Привет, это я

Гермиона изо всех сил толкнула створку, не обращая никакого внимания на то, что та была не заперта, и даже не понадобился пароль. Девушка тихо прикрыла её с другой стороны и прислонилась лбом к деревянной поверхности, пытаясь отдышаться. Густой пар наполнял лёгкие, не давая сделать полноценный вдох.

Она оставит все за этой дверью. Пусть оно просто там останется.

Вода набёрется, пока она будет снимать одежду. Нужно только…

Сосновая свежесть.

И это не название её любимого шампуня.

Это же чёртов пароль!

Она повернулась так резко, что несколько прядок ударили по лицу, прилепившись к мокрым щекам. Высокий блондин стоял у края ванны, держась за ослабленный галстук. Руки так и застыли в затейливой попытке его развязать. Он прищурился, не веря собственным глазам, которые никогда не обманывали даже почти в полной темноте.

— Грейнджер? – голос мягкий и немного усталый, сходу лишающий воли.

Если он таким же голосом заманивает девушек в постель, то немудрено, что они сами туда прыгают.

С разбега.

Слава Годрику, он все еще был в одежде. Гермиона в панике попятилась и почувствовала спиной массивную дверь. Дерево так и впилось в её тело. Сумка съехала с плеча, бухнувшись об белоснежный мраморный пол, но она не обратила на это никакого внимания. Только сморгнула застывшие слёзы.

Какая там сумка, когда растрёпанные серебряные волосы блестят в полутьме, в трех шагах от неё. Когда острые ключицы выглядывают из-под полурасстегнутой рубашки, заставляя горло судорожно сглатывать. Когда тонкие пальцы небрежно сбрасывают зелёный галстук куда-то в сторону и расстёгивают еще несколько пуговиц, а серые глаза перестают щуриться и наполняются непонятно откуда взявшейся теплотой, меняющей радужку с ледяной на тёмно-штормовую. Она рассматривала его, жутко смущённая, пытаясь удержаться на ногах. Серое пальто, в котором он был утром, было небрежно наброшено на скамью рядом со стопкой полотенец. Она вспомнила, как высокий воротник касался его горла, пряча напряжённую шею.

Ванна уже была полна пушистой пены с запахом чего-то цитрусового. Зайди она на минуту позже и увидела бы его во всей своей красе, готовящимся залезть в воду. Представила на секунду, как его пальцы медленно высвобождают оставшиеся пуговицы из петель. Как скользит лёгкая ткань по рельефным плечам, цепляясь за каждый изгиб, облизывая бледную кожу невесомым прикосновением. Вообразила чёрную полоску низко сидящих брюк на узких бёдрах и напряжённые мышцы живота над ней. Вот ловкие пальцы цепляют металлическую пуговицу и чуть приспускают предмет гардероба, обнажая резинку дорогого белья и дорожку тёмных волос, уходящую в…

— Так и будешь смотреть? — она подпрыгнула, смаргивая фантазию. С сожалением провожая её долгим взглядом куда-то на задворки сознания, цепляясь ледяными пальцами за линии упругого пресса.

Это же Малфой, ты совсем сошла с ума?

Да, это был Малфой. Ничуть не смущённый её появлением и нагло продолжающий раздеваться. И мгновенно заслонивший собой все, что она видела в тёмном коридоре и всё, о чем собиралась пускать слёзы в эту самую ванну.

Он чуть нахмурился, взявшись за пуговицы на манжетах. Если он скажет еще хоть слово, её последнее самообладание развалится по кускам и скатится к его ногам.

Пускай попробует забрать.

— Что ты здесь..? — и голос такой же мягкий.

Чёрт, чёрт, чёрт. Чёртов Рон. Мудацкий Рон, которому нетерпелось присосаться к своей подружке именно в том коридоре. Прижимающий, обнимающий, смеющийся ей в губы.

Ар-ргх… Дьявол!

Звенящий. Разбивающий.

Три шага.

Она успела зажмуриться, прежде чем прикоснулась к его губам. Он застыл, словно каменное изваяние, а Гермиона снова и снова, по накатанной слушала взрыв в своей голове. Она не чувствовала, как сильно сжимала в кулаках ворот его шёлковой рубашки, как напрягались ступни в попытках стать еще чуть выше и дотянуться до гладкого подбородка.

От него пахло гвоздикой и мёдом. «Жгучий грог» — догадалась гриффиндорка. Он все также не двигался, сжимая идеальные губы, и казалось, даже не дышал.

Не существовал.

