Александр I

Граф Головин и его приверженцы составили партию противников назойливых дам. Что касается камер-пажей, то они единственную свою обязанность при великом князя полагали в том, чтобы смешить его. Пошлость этой обстановки немедленно отразилась на Александре, сказавшись в забавах, мало приличных наследнику престола и в каламбурах сомнительного качества. Впрочем, он уже привык быть тем, кем его желали видеть те, кто с ним общался.

Летом великий князь и княгиня часто гостили в Павловске, среди немногочисленных друзей Павла Петровича. Душой этого маленького общества была Мария Федоровна. Она была неистощима на затеи, ареной которых были преимущественно сад и парк. Кавалькады и прогулки пешком, завтраки в Молочном домике, вечерний чай в Шале, музыкальные семейные вечера – составляли программу пребывания молодых у родителей.

5 августа младшая сестра Елизаветы Алексеевны уехала в Баден. При расставании обе сестры плакали, слезы разлуки – обязательный признак чувствительного сердца – стояли в глазах Александра и всех присутствующих. Фредерику-Доротею провожали всем двором через сад до кареты.

В середине августа императрица возвратилась из Царского Села в Таврический дворец. Следом за ней в столицу приехали Павел Петрович, Мария Федоровна, великие князья и княжны и Елизавета Алексеевна. При дворе началась лихорадочная подготовка к ряду торжеств. Они открылись 2 сентября празднованием мира с Турцией и продолжались две недели. 28 сентября состоялось бракосочетание Александра и Елизаветы Алексеевны.

В этот день в восемь часов утра по сигналу – пяти пушечным выстрелам с Петропавловской крепости – все гвардейские полки под началом генерал-аншефа графа Ивана Петровича Салтыкова выстроились на площади перед Зимним дворцом и на прилегающих к ней улицам. Без четверти час двадцать один выстрел с бастионов Адмиралтейской крепости открыл торжественное шествие из внутренних апартаментов императрицы в большую церковь Зимнего дворца. Молодые шли впереди. На Александре был кафтан из серебряного глазета с бриллиантовыми пуговицами и алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного; Елизавета Алексеевна была облачена в платье того же цвета и материи, украшенное жемчугами и бриллиантами. Екатерина и Павел Петрович с супругой шли следом. По хмурому виду цесаревича было заметно, что отношения матери с сыном окончательно расстроились – вплоть до того, что Павел намеревался даже вовсе не присутствовать на бракосочетании, однако стараниями Марии Федоровны семейный разрыв был предотвращен.

Обряд бракосочетания совершил член Синода и протопресвитер Спасо-Преображенской церкви Лукьян Протопопов. Венец над головой жениха держал великий князь Константин, над невестой – канцлер граф Безбородко. При пении «Тебе Бога хвалим» войска произвели пальбу троекратным беглым огнем, на который отвечал гром пушечных выстрелов с Петропавловской и Адмиралтейской крепостей и яхт на Неве. Звон колоколов не смолкал над столицей три дня; двухнедельные празднества завершились блистательным фейерверком на Царицыном лугу.

На сей раз вспомнили и о Лагарпе – он был награжден десятью тысячами рублей.

Ближайшей обязанностью шестнадцатилетнего мужа по-прежнему оставалось ученье. Между тем весь пыл Александра уходил совсем на другие занятия. «Весьма боюсь,– говорил приближенный цесаревича Ф.Ф. Ростопчин,– не повредила бы женитьба великому князю: он так молод, а жена его так хороша собою». А Протасов со вздохом отмечал, что после свадьбы великий князь «отстал нечувствительно от всякого рода упражнений… от всякого прочного умствования».

Придворное окружение внушило Александру, что теперь, после женитьбы, он вполне может располагать собой, и великий князь самозабвенно упивался своей независимостью и самостоятельностью: сверх меры шалил с братом и парикмахером Романом, ездил на вахтпарады к отцу в Гатчину, молодецки пил вино и с удовольствием отбросил прежнюю учтивость в обращении с женой. Вид Протасова нагонял на него скуку, и Александр убегал от него в уборную Елизаветы Алексеевны, куда наставник не мог за ним следовать. Единственный учитель, который еще кое-как продолжал с ним занятия, был Лагарп. Но и он со дня на день ожидал своего увольнения.

