается, учиться ты можешь замечательно… И непонятный ты, чччерт… Все ведь живут хорошо, как люди… Ты не забывай никогда, что ты живешь в советском обществе… а не в какой-нибудь там…»
«В таком случае, о чем ты думаешь вообще?.. Вот ты говоришь – читаю книгу и вдруг бросаю ее и без движения лежу подряд несколько часов… Так интересно все-таки, ты ведь о чем-нибудь думаешь… Ну, не о будущем, предположим… Хотя я и первый раз встречаю человека, который совершенно не думает о будущем… Ну, вот хотя бы твое отчисление из университета… Я понимаю, человек, у которого в перспективах – хорошая, трудовая жизнь, человек, жаждущий нового, – ну тогда понятно, он может выражать радость или равнодушие… Но ведь ты-то, ччерт побери…не понимаю!! Ты что, насквозь легкомысленный?.. Так это на тебя не похоже… Легкомыслие у тебя показное… Я сразу тебя распознал… Я всю ночь слушал твою беседу с этим… албанцем… и убедился, что ты человек чертовски умный… Что касается твоей лени, так я совершенно ничего не понимаю!.. В жутких семейных условиях быть первым в школе по прилежанию… и тут вдруг… Не понимаю, не понимаю… Я сегодня даже хотел побеседовать с твоей посетительницей… Между прочим: будь более воспитанным в отношениях с женским полом – а то что же это такое – дымить девочке в нос и тут же посылать ее к черту… Удивительная терпеливость… Ты, собственно, к ней ничего… этакого… не имеешь? Нет? Ну, тогда тем более…»