Графоманы

Хлумов Владимир

Графоманы

Хлумов В.

ГРАФОМАНЫ

Но вспять безумцев не поворотитьОни уже согласны заплатить Любой ценой, и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули.

В.С.Высоцкий

Последние попытки

По воскресеньям Михаил Федорович Мозговой не любил отдыхать, но наоборот, плодотворно работал. Он мог просидеть целый день, не выходя из своей небольшой холостяцкой квартиры. Здесь был его кабинет, здесь он был главным администратором, здесь он был свободным человеком.

В принципе Мозговой являл собой идеал суровягинского сотрудника. В нем разумно сочетались страсть к науному исследованию и здоровое профессиональное честолюбие. Такая холодная характеристика могла унизить кого угодно, но не Михаила Федоровича. Ведь его современный статус был не следствием врожденного цинизма, а результатом многолетней мучительной борьбы.

Сознательную жизнь он начал с глубоким убеждением, что талант и работа с неизбежностью должны быть вознаграждены. Собственно, ни о каком примитивном вознаграждении не могло быть и речи. Мозговой понимал под ним, в первую очередь, самые чистые свидетельства успеха - уважение и любовь со стороны окружающих. С такими представлениями вначале докатился до несчастной неразделенной любви, а позже - до жесточайшего, унизительнейшего конфликта с университетским начальством. И тогда он одержал первую убедительную победу над собой. В один чудесный день, из вечно недовольного, замкнутого космополита, Мозговой превратился в делового и открытого члена коллектива. Зачем притворяться и строить из себя несчастного мученника, решил Миша Мозговой, если время требует людей оптимистичных, деятельных и счастливых. Единственное , о чем он теперь сожалел, так это о том, что так поздно сделал открытие, которое другие, более умные люди совершают в более ранние молодые годы.

Воспоминания о том дне перерождения часто посещали Мозгового. Так удачливый актер вспоминает первую премьеру, и сопутсвующий ей страх провала, ужас холодного равнодушия первых рядов. Аплодисментов не было, не было и цветов. Потому что спектакль поставили в новейшом духе, когда зрители и актеры творили действие совместно. Особенно запомнилось одно лицо, неприятным понимающим взглядом с кривой стандартной ухмылкой, будто намекающей: не подставляй шею, но подставляй зад. И он переминался и конфузился на ковре, еще не умея посмотреть прямо в глаза членам ответсвенной комиссии. И выйдя, он поклялся, что никогда впредь такой позор больше не повторится. Все изменилось после того дня. Жизнь стала значительно интереснее. Он, вдруг, обнаружил, как из сухих асбстрактных формул вырастает надежное земное благополучие. Ну, а что в этом плохого?

Но в последние год-два стала беспокить некая затянувшаяся пауза в его достижениях. Защитив с блеском, как говорили коллеги, диссертацию, он вдруг обнаружил явную диспрпорцию в распределении благ между сотрудниками профессора Суровягина. С какой это стати он, наиболее квалифицированный и умелый работник, находится на третьих ролях? Взять хотя бы Калябина - тугодум, зануда, десять лет обсасывает чужую идею, а получает чуть ли не в два раза больше Мозгового. Его любит профессор, а почему его не любить? Туп, исполнителен, безопасен.

- Ничего, я вас взбодрю, голубчики, - громко, так, чтобы было слышно во всех уголках комнаты, пригрозил Михаил Федорович.

