Страница 2 из 9
– Кислый, после перемены поговорим!
Кислов резко погрустнел. Все знали, что бить его Стаханов не будет, но утомительное и унизительное выяснение отношений предстоит.
– Да, ладно, Стэхан, ты чо… – пробормотал Кислов.
Раздался звонок. Это радостная дребезжащая трель, это инь и ян, черное и белое, небо и земля – потому что один и тот же звон означает и начало урока, и его конец. Он повергает в горе, и он дарует счастье – детское безудержное счастье, когда все, позабыв о приличиях и вообще обо всём позабыв, вскакивают в первобытном экстазе и с воплями мчатся прочь. Обычно громче всех кричал Тихонов, но – не сегодня. Химичка менялась в лице, видя эту радость. Несложно было догадаться, что чем тягостнее, чем утомительнее урок, тем больше шума при его окончании. Это были как бы антиаплодисменты, показывающие учителю, чего он стоит.
Всё-таки, странно, – подумал Тихонов, – что звонок всегда одинаковый. Надо бы на начало урока ставить что-то нудное, тоскливое. Например, из оперы какой-нибудь, типа «Борис Годунов». А на конец, наоборот, праздничное и многообещающее.
Проходя мимо, к его уху наклонился Рыбенко:
– Я надеюсь, у тебя гандоны есть?
Меньше чем за минуту класс опустел. Последними, как обычно бывает, уходили отличницы, и они же были единственными, кто сказал: «До свидания, Татьяна Юрьевна!»
Вид у неё стал усталый и от этого как будто более человечный. «До свидания, девочки», – ответила она совершенно нормально, не как сука, а как обычная женщина. Это немного удивило Тихонова – ему хотелось считать, что люди всегда одинаковы, если уж гад, то всегда гад.
Она подошла к нему, прислонилась бедром к парте напротив и скрестила руки на плоской груди. В глазах у неё появилась недобрая усмешка.
– Ну, Тихонов, скажи мне, что дальше?
Начало было непонятное, он растерялся.
– В смысле, Татьяна Юрьевна?
– В прямом, Алексей. Учишься ты плохо, по всем предметам тройки, и то из жалости их ставят. Ты ведь в университет не поступишь потом. Родителей позоришь!
– Посмотрим, – нагло ответил Тихонов. – Вы то, я вижу, тоже не профессор.
Она побледнела. Помолчала, переваривая его хамство, и сказала, с трудом сдерживая злость:
– Хоть ты и читаешь по ночам Платона, это тебе не поможет!
– Я свободен, Татьяна Юрьевна?
– Да, можешь идти.
Шагая по пустынному коридору, он думал о её словах. С чего она взяла про Платона? Да, он любил почитать, но не до такой же степени! Хорошо, хоть не Библию вспомнила…
Так он и не понял, чего она хотела.
Сука
Школа после уроков как будто вымерла. Тихонову представилось, что так тихо и пусто должно быть после катастрофы, в ходе которой всё население Земли погибло. И вот он, возможно, единственный выживший, идёт по некогда шумной школе и с волнением думает, что тут раньше были люди. Здесь всё полно их былого присутствия, здесь каждая деталь напоминает о человеческом участии. А теперь повсюду неизменный покой, дверь не скрипнет и шаг не раздастся. В такой перспективе ему становится жаль людей, даже Татьяну Юрьевну и Ирину Александровну. С замиранием сердца он нежно касается стены, помня о том, что к ней прислонялась Катя Гришина перед смертью.
– Тихонов, ты что стены гладишь? – это была завуч, Маргарита Петровна. – Зайди к директору.
– Зачем? – испугался он. Неужели химичка успела настучать? Но как, когда?
– Да ничего страшного, так, формальности какие-то. Заявление про экзамены.
Дойдя до кабинета директора, он постучал в дверь.
– Можно?
– Тихонов, погоди.
Он уселся на подоконнике напротив, у окна с видом на школьный двор. Там стояли верный Денисов и ещё несколько его одноклассников, в том числе Гришина. Ждали его. Они смеялись, толкались, поглядывали на дверь. И весна тоже ждала его, манила наружу, звала бежать отсюда прочь.
