Работа над ошибками

— Это неудивительно… — нервно улыбнулась Эйнрит. — Кто только ее не знает…

Она немного помолчала.

— Хотите прогуляться, контактор Хариб? — предложила она после короткого молчания. — Я как раз собиралась пройтись… Здесь замечательный парк!

— С удовольствием, посол Эйнрит! — Они стояли все это время посреди холла, в котором они были не одни, и Харибу от того было несколько неуютно: он то и дело ловил на себе любопытные (но вполне дружелюбные) взгляды.

«Похоже, агарян здесь видят нечасто…»

Они не спеша шли по чистой белой тропинке. Вокруг цвели низкие пушистые деревья, источая из желтых и красных цветов-кувшинов сладкий аромат; в траве под деревьями то и дело мелькали маленькие птички; на разбросанных художником камнях грелись пестрые ящерки; среди ветвей пушистых деревьев вились местные пчелы. Воздух был чист и свеж — Хариб дышал с наслаждением, полной грудью. Некоторое время они шли в молчании, и это молчание не было неловким: Эйнрит не торопила Хариба. Тот же старался прежде унять внутреннее волнение, которое испытывал, осознавая важность предстоявшего разговора. Наконец он собрался с духом и заговорил:

— Вашу с Эваалем историю действительно знают многие… Во всяком случае, долгожители… — Хариб старался не смотреть в глаза Эйнрит. — И мнения у всех разные. Одни осуждают Эвааля, другие жалеют, иные даже знают, как следовало бы поступить Эваалю, и вообще… Но никто из этих знатоков и советчиков не видел слез в его глазах, не слышал боль в его словах… — Хариб замолчал. Они успели сделать несколько шагов, прежде чем он продолжил: — Я видел. И слышал, — произнес он.

Тщательно выговариваемые слова звучали грубо, гортанно. Аивлянская речь с трудом давалась агарянам из-за их физиологии. Мелодичный язык аиви в устах агарянина приобретал лающие интонации, — как если бы кто выучил собаку мяукать по-кошачьи. Впрочем, речь Хариба была понятна.

Он остановился и снова посмотрел в глаза Эйнрит.

— Я здесь потому, что меня просили… — сказал он.

— Кто вас просил? Эвааль?

— Нет, — покачал головой агарянин. — Меня просила другая Эйнрит, корабль, что носит ваше имя… Она вернула его…

Хариб рассказал ей все, о чем узнал от аватара.

Когда они расстались, солнце уже садилось на западе, окрашивая белоснежные стены Каньона багряным. Прощаясь, Хариб сделал то, чего сам от себя не ожидал — жест, который глубоко тронул аивлянку.

Много веков он был при нем. Камень. Хариб носил его на плече, в золотой застежке, скреплявшей его хламиду. Камень, обычный темно-серый, с большой примесью металлов (такой мог валяться где угодно), был обрамлен золотом наивысшей пробы.

Перекинув через левый локоть край серебристой хламиды, Хариб тремя пальцами коснулся застежки у себя на плече: сработал механизм, и края хламиды разошлись; хламида скользнула с плеч и повисла у него на локте, а застежка с камнем оказалась в его ладони.