Тем врменем к нему в лифте поднимался Марк Васильевич Разгледяев, человек определенных занятий, весьма строгих принципов и в то же время, как и все мы, не лишенный способности ко всякого рода стихийным душевным порывам и необдуманным поступкам. Не справедливо винить его одного в собственных бедах. Иначе, как бедой, и не назовешь то незавидное положение в котором он очутился. Поверьте, роль покинутого мужа вовсе не шла ему. Конечно, разводы - вещь распространенная в наше просвещенное время. Зная об этом, Марк Васильевич построил семейную жизнь с правильным, в целом, убеждением, что настоящий крепкий брак покоится на естественных любовных отношениях. В этом смысле образцом чистоты чувств, является любовь молодой особы в возрасте семнадцати лет. Встретив Елену в столь удачный момент, Марк Васильевич воспылал. Он тяготел к метафизике, но в то же время очень материалистично был настроен по части женской красоты. Да и в наше время, женское сердце весьма подвержено витьеватым словесным приемам. Искреннее восхищение молоденькой девчушки, незамедлило перерасти в нечто большее и началась их совместная жизнь, прервавшаяся недавно таким нелепым образом. Больше всего Разгледяева поразила та быстрота, с которой вся воспитательная работа, произведенная в течение шести лет, соврешенно пошла на смарку. Отсюда - и та нервозность в попытках восстановить попранную справедливость.

Мозговой встретил Разгледяева как старого знакомого:

- Добрый день, Марк Васильевич. Что же не предупредили, я бы приготовился...

- Ладно, без церемоний обойдемся.

- Конечно, конечно, посидим, как говорится, по-холостяцки, - немедленно согласился хозяин.

Разгледяев неласково посмотрел на Михаила Федоровича и уверенно прошел в комнату.

- Кому поручено рецезировать рукопись?

- Понимаете, все получилось не совсем так, как хотелось, ну да не важно, я вас уверяю, Калябин - просто зверь...

- Калябин? - переспросил морщась Разгледяев, - Кто такой?

- О, не извольте беспокится, апологет, профессионал! Он так и говорит, что их с профессором теория двух девяток не приемлет десятых спутников и всяких там физическмх полей.

- Плевать. Как он насчет инженера настроен?

- Стопроцентно, не сомневайтесь. Кроме того, профессор лично взъярен и не допустит, так что будьте спокойны - живого места не оставим.

- Да уж, постарайтесь, - начальственно попросил Марк Васильевич. - А кто у вас там, такой молодой из ранних?

- Ермолаев?

- Чего он под ногами путается? Может у вас мнение не сложилось?

- О, не обращайте внимания, безопасен, даже, я бы сказал, наоборот полезен. Он, знаете, мне много понарассказал, - Мозговой заметив легкую тень на лице гостя, тут же уточнил. - Нет, конечно, не в смысле выших приватных дел, в смысле облика инженера. Теперь ясно - сплошное дилетанство.

Этот интересный разговор внезапно прервался телефонным звонком Толи Ермолаева. Нервно и сумбурно он просил о встрече. Мозговой предложил поговорить завтра, но Толя отказался трагическим - завтра будет поздно. Тогда, Михаил Федорович стал говорить о вечере, но Толя, оказывается, был уже у дома и только из приличия предупреждал хозяина.

Важная встреча была скомкана. В спешке Разгледяев дал некоторые руководящие указания и, особенно, просил сразу после ученого совета, доложить о результатах. Разумеется, не могло быть и речи о каком-либо административном руководстве, просто слова Разгледяева и особенно тон, отражали крайнюю заинтересованность Марка Васильевича.

Едва исчез первый, как на квартире Мозгового появился второй посетитель.

- Как проходит операция Сирень? - с преувеличенной веселостью спросил Михаил Федорович, разглядывая взлохмаченного гостя. Толя даже не улыбнулся.

- Нужно что-то предпринимать.

- В смысле?

- Надо отменить совет.

- Каким образом да и что за нужда такая срочная? - Мозговой сделал на лице простоватое удивление.

- Нужно что-то придумать...

- Стойте, - перебил хозяин, - Давайте спокойно разберемся. Что за непридвиденые обстоятельства, расскажите по-порядку.

- По-порядку, по-порядку, - Толя досадно махнул рукой. - Тут все переплелось! Не нужен ему сейчас доклад, здесь столько поставленно... Я звонил Калябину, но он ничего не хочет знать. Они с профессором намерены сравнять инженера с землей. А если он завтра провалится, то полная катастрофа.

- Да, постойте же, вы раньше не догадывались, что он графоман? Вы что ли сомневаетесь еще?