Весь этот свет

Теперь, когда я могла больше времени проводить в сознании, доктор Адамс решил, что настало самое время обследовать мои травмы. Он сказал, что хуже всего мое правое колено, – это я и сама могла ему сказать – и долго рассуждал о задней крестообразной связке и о том, как мне повезло, что коленная чашечка не так сильно раздроблена. Он просил подробно рассказать о проблесках воспоминаний и говорил банальности о времени, о том, что нужно расслабиться, что у меня посттравматический стресс и что мне очень повезло выйти из комы. Когда боль в колене поутихла, я стала ощущать и другие переломы. Приподняв простыню, долго смотрела на мягкую белую гипсовую повязку, покрывавшую левую ногу от бедра до лодыжки. Правое колено – то, которое было хуже всего, – загипсовали, под гипсом шла такая же повязка, закрепленная клейкой лентой, а еще ниже была красная, вся в крапинку кожа. Когда я ее разглядывала, она вдруг начала колоть и чесаться, словно желая привлечь еще больше внимания.

– Что случилось?

Медсестра чуть склонила голову.

– Катастрофа, милая. Так и не вспомнили?

Я чуть пожала плечами. Просто показать, что не вспомнила.

– Доктор Адамс говорит, я разбила колено, стукнувшись о приборную панель. На вид отвратительно.

– Когда вас привезли, было намного хуже, – сказала она. – Хорошо заживает. Не успеете глазом моргнуть, как повязки снимут.

– Больно, – сказала я, хотя мне было не так уж и больно. Спасибо разбитой голове – теперь я знала, что такое настоящая боль. – Зудит немножко. И щиплет.

Медсестра широко улыбнулась.

– Впервые слышу, чтобы об ожогах второй степени говорили – щиплет. Мне будет вас не хватать.

– Меня домой отправляют?

– Нет, упаси Господь. В другую палату. В травматологию или в ортопедическую, где место найдется.

– Не хочу в другую палату, – сказала я. – Мне тут нравится.

– Ведь это же хорошо, что вас переводят из реанимационного. Это стоит отметить. Интересно, удастся ли раздобыть торт?

От этих слов мой желудок опять свело спазмом.

– Когда я все вспомню?

– Не знаю, радость моя.

– Ну в целом. Такие, как я. Сколько времени спустя они вспоминают?

– У меня раньше не было таких, как вы.

Я решила, что она лишь по доброте душевной говорит то, что я хочу услышать. Что я такая особенная, что наша тесная связь уникальна. Эта чепуха, возможно, срабатывала с другими жалкими существами, давала им почувствовать, что о них заботятся, что они в безопасности. Она сработала и со мной, но у меня не было сил злиться по такому поводу.

Она ушла, оставив меня мучиться от зуда ног, потихоньку вызывавших в памяти воспоминания об ожогах. Молодая женщина появилась вновь. Я видела, как она вышла из-за занавески, из складок ткани нарисовалась узнаваемая фигура. Я моргнула несколько раз, но она не исчезла. Потом из-за занавески, откинув ткань, протиснулся Марк, и женщина пропала.

– Ну как ты? – он был не в меру жизнерадостным, чуть ли не веселым. Я сжала кулаки, ногти впились в ладони.

– Слышал хорошие новости? – Я села чуть повыше. – Меня переводят в травматологию. Или в ортопедическую, неважно. Все лучше, чем в реанимации лежать.

– Это здорово, – сказал Марк. Он склонился надо мной и поцеловал, и я внезапно дернулась. Непонятно, что это было, но, когда он подошел ближе, я занервничала. Я рассматривала его костюм, кожу шеи, линию роста волос. Его волосы росли треугольным выступом, и высокий лоб от этого казался меньше. Странное чувство улетучилось, и он показался мне милым. Было что-то трогательное в опущенных уголках его глаз.

– Я так тобой горжусь, – сказал он, снимая плащ-дождевик и садясь рядом.

И вся теплота пропала. Внезапно вспыхнуло раздражение – он показался мне старым. Не в силах выдавить улыбку, я призналась, что у меня болит колено. Он подскочил и помчался искать медсестру.

Хотелось бы мне знать, что со мной не так. Марк – мой бойфренд. Нет, это глупо звучит. Мой мужчина. Мой любовник. Почему я не рада его видеть? Что-то здесь было не так. Я была счастлива, но несколько минут спустя желала, чтобы он ушел. Интересно, я всегда такая была?