— Прежде чем проститься с вами, посол Эйнрит, я хочу подарить вам это… — (Хариб протянул Эйнрит застежку) — этот камень, в некотором смысле, часть моей родины… Он с Прит, луны Агара… мира, с которого все началось… В свое время он стал для меня знаком, символом надежды… надежды на то, что мой народ, рано или поздно, освободится из оков проклятой Церкви, сбросит с себя тряпье темных веков, вырвется из лап кровожадного бога и обратится к истине, которая не в священных книгах, не в слепой вере в выдуманных подлецами богов, а в знании, в подлинной смелости и отваге видеть мир таковым, каков он есть. — Хариб стоял перед Эйнрит наполовину обнаженный. Из одежды на нем остались только свободная, жесткая на вид серебристая юбка, доходившая ему до колен, золотой пояс и открытые сандалии. Эйнрит не сразу заметила на груди агарянина множество шрамов, которые снова и снова воссоздавались, каждый раз, когда тот бывал в капсуле-сборщике. — Когда мой друг, — продолжал он, — человек, занимавший высокое положение в церковной иерархии и ставший при этом одним из вождей революции, дал мне этот камень, я еще не знал, что всего через несколько дней тирания Церкви падет… Тогда я впервые узнал о том, что нога человека уже ступила за пределы Агара… получил подтверждение своей надежде… получил основание верить в то, что следующие шаги уже недалеко. Впереди. И я поверил тогда. Я поверил в то, что мой народ вырвется из плена, отправится к далеким мирам, к звездам… Вот, что значил для меня тогда этот кусок камня! — агарянин прямо смотрел в глаза женщины. — А после камень был для меня памятью, напоминанием о тех днях… изменивших мой мир… Я хочу передать его вам. Прошу. Примите… — (Эйнрит протянула ладонь и Хариб положил в нее свой дар) — Помните! — сказал он, отводя руку, — В том, что произошло с Агаром, есть не только вина, но и заслуга Эвааля.

Сказав это, он поклонился аивлянке (жест, принятый среди агарян, означающий глубокое уважение и почтение) и, развернувшись, зашагал прочь, накинув на ходу хламиду и завязав ее узлом на плече.

Эпизод двадцать пятый. Агар. Долгожданная апостасия

Высокий мужчина в белом костюме и миловидная молодая женщина в вызывающе коротком красном платье шли, держась за руки по парковой аллее. Парк на Патриаршем холме был одним из немногих мест под открытым небом, где они могли побыть наедине, без посторонних. У них был всего лишь час. Потом ему улетать в Агрок, что в провинции Хаит: там уже третью декаду шло строительство нового океанского порта. В Агроке кипела работа — строилось временное жилье для рабочих, в руинах работали археологи, историки, архитекторы. Древний город оживал.

Внешность женщины была заурядной для агарянки: немного раскосые ярко-желтые глаза на округлом лице, огненно-рыжие густые волосы, аккуратные маленькие клыки слегка выглядывали из-за пухлых губ. Она была крепко сложена, но не склонна к полноте. Фигура ее приятно радовала взгляд, хоть и была далека от идеала. Все в ней было просто и умеренно. Бедра ее были в меру широки, четыре упругие как резиновые мячи груди — в меру велики. Но было в ней нечто такое, что притягивало к ней взгляд. Может быть, ее манера держаться? Как бы то ни было, но ее невзрачный на первый взгляд образ был настоящей ловушкой, попав в которую по неосторожности однажды можно было увязнуть так, что с того момента и самые яркие красавицы переставали существовать для несчастной жертвы ее очарования. Пять лет назад такой жертвой стал Шедареган — ее супруг и Император, бывший в то время первосвященником. Но, в отличие от всех прочих жертв обаяния Жадит, так звали женщину, Шедареган не получил отказа.

Жадит ответила ему тогда взаимностью, и вовсе не по причине того, что он был первоархипатритом, а она дочерью инженера, его подчиненного. Шедареган понравился ей потому, что был высок, красив, умен и… прогрессивен. Будучи священником, он держался весьма по-светски и не стеснялся в выражениях. Харизма Шедарегана и без высокого положения делала его объектом внимания многих женщин (и даже мужчин, но предпочитавший исключительно женские ласки Шедареган сильно отличался в этом отношении от большинства церковных иерархов). Неудивительно, что и Жадит не оказалась равнодушна к ухаживаниям молодого первосвященника, обращавшегося с ней как с равной, вопреки правилам веры, которыми Шедареган с легкостью пренебрегал. Между ними вспыхнула искра, быстро превратившаяся в пламя пожара, и огонь этот продолжал греть их союз вот уже пять лет, из которых последние два года они были женаты.

Среди агарянской знати можно было найти, если и не сотни, то уж точно десятки превосходивших Жадит красотой аристократских дочек: белоглазых, беловолосых, длинноногих и даже неглупых. Но не одна из титулованных красавиц не стала женой Шедарегана. Жадит была для него особенной. Император Шедареган любил молодую жену и даже не задумывался о второй и третьей, или о том, чтобы завести фаворитку.