Страница 6 из 10
В отделе еще раскачивались, меняли сапоги на туфли, поправляли макияж, вспоминали вчерашний сериал. Уличный холодок перевевался ароматом духов; казалось, сам воздух был по-утреннему взвихрен и возбужден. Лишь через час всё мирно улеглось и по-рабочему стихло.
Лариса взялась за телефон, но вдруг открылась дверь, и вошел человек. То есть не совсем чтобы человек, а какая-то замурзанная личность с озябшим и нечистым носом, взъерошенными от холода волосами на непокрытой голове, красными руками, вылезающими из коротких рукавов. Все обомлели в каком-то шоке, потому что ТАКОЕ к ним никогда не забредало. Рта разинуть никто не успел, как вошедший, обращаясь почему-то к Ларисе, сказал сиплым голосом:
– Помогите мне, пожалуйста, мне негде жить, и никто не берет на работу, мотаюсь по подвалам, сплю в колодцах, а то на вокзале… а ведь я тоже человек.
Все посмотрели на Ларису, и она, еще не оправившись от изумления, спросила:
– Да вы, собственно, кто такой, как сюда попали?
Он осторожно сделал несколько шагов по направлению к ее столу и с готовностью ответил:
– Я на попутной ехал. У механического завода целый час стоял, никто не останавливался. Пошел пешком. Только возле совхоза служебный автобус меня догнал, он как раз сюда шел, к вам. Всю ночь ехал. А утром он остановился возле вашего дома.
– Как это возле моего дома? – не поняла Лариса.
– Он имеет ввиду – у нашего управления, – подала голос понятливая Валентина. – Что ж ты так сразу и пошел к нам в отдел?
– Нет, я сперва в школу пошел, тут рядом с вами школа. Спрашиваю, можно у вас подработать? А меня погнали. И в вашем доме я тоже заходил в дверь рядом, пообещали милицию вызвать. А меня милиция не возьмет, зачем я ей нужен. Я больной, таких никто не берет.
Он отвечал теперь Валентине, невольно развернувшись к ней, искательно поглядывая на других сотрудниц. И оттого, что стоял он теперь в центре комнаты, под перекрестными взглядами, с какой-то унизительной готовностью отвечать на любой вопрос подробно, обнаженно, показался Ларисе этот …человек еще более жалким. И когда он опять повернулся к ней, она неожиданно для себя и для всего отдела проговорила:
– Да вы присядьте, пожалуйста, я понять не могу, чем, собственно, мы вам можем помочь?
Теперь уже все разглядели, что в лице бродяжки было что-то детское, болезненное; когда он начинал говорить, он дергал головой, словно с усилием выталкивал первое слово. Но говорил осмысленно, то главное, что и должно было убедить их всех в правоте сказанного.
– Меня на работу устроили, а как случился припадок эпилепсии, сразу уволили, потом из общежития выселили. Сказали, поезжай домой. Я в Сосновку приехал – мачеха меня выгоняет. Отец тоже меня не любил, когда жив был, больной ведь. Я сперва в нашем городе в интернате был, но отец не хотел платить, и тогда меня в детдом оформили в Нижнем…Я там и восемь классов кончил, на плотника обучался. А как с работы выгнали, так и хожу ничейный.
– Где же у тебя документы? – переходя на «ты», как с подростком, спросила Лариса.
– У меня паспорт остался в Карпинске. Я один раз его во время приступа потерял, так с тех пор его и держат в паспортном столе. Если на работу возьмут, можно его затребовать.
Он с надеждой уставился на женщину, словно она собиралась его взять на работу.
– Погоди, ты, наверное, есть хочешь? – спросила его Лариса, – попьешь чаю?
И получив в ответ застенчивый утвердительный кивок, быстро налила в свою большую тонкую чашку чай, достала из сумки коржик, внутренне конфузясь, подвинула все это парню. Он же, не церемонясь, быстренько обхватил грязными руками чашку, и, в два приема проглотив коржик, начал пить чай. Валентина, молча поднявшись из-за стола, вышла и, тотчас вернувшись, подала ему большой кусок бисквита. Видимо, позаимствовала в соседнем отделе у подруги.
– Спасибо вам, спасибо, – вежливо покивал парень и моментально управился с бисквитом. Видно было, что просить и принимать подаяние ему привычно и не совестно. Житейское дело!
