Страница 3 из 12
Иногда, читая его записки, я удивлялась. Он подмечал вещи, которые никогда в себе не заметишь. Увидеть себя со спины нельзя, ведь глаз на затылке нет. Это было как смотреть на свое не слишком удачное фото – вроде ты, а вроде и нет. Мне все яснее становилось, что Макс черпает с «фасада», а остальное додумывает сам.
Он постоянно старался меня разговорить. Развлекал тестами, анекдотами и своими забавными заявлениями… У меня была стандартная реакция – я только жевала и кивала. И изредка поддразнивала его своим ехидством.
Каждое появление Макса передо мной походило на кастинг, словно бы он пробовался на всевозможные роли, но я не знала, на какую его утвердить.
Таким он и остался в воспоминаниях – красивым, но пустоватым юношей без определенного назначения в моей жизни…
– Я скажу тебе, какая ты, – со звенящим триумфом первооткрывателя сообщил он.
Самолет плавно рассекал пелену розоватых облаков. Периодически закладывало уши, а в салоне стояла атмосфера тихого часа. Пассажиры, откинувшись в креслах, дремали, запрокинув назад головы и одинаково приоткрыв рты. Только в глубине салона кто-то сердито шуршал газетой.
В ушах беспрерывно звучали монологи моего почти что друга. Мы обсудили погоду, еду, его будущее, затем я иссякла и почти всю оставшуюся дорогу смотрела в иллюминатор. Его словесный поток, как обычно, не прекращался. Где-то открыли кран и забыли завернуть обратно.
Облака внизу походили на дорожки в манной каше, и начинало рябить в глазах. Хотелось уснуть, но его шепот не давал отключиться.
– Ты – дорогой капучино с пышной пенкой и шоколадной стружкой, тающей в кофейном паре. Ты – желатиновые тянучки с приторным вкусом. А еще маленькие круглые сливочные леденцы, от которых сладость во рту оседает навсегда, – оттачивал он на мне очередной приступ поэтизма.
– Меня сейчас вырвет. Откуда ты вообще набрался этой ванили? – поморщилась я.
– Просто это ты. Девочка-конфетка. Ты постоянно ешь какие-нибудь приторные тянучки, от тебя пахнет шоколадом и кофе… Я это запишу.
В последнее время эта фраза стала звучать как нешуточная угроза. Я недоуменно уставилась на него поверх чуть ли не до глаз натянутого пледа. Да что с ним не так? Как его выключить?
– Ты уверен, что такое будут читать?
– Мой выбор слов намеренный, – надулся он.
– Значит, это еще пара деталей, составляющих мой образ?
– Между прочим, да!
– О господи… давай поговорим о чем-нибудь другом. Не обо мне.
В моем голосе впервые проклюнулось нешуточное раздражение.
Макс слегка приподнял брови и произнес:
– Мне интересно говорить о тебе. Но, к сожалению, тебе не интересно говорить со мной. Это все твоя апатия, Марина.
– Хватит ставить диагнозы, – отозвалась я. – Вот приедем в Амстердам, и я оживу, поверь мне.
– Что, так сразу?
– Я обожаю этот город, Макс, – мечтательно произнесла я. – Там мой настоящий дом. Там я на своем месте. Стараюсь приезжать туда каждую весну.
– Прямо-таки каждую… Со скольких же лет?
– С четырнадцати, – память внесла коррективы. – Как сказал однажды один голландский таксист, в этом городе никогда не чувствуешь себя иностранцем. Там есть всё. И все.
– А школа? У тебя и так много пропусков.
– Да ну ее… Ничего интересного там нет.
– А родители? – продолжал он.
– Наша жизнь – это езда на разных эскалаторах, – неожиданно разоткровенничалась я. – Они едут вверх, а я вниз. По пути мы успеваем помахать друг другу руками, пока не скроемся из виду окончательно.
Глаза Макса вспыхнули энтузиазмом.
– Вот! То что надо. Продолжай!
– Что продолжать?
– От тебя так редко можно услышать что-то…
– Внятное?
– Нет, личное. И все это ты сообщаешь таким ровным голосом… Мне нравится.