Но, как оказалось, дыхания не хватало ей. Сердце гналось за воображаемым зайцем, а гортань сжималась, готовая к жадным толчкам, и девушка нехотя отстранилась, приоткрывая воспалённые веки.

Лёд.

Его широко распахнутые глаза и сведенные брови до смерти напугали Гермиону, и она со всхлипом выдохнула прямо ему в лицо:

— Нет…

Сжала несчастную ткань в кулаках еще сильнее, подтянулась на носках еще выше и снова прикоснулась к его сомкнутым губам.

— Нет, Малфой, — и чувствует кончиком носа его увлажнившуюся щеку. Не просьба, мольба. Отчаянная, на грани истошного крика. И еще одно осторожное прикосновение, разбивающее последние осколки её самой в мелкую крошку.

Он не отвечал, но и не сопротивлялся. Дикий зверь, притворившийся ланью. Она прикрыла глаза, снова и снова целуя его губы, наслаждаясь вкусом ненавистной гвоздики.

Уговаривая.

Одно прикосновение за другим. Голова кружилась от страха, разбавленного стопкой удовольствия, но руки крепко держались за ткань, не давая отключиться. Даже окаменевшего Малфоя целовать было безумно приятно. Лучше, чем она могла себе представить. Такой прекрасный снаружи и такой гадкий внутри, и от этого контраста хотелось еще больше.

Просто хотелось его. Сейчас.

Гермиона дрогнула, когда горячие пальцы сомкнулись на её тонких кистях. Она еще больше прижалась к нему, сдерживая позорные всхлипы. От её слез его лицо стало совсем мокрым и солёным.

Он ни за что не позволит.

Сейчас оттолкнет. Добьет одним движением.

Прошу тебя, не делай этого. Всего одну секунду. Всего один раз. Дай побыть кем-то другим.

Позволь мне.

Ни верной подругой, ни примерной отличницей, ни гриффиндорской старостой, ни бывшей Рона Уизли, ни хорошей девочкой.

Не дай мне быть Гермионой Грейнджер.

Дай побыть тем, кто целует Драко Малфоя в темноте белоснежной ванны. Дай побыть тем, кто никогда не боялся этого сделать, тем, кому ты, может быть, сможешь ответить.

Кому ты захочешь ответить.

Никто и никогда не узнает. Ведь это будет не она.

Привет, это я. И я не знаю, кто я.

С её дрожащих губ вырвался тихий стон, когда пальцы сжимавшие ледяные кисти немного расслабились. Когда он мучительно медленно наклонился и его рот приоткрылся, обжигая терпкостью гвоздики. Когда его пылающий лоб прижался к её собственному и он, наконец-то, ответил.

Разрешил.

Господи, так происходит со всеми?

Он добил Гермиону Грейнджер сбивчивым дыханием и языком на соленых губах. Растоптал её своими руками в густых волосах, оглушил бьющейся птицей в собственной груди. Он уже давно это сделал. Не оставил ей никакого шанса забыть тот день в библиотеке, собственные ладони и что-то огромное, рвущееся к ним на всей скорости.

Чтобы разбиться об них.

Чтобы никогда это не собрать.

Скажи, что угодно; назови, как угодно; думай, что угодно. Только позволь сделать это еще раз.

Его руки держали её голову так осторожно и бережно, будто она была сделана из хрусталя. Будто он боялся, что его ударит током от любого лишнего прикосновения к ней, но все равно осознанно шёл на этот риск.

Она бы уже сгрызла свои губы в кровь в попытках остановить капризные всхлипы, если бы не его язык, скользящий по её рту.

Слезы так и жгли кожу от его неторопливого поцелуя. От влажных губ, так жадно вжимающихся в её собственные. От безумной благодарности за возможность хоть на секунду стать кем-то другим. Стать частью чего-то красивого и безмерно далёкого от того, где она была и кем являлась.

Это было несравнимо. Ничего подобного. Ни с кем.

Оглушение.

Она чувствовала всем телом, как он дрожит, какое неровное у него дыхание, как напряженное тело сопротивляется самому себе, то приближаясь, то слегка отстраняясь.

Сопротивляется?

Колокол зазвонил снова. Ударил, заставляя отшатнуться. Она расслабила руки и упёрлась пальцами в выступающие ключицы, дёрнувшись от ощущения голой кожи. Сделала небольшое усилие и легонько толкнула его. Он со звуком оторвался от её губ, растягивая слюну и медленно открывая глаза. Гермиона сделала два шага назад, облизывая губы и завороженно наблюдая, как быстро меняется его лицо от слегка растерянного до настороженно-надменного.