Лариса потянулась было к телефону, но медлила в полном недоумении. Господи, да что же можно сделать? Вот взялся на мою голову, и почему прямо ко мне… не выгонишь ведь просто так.
Тут ее осенило: надо спросить у кадровички, она ведь общается с работниками собеса, поди, знает, куда таких убогих девают. Подлив в чашку горячего чая и стараясь говорить деловито, строго, сказала:
– Ну, пей чай, сиди здесь, я сейчас.
Он с готовностью и надеждой закивал и даже приподнялся, пока она выходила. Потом, совсем по-свойски усевшись на стуле, спросил Валентину:
– Вы на этих машинках считаете что ли, они электрические?
Лариса все с тем же ощущением неловкости от того, что занимается каким-то нелепым, не свойственным ей делом, вошла в отдел кадров и начала путано объяснять про инвалида-эпилептика, которому следует как-то помочь. Надежда Петровна недоверчиво смотрела на гордячку-красавицу из финансового отдела и долго не могла понять, что ей надо.
– Лариса Игнатьевна, а кого вы устраиваете, знакомые что ли попросили?
– Ну, почему – знакомые, зашел вот, сидит у нас, чай пьет.
– Как чай пьет, почему к вам?
Они какое-то мгновение смотрели друг на друга, потом Надежда Петровна, спохватившись, вежливо сказала:
– Я вам дам телефон собеса, позвоните им, мне ни разу не приходилось с такими делами связываться, у меня, знаете ли только пенсионные вопросы. Думаю, это дело долгое и хлопотное.
При этом она смотрела на Ларису недоверчиво, даже с каким-то сомнением, словно хотела сказать: «Не дури-ка ты, девонька, не занимайся чепухой, на кой ляд тебе эта забота сдалась».
Лариса и сама так думала, но когда вернулась в отдел и увидела выжидательные глаза бродяжки, его помягчевшее и повеселевшее после чая лицо, ругнула себя и Надежду Петровну, решительно взялась за телефон. Разговор с собесом был таким же неловким. На том конце никак не могли понять, кто она такая и что хочет. Потом объяснили, что устроить инвалида в заведение – сложно, туда такая очередь, что года три ждать придется. На работу его устраивать бесполезно, рано или поздно кому-то придется отвечать за несчастный случай с ним.
Лариса взвилась:
– А пока документы, очередь, оформление, где этот человек жить должен?
– Им назначают пенсию, – услышала в ответ, и собеседница отключилась.
Парень, напряженно вслушивавшийся в разговор, все тем же обиженным голосом пояснил Ларисе:
– Пенсия-то назначена, но мне ее не отдают, получает мачеха в Сосновке. Она мне сказала: "Поесть можешь приходить, не выгоню, а жить здесь не будешь, не нужен ты мне".
Лариса слушала его, и глухая волна протеста против какой-то труднообъяснимой несправедливости нарастала в ней, все внутри сжималось от жалости, чувства беспомощности перед чужой бедой и …отвращения. Она только сейчас осознала, что вместе с этим бедолагой в их женском отделе устойчиво воцарился крепкий запах немытого тела и вонючего тряпья. Она оглянулась на форточку, и парень, поняв ее взгляд, виновато сказал:
– Я уж забыл, когда мылся, да и все равно одежды нет сменить. А в кино часто хожу, – тут же простодушно похвастался он, – я ведь ростом маленький, проскользну – меня и не ловят. А так хожу целый день по городу, многие ругаются, а чем я виноват? Меня как-то Галина Гавриловна встретила, она у нас в детдоме работала. Ты что, говорит, Сеня, так нигде и не пристроился? Приезжай, говорит, к нам опять, мы тебя хоть на подсобное при детдоме устроим. Я с тех пор все думаю, где-нибудь подзаработать на билет и уехать туда.
– Что ж ты на попутных совсем в другую сторону едешь? – недоверчиво спросила Лариса скорее по инерции, не ожидая даже толкового ответа. Он и ответил бестолково, по своей логике:
– Так ведь куда автобус шел, туда я и ехал, это же не поезд. Вот бы мне на поезд попасть, я бы уехал к Галине Гавриловне.
– А она тебя в самом деле ждет? Вот в собесе говорят, что тебе надо в область ехать с просьбой, да как ты поедешь, ни денег нет, ни знакомых, у кого ты остановишься? Да и не найдешь нужный дом…