Он походил на какого-то безумного фаната. Воистину, кошмар – это любовь, о которой не просишь. Я уткнулась носом в колючие складки пледа, решив больше не делиться никакими мыслями. Возможно, он старается узнать обо мне больше, чтобы стать ближе. Я, кажется, знаю о себе все, но при этом продолжаю чувствовать себя чужой даже в собственном теле.
Внезапно Макс наклонился к моему уху и спросил незнакомым расстроенным шепотом:
– Знаешь, кто ты?
Я медленно повернула к нему голову и уставилась в прозрачные голубые глаза. В тот момент я ожидала очередного продовольственного сравнения – и я его получила. На лице Макса впервые промелькнула человеческая боль, далекая от всех его мультяшных переживаний.
– Ты – остывший кофе, вот ты кто.
Амстердам
Как ни странно, его последние слова, сказанные в самолете, меня слегка задели. Я отчетливо помню плещущуюся в его глазах хрупкую боль, наложившуюся на эту по-детски обиженную реплику. В ней сквозили не выраженные до конца обиды, немного разочарования в нас обоих и немного его безответной привязанности ко мне.
Эта фраза – одна из немногих его фраз, которая почему-то так со мной и осталась. Как затонувший корабль, она лежит где-то глубоко внутри и вызывает странное чувство опустошения. В ней неожиданно оказалось много правды. Макс выбрал дурацкую метафору, но она отразила разновидность холода, которую я ощущала сама уже много лет.
До конца полета мы больше не разговаривали. Макс ерзал в кресле и вздыхал, я же отчужденно смотрела в иллюминатор, чувствуя, как внутри дрожит неприятный осадок.
«Почему ты постоянно говоришь обо мне? Расскажи что-нибудь о мире, жизни и людях. Что ты знаешь о них? Или говори только о себе, тогда мне хотя бы не надо будет каждый раз ставить себя на предохранитель от твоих вопросов», – крутилось у меня в голове, но в итоге я ничего ему не сказала.
Облака тем временем становились все реже и реже, и сквозь них начала проглядывать земля с вкраплениями домов. Многоязычный гомон в салоне нарастал по мере снижения. Я откинула плед и стала обуваться.
Так мы и долетели. Так и приземлились.
Но в аэропорту я почувствовала оживление и выкинула его слова из головы. Уже сегодня я пройдусь по узким улочкам, увижу здания, фасады которых помнила, как родной двор, и представлю… будто я дома. Будто я всегда жила этой жизнью.
Такой незамороченной я могла быть только здесь, и жизнь вдруг начинала казаться простой и понятной. Не надо было искать в себе ответы на вопросы, которых мне никто не задавал. Может, просто есть города, где себя теряешь, а есть и такие, в которых вдруг находишь. В Амстердаме я никогда не теряла – что бы то ни было.
Как одурманенная, там я бродила по улицам с раннего утра до позднего вечера, время от времени символически перекусывая. Здесь и дышалось будто легче, все менялось в одно мгновение. Я забывала свое имя, лицо и прошлое. Обретала непривычную, чудесную анонимность.
Мы с Максом разошлись по параллельным реальностям. Пока он потерянно бежал за мной, шарахаясь ото всех со своим чемоданом, я двигалась в каком-то другом, только мне слышном ритме, уже зная свой путь.
В наушниках играла Flunk «Queen of the Underground»:
Эти строки были пророчеством, которое скоро вступит в силу, но в тот момент я об этом еще не знала.
Просто шла навстречу городу.
Amsterdam Centraal. Вот мы и на вокзале. Отсюда начинаются все истории в европейских городах. Сходишь с поезда, и тебя втягивает в круговорот новой жизни. Я едва замечала Макса.
При взгляде на знакомое небо и улицы внутри оживало редкое чувство, что радостей в жизни не счесть.
– …А теперь прошу вас пройти в этот зал. Здесь представлены работы одного из самых известных голландских фотографов нашего времени – Хогарта. Свое творчество он представляет исключительно под фамилией, предпочитая скрывать имя от широкой публики…
4
Девушка из преисподней, куда ты ушла?
Я слышал, как ты исчезла с откатом прибоя.