Он вернулся.

– Она говорит, тебе еще час нельзя обезболивающие. Прости.

– Все хорошо. Спасибо, что спросил.

Лицо Марка приняло забавное выражение.

– Что? – спросила я. – Я что-то не то сказала?

– Да нет, – он покачал головой. – Просто ты такая спокойная…

– А обычно не такая? – Мне не хотелось думать, что я изменилась.

– Не такая, как сейчас, нет.

– Я кое-что помню, – начала я. – Но не уверена, что мне хотелось бы это помнить.

Марк внезапно побледнел и отвел взгляд. Я испугалась, не обидела ли его, и печально вздохнула.

– Было бы здорово увидеть всю картину целиком. Но пока лишь одни урывки. И, судя по ним, я была не очень хорошей.

– Это точно, – сказал Марк, к которому понемногу возвращался нормальный цвет лица.

– Ой, – моя тошнота усилилась.

– Да нет, я не в этом смысле. Просто «очень хорошая» звучит как-то бесхребетно, – Марк чуть заметно улыбнулся, – а ты не была бесхребетной.

– Ну а теперь стала. Теперь я совсем бесхребетная. – Я не стала говорить ему, что чувствую себя вообще бесплотной, как будто, если сяду в ванну, утеку в сливное отверстие.

– Быть не может, – ответил он.

На следующий день я осознала, что женщина-призрак – игра ума, результат сильнейшей травмы головы, и уже не обращала на нее внимания. Она была лишь таким же симптомом, как мучительная боль и потеря памяти.

Пришла незнакомая медсестра, а с ней – мой врач. Присмотревшись к нему повнимательнее, я заметила морщинки от смеха и загрубевшую кожу подбородка. Совсем не так молод, как мне показалось вначале. Может быть, даже чуть постарше меня. Сколько мне лет, я вспомнила. Двадцать девять.

– Я очень вами доволен, – сказал он, улыбнулся, и под глазами вновь сбежались морщинки. – Думаю, сегодня выпишем вас из реанимационной.

– Вау, – ответила я. – А домой когда?

Он усмехнулся, как будто бы я попыталась пошутить, и, хотя вышло не смешно, он оценил попытку.

– Я серьезно, – повторила я, – когда домой-то?

Морщинки под глазами пропали.

– Еще не скоро. Вам повезло, что вы вообще остались живы.

– Я думала, так только в сериалах говорят.

– Я всегда это говорю. Особенно когда это правда.

– Ну ладно, – я хотела кивнуть, но побоялась. Если опять отключусь, он может изменить свое решение переводить меня в другую палату.

– Вы явно очень сильно ударились головой, – сказал доктор Адамс. – Сильное внутричерепное давление привело к потере сознания. Мы отводили лишнюю жидкость при помощи шунта, но не знаем, как сильно она вам навредила, прежде чем вы пришли в себя.

Рот наполнился слюной, я тяжело вздохнула. Мне не хотелось задавать этот вопрос, но он беспокоил меня больше других.

– Я была пьяной? Я не помню, что произошло, почему разбила машину.

– Нет, определенно. Ни алкоголя, ни наркотиков, ничего не обнаружили.

– Спасибо, – сказала я искренне.

Сделав еще несколько пометок в моей медкарте, доктор Адамс унесся по более важным делам, а медсестра тем временем что-то сделала с капельницей.

– Вас, скорее всего, переведут в ортопедическую палату. Или в общую, если в ортопедической не будет мест.

Отвернувшись, я старалась не думать об игле в моей руке. О куске металла, впившемся в вену. Я знала, надо держаться, радоваться, что выжила, и все такое, но все эти мысли вызывали только рвотные спазмы.

Потом медсестры убедились в моей способности сидеть, подносить ко рту стакан с водой и самостоятельно питаться клейким грибным супом, не выблевывая его, не падая в обморок и не рыдая, и меня наконец перевели в палату попроще. Названия я не запомнила, что-то вроде «орто», и не удивилась, обнаружив себя в большом помещении, полном незнакомцев с поднятыми к потолку ногами или руками, изогнутыми под странным углом. Я мгновенно исполнилась благодарности к этому миру за то, что у меня сломана лишь одна нога, и то не требует никакой страховочной системы.