В задумчивости он и не заметил, что старательно чертит на оконном откосе ключом. Бывает так: увлечешься чем-то и сам не замечаешь, что делаешь. «Сука» – вот что появилось под его рукой. Большими и глубокими буквами. Он удивился, потому что ничего такого писать не собирался. Кого он имел в виду, он и сам не знал. Слишком многие в этой школе могли претендовать на это звание. Бессознательное, – расстроенно подумал он.
– Алексей, вы что здесь делаете?
Это была новая учительница истории, Юлия Федоровна. Она только недавно окончила аспирантуру и сразу пришла работать к ним. Совсем юная, красивая, такая необыкновенная по сравнению с другими учителями. Школа ещё не успела её испортить, и она по институтской привычке общалась с учениками вежливо, как, наверно, профессор со студентами.
– Юлия Федоровна, я так, жду директора, – ответил он, быстро спрятав руку с ключом.
– Он там с кем-то?
– Ну, просил меня не входить.
– Вы не против, я вперёд вас зайду? Спросить надо.
– Конечно, конечно, Юлия Федоровна!
Она, признательно улыбнувшись, зашла в кабинет.
Тихонов спрыгнул с подоконника, бесшумно изобразил вопль отчаяния, и стал бить себя по голове ладонями.
– Дебил, дебил, дебил!
Что, если «суку» обнаружат? Она же видела его на этом подоконнике! На всю школу позор, родителей вызовут…
Подумав минуту, он решил, что в данной ситуации лучше сбежать, вдруг про него забыли. Стараясь не шуметь, он легко, как бумажный самолётик, слетел по извилистой лестнице, пронёсся по холлу первого этажа и выбежал на улицу.
Денисова с одноклассниками уже не было.
Стихи
Когда Тихонову надоедало рисовать комиксы, он сочинял стихи. Вот и сегодня, скучая на литературе, он решил посочинять что-нибудь романтическое. Лучше всего для этих занятий подходил урок обществознания – там он сидел за одной из задних парт, и учительнице дела не было то того, чем он занимается. Но и на других предметах он тоже ухитрялся заняться творчеством. Кроме математики – от Ирины Александровны скрыть ничего нельзя было.
На русском и литературе он сидел за первой партой. Не по собственной воле, конечно, так распорядилась Надежда Павловна, потому что считала его умным и талантливым (она даже иногда зачитывала его сочинения классу), и не хотела, чтобы он занимался всякой чепухой. Но будучи от природы женщиной мягкой и доброй, она вместе с ним посадила и Денисова. Что было, конечно, педагогической ошибкой.
Надежда Павловна любила на уроке литературы читать вслух произведения классиков. Она прислонялась бедрами к парте Тихонова, так что торец впивался в пухлые выпуклости, и начинала с таинственной улыбкой декламировать, временами многозначительно поглядывая в класс. За чтением она забывала обо всём, кроме книги, и так погружалась в неё, что глаза её застилала пелена, взгляд становился томным и мечтательным. Длинные кудри вздрагивали, грудь вздымалась, как на волнах, и изо рта вылетали слюни: с таким выражением она читала, так расставляла ударения, словно взрывая слова губами, что мелкий дождь то и дело орошал Тихонова, и он сидел, низко склонив голову, чтобы хоть лицо спрятать.
Но был и плюс: Надежда Павловна в эти мгновения совершенно не замечала, что происходит прямо перед ней, и можно было смело заниматься чем угодно. И Тихонов занялся сочинением поэмы, которую он собирался анонимно отправить Кате Гришиной.
Катя, моя принцесса,
Сохну я по тебе.
Урока черная месса
Держит меня во гробе́.
Ты позади за партой,
Слушаешь эту хрень.
Но скоро 8 марта –
Похищу тебя в этот день.
Тебя увезу я далёко,
Раздену и привяжу.
Нам будет любовь уроком –
Я всю тебя оближу.
– Ну, Дэн, – шёпотом спросил он Денисова. – Как?
Денисов внимательно прочитал и ухмыльнулся.
– Гениально!
– Ещё бы, вдохновение! На одном дыхание сочинил.
Надежда Павловна корешком книги легонько хлопнула Тихонова по затылку, не переставая читать. Он медленно, стараясь не шуметь, выдернул листок со стихом из тетради, сложил его несколько раз и надписал: «Кате Гришиной». Потом протянул Денисову влево, жестами прося передать, хотя адресат сидел справа. Так он надеялся запутать следы.