IV

Алкивиад… мог подражать в равной мере как хорошим, так и плохим обычаям. Так, в Спарте он занимался гимнастикой, был прост и серьезен, в Ионии – изнежен, предан удовольствиям и легкомыслию…

Плутарх «Сравнительные жизнеописания»

Когда-то, в пору своей молодости, Екатерина II писала: «На этом свете препятствия созданы для того, чтобы достойные люди их уничтожали и тем умножали свою репутацию». Этому правилу она с неутомимой энергией следовала всю свою жизнь, и теперь, в конце 1793 года, намеревалась уничтожить последнее препятствие – отстранить цесаревича Павла Петровича от престола.

Обстоятельства благоприятствовали этому намерению: закон Петра I 1722 года о престолонаследии разрешал государю самому назначать себе преемников и отрешать от трона наследников. Закон этот, явившийся следствием семейной драмы великого преобразователя, как нельзя более соответствовал обстановке, сложившейся в семье самой императрицы. Екатерина, ничего не делавшая на пустом месте, после возвращения из путешествия в Крым приступила к историческому изучению вопроса о престолонаследии: читала петровскую «Правду воли монаршьей» и указы о наследниках престола со времен Екатерины I. Результатом этих занятий стала собственноручная заметка императрицы, из которой видно, что она прямо соотносила дело царевича Алексея со своими отношениями с Павлом.

«Признаться должно, что несчастлив тот родитель, который себя видит принужденным для спасения общего дела отрешить своего отродия. Тут уже совокупляется или совокуплена есть власть самодержавная и родительская. Итак, я почитаю, что премудрый государь Петр I, несомненно, величайшие имел причины отрешить своего неблагодарного, непослушного и неспособного сына. Сей наполнен был против него ненавистью, злобой, ехидной завистью; изыскивал в отцовских делах и поступках в корзине добра пылинку худого, слушал ласкателей, отдаляя от ушей своих истину, и ничем ему не можно было так угодить, как понося и говоря худо о преславном его родителе. Он же сам был лентяй, малодушен, двояк, нетверд, суров, робок, пьян, горяч, упрям, ханжа, невежда, весьма посредственного ума и слабого здоровья».

Мотивируя свое решение государственной необходимостью, она тем самым подчеркивала, что действует не как бессердечная мать, а как государыня, хорошо изучившая нравы своего наследника. Так, после одной беседы с Павлом, она в сердцах воскликнула:

– Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти! Из нас сделают провинцию, зависящую от воли Пруссии. Мне больно было бы, если бы моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, послужила знаком изменения всей системы русской политики.

Это замечание не было случайным, ибо Павел действительно боготворил отца в пику матери и, подобно Петру III, не скрывал своего восторга перед Фридрихом II.

С 1791 года императрица не считала нужным скрывать от ближайшего окружения свои намерения и откровенничала с Гриммом: «Послушайте, к чему торопиться с коронацией? Всему есть время, по словам Соломона. Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его со всевозможными церемониями, торжествами и народными празднествами. Все будет блестяще, величественно и великолепно. О, как он сам будет счастлив, и как с ним будут счастливы другие!»

Однако в глубине души она осознавала, что самая трудная часть дела состоит не в том, чтобы официально оформить передачу престола внуку, а в том, чтобы заручиться согласием на это самого Александра. Эту задачу она попыталась возложить на Лагарпа, чье огромное влияние на великого князя было неоспоримо. Екатерина полагала, что швейцарский республиканец возьмется посодействовать «избавлению России от нового Тиберия26».

26

Тиберий Клавдий Нерон (42 до н. э. – 37 н. э.), римский император, известный нелюдимым и подозрительным характером и холодной жестокостью.